Разговаривая с болгарскими и румынскими коллегами, с которыми Сергей Георгиевич встречался в Бухаресте накануне, он обратил внимание на восхищение, которое испытывали они от процесса перестройки в СССР. Такие же чувство испытывал Сергей Георгиевич и его знакомые в первый год перестройки. Была эйфория свободы, ожидание предстоящих грандиозных преобразований. Казалось, что страна проснулась после глубокой спячки, и мощная энергия людей будет созидать. Кооперативное движение, одобренное властью, охватывало многие сферы деятельности, включая в производственный процесс значительные массы людей. Но именно в этом движении Сергей Георгиевич увидел формальность и пустоту перестройки.
Производственные кооперативы позволили решить одну из главнейших проблем теневой экономики — легализацию товара. Имея определенный опыт работы в теневой экономике, Сергей Георгиевич быстро оценил перспективы кооперативного движения и в числе первых в своем научно-исследовательском институте объединил людей, которые стали разрабатывать и выпускать аналитические приборы. Небольшие кооперативы, не отягощенные балластом руководителей и чиновников, стали успешно конкурировать с медлительными научными монстрами, в которых любое оперативное решение растягивалось во времени. Казалось, что скоро произойдет естественное разделение, когда кооперативы будут оперативно решать практические задачи, а научные институты реализовывать крупные проекты, требующие координации тысяч сотрудников и десятков предприятий. Оставалось ждать последнего важного шага — легализации рынка. Ожидание перешло в надежду, потом надежда переродилась в тоску, а решение власти так и не последовало. И все это время по телевизору Горбачев говорил, говорил и говорил.
Из-за отсутствия возможности законно приобретать комплектующие, заказывать корпуса и другие компоненты приходилось приобретать их с нарушением законности. Цивилизованное кооперативное движение не получилось, оно стало опираться на сомнительных людей, добывающих кооператорам необходимые сырье и сопутствующие товары. Ситуацией быстро воспользовался криминальный мир, который стал «опекать» кооператоров и проникать в их структуры управления. А Горбачев все говорил и говорил.
Со временем слушать его стало невозможным — пустые слова, неподтвержденные реальными действиями. Все отчетливей становилось перспектива: есть разрушение старой системы, но нет ни понимания, ни конкретного плана преобразования страны. Сергей Георгиевич стал ассоциировать Михаила Горбачева с токующим тетеревом, ничего не видящим вокруг, умеющим только говорить, говорить, говорить…
Сергей Георгиевич стоял у окна в номере софийской гостиницы «Болгария». По тротуару противоположной стороны шли люди: веселые и озабоченные, тучные и стройные, медлительные и быстрые, мрачные и смеющиеся. Такие, как в Москве и других городах мира. Поток людей то уплотнялся, то непредсказуемо редел. Худой мужчина среднего роста неожиданно остановился, опустил на асфальт две большие сумки. Очевидно, они были тяжелыми — он усиленно массировал кисти. Знакомое состояние, подумал Сергей Георгиевич, вспоминая свои первые командировки. Однажды он вез из Лыткарино, где находился завод оптического стекла, необходимые для работы бруски специальных стекол — тяжелого и сверхтяжелого флинта. Он не знал, что эти стекла содержат свинец и весят не меньше самого металла. Но воспоминания остались на всю жизнь — дня три ему казалось, что руки волочатся по земле.
Воспоминания прервал стук в дверь номера. Вошел Сергей, сотрудник лаборатории, которую возглавлял Сергей Георгиевич. В руках у него был тяжелый пакет.
— Я тут в универсаме, — начал восторженно говорить Сергей, — обнаружил…
— Можешь не говорить, — прервал его Сергей Георгиевич, — что обнаружил десять сортов пива.
— Точно, — подтвердил Сергей, заметив такой же пакет у стола. — Я еще колбасу прихватил. Что будем делать?
— Клади на стол, — предложил Сергей Георгиевич, — скоро все соберутся.
Сергей Георгиевич возглавлял делегацию специалистов, участвующих в разработке и подготовке серийного выпуска волоконно-оптического фотометра. Это был его не первый приезд в Софию, поэтому он понимал это удивление. В Тбилиси в магазинах было пиво одного сорта — «Жигулевское», очень редко можно было приобрести пиво «Рижское». В Москве ситуация была немного лучше, но такого ассортимента не было.
— Хочешь, скажу, что принесет Андрей Николаевич? — предложил Сергей Георгиевич. — К пиву он добавит «Царскую водку».
— Это точно. Нельзя упустить случай купить водку без давки и очереди.
Они пили пиво, на столе на тарелках лежала аккуратно нарезанная московская и болгарская колбаса, рыба. Вялый разговор касался производственных проблем.
— Я не могу понять позицию Андрея Николаевича, — признался Сергей.
Андрей Николаевич, директор кировоградского завода, на котором предстояло организовать серийное производство разрабатываемого прибора, был в растерянности, и это чувствовалось. Разрабатываемый фотометр был первенцем, в котором использовался встроенный компьютер на базе болгарского «Правец» и волоконно-оптический оптрод.
— Я ему объясняю, что он получает для производства конфетку. Болгары поставляют компьютерную начинку в корпусе, корпус не надо готовить. Они уплотняют свою часть и освобождают место для нашего фотометрического модуля. Модуль мы максимально упростили в части токарных и слесарных работ. Вставляй линзы и фиксируй волоконно-оптические жгуты. Все просто, а он чего-то боится, сомневается.
— Двойственность его позиции мне понятна. Она характерна для всех советских директоров, — высказал предположение Сергей Георгиевич. — Есть налаженное производство, оно обеспечивает определенный уровень заводу, определенный уровень жизни руководства. Переходить на новую продукцию опасно, может что-то не получиться, тогда и место можно потерять. Потом, это хлопотно.
— Конечно, — согласился Сергей, — это и новые поставщики комплектующих, с которыми надо заключать договоры, обучение персонала, поиск специалистов-компьютерщиков, внутренняя реорганизация.
— Он понимает, что мы принесли ему конфетку на блюдечке, завод перейдет на новый уровень производства. Но есть одно сомнение: вдруг что-то сорвется? Прощай спокойная жизнь. Поэтому мы выпускаем автомобили «Жигули» десятилетиями не меняя модель — зачем что-то делать и рисковать, если их покупают и очередь на десять лет вперед. И…
Сергей Георгиевич не успел продолжить мысль, как в номер вошел радостный Андрей Николаевич, который не мог скрыть своего удивления. В каждой руке у него было по пакету. Сергей Георгиевич и Сергей переглянулись, понимая, что с восторгом будет рассказывать Андрей Николаевич.
— Сейчас пьем только пиво, — предупредил Сергей Георгиевич.
— Понимаю, — согласился Андрей Николаевич. — Подойдут остальные, и мы попробуем водочки. Хорошо придумали, черти. «Царская водка». И без очереди.
* * *
Сергей Георгиевич стоял у стеклянной двери кабинета, ведущей на балкон. Все окружающее пространство накрыла пелена белого, только темный лес на горизонте делил это пространство на две части — землю и небо. Недавно выпавший мелкий снег ровным слоем покрыл балкон, лишь следы, возможно сороки, нарушили ровность покрова.
Ровность, подумал Сергей Георгиевич, интересное слово. Что еще подобное, созвучное, придет на ум? Плотность, хотя это примитивно. Может быть, забитость? Но это мрачное слово. Бить сочетается с быть, забить — с забыть, а забитость — с забытость? А есть ли такое слово? А почему ему не быть? Какое содержание? Тут Сергей Георгиевич отошел от двери и сел в кресло.
Интересно, подумал он, какое же содержание характерно для этого слова? Забывают людей, вещи и предметы. Забытость — это состояние, возможно, человека, про которого забыла или хочет забыть власть, которая пытается ликвидировать или минимизировать любые его контакты с обществом. Состояние, похожее на одиночество, только одиночество определяет физическое или духовное состояние отдельного человека относительно людей его окружения, а забытость — это состояние человека относительно власти и общества.
Лихо получилось, с удовлетворением подумал Сергей Георгиевич. Только к кому это можно приписать? Неожиданно вспомнился Михаил Ходорковский — бывший глава компании «ЮКОС». Что же, власть делает вид, что его нет, держа его в тюрьме за много тысяч километров от Москвы. Ей кажется, что он забыт, а его отдельные весточки из-за застенка никого не интересуют. Им нужна его забытость.
