— В Амстердам.
Уже чувствую запах тюльпанов… Джо Кейн, надеюсь, ты готов.
Крепко его обнимаю и целую на прощание.
— Увидимся еще через четырнадцать лет.
— Назначаешь свидание? — смеется он.
Мы с Сарой возвращаемся в отель, и она берет меня под руку:
— Расстроилась?
— Нет. Наверное, если бы Ник оказался тем самым мужчиной моей мечты, это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. В жизни так просто никогда не бывает. К тому же надо подумать о моих кредитках — они-то ожидали, что их отправят в кругосветное путешествие. Ужасно не хочется их разочаровывать.
— Ты права. Члены Королевского общества по защите кредитных карт от жестокого обращения тебя бы убили. И все же, — добавляет она, — я расстроилась, что надо уезжать отсюда: только я привыкла к завтракам в номер и толстому ковру.
У меня вдруг случается озарение.
— Так и не надо никуда уезжать, Сара. Я заплатила за четыре дня. И если моя миссия взорвалась и прогорела, как самодельная ракета, это вовсе не значит, что ты тоже должна уезжать. Оставайся еще на пару дней, а потом поедешь домой на поезде.
Она задумывается:
— Ты уверена?
— Сара, ты это заслужила. Но только при одном условии.
— Каком?
— Возьмешь бумагу с отельным гербом и пошлешь письмо Биллу. Пусть увидит, что ты живешь роскошной жизнью и у тебя все лучше, чем когда-либо. Нет ничего приятнее, чем высыпать на рану целый мешок соли. Или, как сказала бы Кэрол, натереть порез острым перцем.
Ее лицо морщится от смеха:
— У нее до сих пор проблема с поговорками?
— Как пить дать, чтоб я провалилась.
Она все еще смеется, когда я машу ей рукой на прощание. В зеркале заднего вида я вижу, как она машет мне в ответ, сияя от счастья, довольная жизнью.
Значит, я все-таки не зря потратила время. Итак, где мои деревянные башмачки?
Глава 15
Что, если башмачки маловаты стали?
Атакуя ножом самолетную булочку, я мысленно анализирую ситуацию.
В глубине души я немного разочарована из-за Ника, но если честно, меня теперь обуревает неуемное любопытство насчет всех моих бывших. Не поймите меня неправильно, в ту самую минуту, как я встречу «того самого», я утихомирюсь быстрее, чем беременная курица, но как было бы позорно рассказать всем, кто знал об этой поездке, что дальше Шотландии я не уехала! Ничего себе грандиозное путешествие, а? Все равно, как если бы Марко Поло зашел бы позавтракать в первый же придорожный ресторанчик и решил бы никуда не ехать.
Экспресс из аэропорта Скипхол в Амстердам с визгом тормозит на Центральном вокзале, и я выхожу на перрон вместе с толпами туристов, которые хотят насладиться или удивительными видами прекрасных городских строений, или удивительным строением прекрасных амстердамских женщин. Запрыгиваю в такси:
Dam Straat, Alstublieft[29].
Большая ошибка. Теперь водитель думает, что я говорю по-нидерландски и пускается в пятнадцатиминутный диалог по ходу вождения. Я лишь улыбаюсь и согласно киваю головой, когда он переводит дыхание. Когда он высаживает меня у места, мы уже, можно сказать, лучшие друзья.
Наверное, он думает, что я прекрасно умею слушать.
Я вхожу в отель и направляюсь к служащему за стойкой, который поглощен утренней газетой.
— Простите, я бы хотела снять комнату.
Он что-то бурчит и открывает регистрационную книгу, даже не подняв головы. Вот вам улыбчивое обслуживание, пожалуйста.
— Да, мне, пожалуйста, ту самую комнату с отслаивающейся краской, дырами в ковре, плесенью в ванной и чтобы ворчливый старый пень каждый пять минут стучался в дверь и приносил кофе с бензиновым вкусом!
Рене поднимает голову:
— О, Mon dieu! — Раскидывает руки и тянется через стол, крепко меня обнимая. — Карли! Ты к нам вернулась. А мы думали, что ты умерла!
— Умер мой мозг, Рене. — Я со смехом обнимаю его. — Рада тебя видеть.
Он проводит меня в мою старую комнату — все та же фирменная помойка. Кажется, с тех пор, как я отсюда уехала, в ней так и не делали ремонт; клянусь, на кровати то же самое одеяло.
Я смеюсь и качаю головой:
— Господи, Рене, и как тебе удается еще деньги брать за этот отстойник? Даже в лагере беженцев условия получше.
— Да, но мы берем плату за дружелюбное обслуживание и чудесный персонал, — подмигивает мне он. Рене неисправим. Будь он лет на сорок помоложе, проглотила бы его, как цветок-паразит — муху. Открываю окно, прежде чем моя респираторная система не разрушилась, а потом разбираю вещи, обязательно положив в ящик пакет, прежде чем класть туда одежду. Не хочу, чтобы мои свитеры были съедены прежде, чем у меня появится возможность их надеть.
Я спускаюсь вниз к Рене, а у него уже наготове чашечка «бензина». Я все время улыбаюсь и не могу перестать. Объясняю, зачем я здесь, не упоминая о том, что все это — часть великого плана, в результате которого я надеюсь проплясать к алтарю в белом атласном платье. Не хочу, чтобы Рене пополнил длинный список людей, которые думают, что я или слегка чокнутая, или совсем чокнутая, или вовсе невменяемая.
Спрашиваю, не знает ли он, где мне найти Джо, и он задумывается на минутку, потирая подбородок:
— Дорогая, это было так давно. Я старый человек, и память уже не та.
Я удивлена. Тот Рене, которого я знала, помнил цвет лифчика проститутки из 1962 года.
— Наверняка ты что-то знаешь, Рене. Ты — Будда знаний, — шучу я, потирая его сильно растолстевшее пузо. — Скажи что-нибудь, что облегчит мне задачу. Не хочу целыми днями бродить по улицам и выслеживать его, лишь чтобы обнаружить, что он эмигрировал через два месяца после моего отъезда.
— Это тебя очень расстроит, дорогая? — спрашивает он.
Я хмурю брови. Почему Рене так хитрит? У меня возникает подозрение, что он что-то недоговаривает.
— Это будет ужасно, Рене! Тогда мне придется ехать в Америку, искать его родителей и выслеживать его оттуда! Я не сдамся, пока его не отыщу.
Ничего себе, моя решимость даже меня удивляет. Рене вздыхает и несколько секунд обдумывает мои слова.
— Клуб «Премьер» закрылся много лет назад — примерно через два года после твоего отъезда.
О черт! Только я приехала, а уже наткнулась на тупик. Но Рене продолжает:
— Но я слышал, что у твоего Джо до сих пор клуб на другом конце города.
Мое сердце взмывает ввысь. Или, может, это самолетная еда имеет такой странный эффект?
— Знаешь, дорогая, с тех пор, как ты уехала, здесь многое изменилось.
Он говорит как-то испуганно, и я опять начинаю подозревать, что он что-то скрывает. Пытаюсь надавить на него, но он непробиваем, как политик-консерватор.
