или другой слух о том, что Панин послан Павлом для переговоров с Пугачевым.[491] Нижегородский губернатор Ступшин в рапорте А. И. Бибикову писал, что жители Козьмодемьянска уверяли, что прочтенный им манифест Екатерины II повелевает им не называть Пугачева императором, а именовать его «Балтийских островов князем», а жители с. Татанцева той же губернии говорили, что Пугачева «приказано называть голштинским князем» и что «с ним пришло несколько тысяч голштинской пехоты и артиллерии».[492] В ответ на это донесение Бибиков приказал повторить чтение манифеста и обратился сам с объявлением: «…открылось, что многие городские и сельские, так и деревенские жители по простоте и глупости своей прямой силы и разума публикованных ее императорским величеством манифестов о злодее, лжесамозванце, беглом казаке Емельяне Пугачеве не понимают и делают оным свои глупые и кривые толки».[493]
Как мы видим, в годы крестьянской войны 1773–1775 гг. легенда о царе Петре III-«избавителе» бытовала в различных частях России в формах, близких к пугачевской версии и к ее вариантам, распространенным в его ближайшем окружении (знаки на теле (Н1), похороненный капрал или восковая статуя (С1, С2), появление Петра III на три года раньше срока (G3), разные варианты его странствования — по России, за рубежом или сидение в ссылке или тюрьме (D1, D2, D3)). Появляется и специфический мотив, который, по всей видимости, возник в устной традиции без участия Е. И. Пугачева — встреча с папой римским (или жизнь у него в «прикрытии») и его совет отлить большой колокол, который приобретает символический смысл набатного колокола крестьянской войны.
В легенду активно включались новые детали, частично вымышленные, но большей частью связанные с действиями Е. И. Пугачева, его войска или отдельных отрядов «пугачей», которые в большей или меньшей мере контролировали огромную территорию. Вокруг основной легенды складывались многочисленные рассказы, не связанные прямо с ней, но в совокупности продолжавшие разрабатывать образ императора Петра III-«избавителя», ожидавшегося, явившегося и действовавшего.
Какую же роль сыграла легенда в крестьянской войне 1773–1775 гг.?
Мы знаем теперь, на какой социально-психологической почве возникали на протяжении более чем полутора столетий легенды об «избавителях», как «избавители» ожидались многими поколениями и как напряженно было это ожидание в десятилетие, предшествовавшее выступлению Е. И. Пугачева. Легкость, с какой народ принимал самозванцев, примитивность процедуры их признания (знаки на теле и легенда) не должны обманывать. Они свидетельствуют не о легковерии или склонности к «шатости» или тем более не о приверженности царскому «корню», а об решимости отчаяния и страстности веры в избавление от рабства.
Объявляя себя Петром III, Е. И. Пугачев брался за дело исключительной трудности. «Избавителя» ожидали как чуда, образ его был предельно идеализирован, он должен был постоянно удерживаться на необыкновенной высоте. Ему готовы были верить, но эта вера требовала непрерывных доказательств. Каждый военный успех помогал ему подниматься все выше, обрастал легендарными подробностями, становился частью легенды, вместе с волной слухов распространялся по всей стране. Успехи подобного рода не могли быть каждодневными. Их надо было дополнять какими-то неожиданными открытиями, шагами или мерами, которые помогали бы сохранить непрерывную напряженность веры, выделяли бы самозванца из его окружения. На первых порах этому служили рассказы о спасении, о скитаниях, одежда Е. И. Пугачева, сбруя его коня, почести, которые оказывали ему яицкие казаки. Однако этого было мало. Пугачев добывает каким-то путем так называемое «голштинское» знамя, появление которого весьма обеспокоило Екатерину,[494] заводит своих графов (гр. 3. Чернышев — И. Зарубин, гр. Воронцов — Шигаев, гр. Панин — Овчинников и др.). свой орден, свою медаль, печать, пишет манифесты, называет Берду — Москвой, Каргале — Петербургом, Сакмарский городок — Киевом и т. д., вырабатывает свой ритуал появления народу, вступления в крепость, публичного суда над изменниками и т. д. и т. п. Характерно, что особенно настойчиво требует он себе царских почестей в месяцы неудач, перед окончательной катастрофой сооружает себе «царскую» палатку, а в ней возвышение, на котором восседает; свита вся в орденах и звездах; грудь его украшена андреевской звездой, на казацкой папахе — золотой крест, в руках его постоянно подзорная труба и т. д.[495]
Таким образом, возникло специфическое противоречие: Пугачев должен был заботиться о постоянной поддержке веры в свою «истинность» и царское достоинство; делая это, он вместе с тем вовлекался в постепенно разраставшееся противоречие с породившей и поддерживавшей его средой. Утверждаясь как «царь», он постоянно рисковал перестать быть в глазах народа народным царем.
Петр III царствовал коротко, но прожил в России достаточно долго. Значительное число казаков, солдат и просто крестьян видели его и могли судить по-своему, похож ли на него Е. И. Пугачев. Такие встречи происходили часто и, по-видимому, Е. И. Пугачев привык их не опасаться и даже поощрял своих «узнавателей» (мотив Н3). Он хорошо знал, что в случае неудачи всегда может объявить своего противника «изменщиком» и быстро расправиться с ним; удача же сулила ему чрезвычайно важное для него подтверждение его истинности.
Весьма характерный в этом случае эпизод имел место под крепостью Оса. Осажденные послали к Е. И. Пугачеву гвардейца, который видел Петра III в Петербурге, чтобы выяснить, подлинный ли царь со своим войском осадил их крепость. Встретившись с Е. И. Пугачевым, вышедшим ему навстречу, гвардеец после некоторого сомнения признал его, вернулся в крепость, и крепостные ворота открылись.[496]
Казак П. А. Пустобаев рассказывал на допросе, что большую роль в укреплении его веры в Пугачева сыграл старшина Я. Витошнов, который видел настоящего Петра III и многократно публично заявлял, что Пугачев и Петр III несомненно одно и то же лицо.[497] Пугачевский полковник И. Н. Белобородов показал, что для него такую же роль сыграл гвардейский унтер-офицер М. Т. Голев и солдат Тюмин. Первый из них говорил: «И я-де потому больше ево знаю, что когда находился в гвардии, то во время учения бивал из своих рук и пришиб к ружью персты, отчего-де имею знаки».[498] И. Н. Белобородов сам тоже бывал в Петербурге, но, не узнав в Пугачеве Петра III, поверил Голеву и Тюмину. О Голеве рассказывал и астраханский сотник В. В. Горский. Е. И. Пугачев спрашивал при нем старого унтер-офицера: «А что, Голев, много ли я тебя бивал, как был еще князем?». «Нет, батюшка, — отвечал Голев, — однова только вы ударили меня в грудь!». На вопрос Пугачева, где же это происходило, Голев сказал: «Да в Зимнем дворце, сударь, в те поры, как вы вели лейб-компанский корпус».[499]
Известно, что Пугачева — Петра III «узнали» казак Дубовский,[500] один татарский мулла, бывавший в Петербурге,[501] депутат комиссии по составлению нового уложения Перфильев[502] и др.
Утверждение, что если бы Е. И. Пугачев был самозванцем, его легко
