Стоя у распахнутых дверц шкафа, он связывал галстуки в единую бечеву. Пальцы едва слушались его. Каждый узел давался большим напряжением сил. Перетянув кисть петлей, он попытался представить на ее месте собственную исхудавшую шею. Конец бечевы упал, сунувшись кончиком в недра шкафа.
Лебедь продолжал тускло изучать сжимающую кисть петлю. Вот на это место, должно быть, придется кадык, а здесь…
Бечева дрогнула, приходя в движение, заскользила, исчезая в шкафу. Лебедь до того обессилел, что даже не сумел как следует удивиться. В голове смутно мелькнуло что-то про крысу, и тут же бечева натянулась, Лебедя качнуло к шкафу. Качнуло прилично — так, что он едва успел пригнуться, дабы не удариться головой о деревянный край. Шуршание одежды, мгла и неожиданное пространство. Бечева продолжала тянуть его, и он шел — быстрее и быстрее…
* * *
Ящик выдергивали из кирпичного крошева в несколько рук. Копать дальше уже не было ни сил, ни терпения. Жестяные бока блеснули на свету, и люди не выдержали.
Увы, это не оказалось консервированной говядиной, как думали поначалу. На полусодранных этикетках угадывалось округлое, с детства знакомое слово. Впрочем, и сгущенке бродяжки обрадовались вполне искренне. Молоко с сахаром означало не просто лакомство, оно гарантировало несколько дней жизни. Неделю назад в этих же местах им повезло значительно меньше. Они откопали целую кипу картонок с зубной пастой. То-то было разочарования. Однако и пасту растащили по домам — может быть, клюнув на яркую упаковку, рассчитывая впоследствии выменять что-нибудь из съестного.
Организатор раскопок, плечистый усач с желтой повязкой на предплечье, передвинул массивную кобуру поближе к рукам и неспешно принялся делить сгущенку. Люди сгрудились, молчаливо наблюдая за процедурой дележа. Дремать здесь не следовало, и, юркнув в проход между людьми, Паучок ерзнул пару раз острыми локотками и оказался в неожиданной близости от заветного ящика. Он даже задрожал от возбуждения. Стало вдруг страшно, что в самый последний момент что-нибудь случится, и тот же усач неожиданно объявит, что все найденное именем закона конфискуется в пользу того-то и того-то. Этого бы они не выдержали. Наверняка бы бросились на представителя власти с намерением затоптать и разорвать. Семь часов упорных раскопок лишили их силы, но не злости. Те, кто не умел драться за хлеб, давно отошли в мир иной. Уцелели зубастые и кулакастые. Паучок не мог похвастать ни тем, ни другим, но драться, уворачиваться и вовремя подхватывать кем-то оброненное он умел.
Увы, в жизни его наступила черная полоса. Лучшая из последних квартир подверглась атаке грибной плесени, один из продуктовых тайников разорили крысы, второй — предприимчивые людишки. Ко всему прочему он еще умудрился приболеть. Ничего особо опасного, но неделя постельного режима основательно подточила силы старичка. В результате, подобно многим, он вынужден был приплестись сюда, на раскопки, мысль о которых ранее казалась ему смешной и постыдной. Более того, сейчас его не смущали даже возможная очередь к продуктовым распределителям. Полоса затягивалась, и надо было как-то выживать.
Впрочем, он зря волновался. На этот раз дележ провели честь по чести, и Паучку досталась его законная банка. Он обхватил ее ободранными пальцами, неловко прижал к впалому животу. Опустевший ящик тем временем отбросили к тлеющим углям костровища, а усатый растерянно уставился на чумазого паренька, копавшего вместе со всеми, но оставшегося без сгущенки. От дальних завалов, почуяв поживу, спешили другие бродяжки — такие же грязные и оборванные, и усатый раздраженно замахал им рукой, чтобы не бежали. Взор его не без смущения вернулся к парнишке.
— Что ж ты молчал-то?
— Я тут стоял, ждал.
— Ждал он… — усатый огляделся вокруг, хрипло и без особой надежды поинтересовался: — Может, кто поделится?
Спросил не кого-то конкретно, а так вообще — в пустоту. И разумеется, «пустота» ответила ему безмолвием. Пряча глаза и отворачивая темные от грязи лица, люди суетно расходились. Усатый даже не рассердился. Видывал он и не такое. Люди уносили в руках жизнь, и никто не в праве был упрекать их за это. Кого-то, возможно, дома ждали такие же чумазые дети, и дети эти тоже хотели есть.
— Ладно, малой, не переживай, — он со вздохом достал из кармана кисет, из листка бумаги неторопливо стал сворачивать цигарку. — Курнем трошки и еще копнем. Авось что-нибудь и найдем. На этот раз ты первый в очереди…
Сгорая от двойственного ощущения стыда и радости, все с той же банкой у живота Паучок шагал от развалов. Чумазого парнишку было жаль, — он ковырялся в земле наравне со всеми, худо ли бедно помогал взрослым разгребать строительный хлам. Но вот не вышло! Не улыбнулось и не пофартило. Конечно, несправедливо, но что, если разобраться, в этой жизни можно именовать справедливым? Где и когда жили сколько-нибудь долго по совести? Таких мест и таких времен Паучок не знал. Паренек копал вместе со всеми, а в итоге получил дырку от бублика. Оно и понятно, всего и на всех обычно не хватает. И не только потому, что кто-то рвет больше, а кто-то меньше. Даже если бы все рвали понемногу, то и тогда кто-нибудь остался бы обделенным. Так уж устроено в этой жизнь, и не Паучок придумывал эти правила и законы…
Время от времени оглядываясь, Паучок петлял по переулкам, пробираясь к очередному своему жилищу — квартирке в низеньком двухэтажном домике, где ночевать приходилось на чердаке, потому что в случае обвала именно первым этажам доставалось более всего. Даже в прежние времена несчастные первые этажи откапывали далеко не всегда, сейчас же подобными работами не занимались вовсе.
Странное дуновение заставило Паучка остановиться. Замерев на месте, он настороженно прислушался. Кажется, приближался ветряк, а старик хорошо знал повадки ветряков. Знал даже и то, что подобно пускающемуся в погоню медведю, ветрякам следует бросать какую-нибудь одежонку. Понятное дело, такой малостью хороший ветряк не остановишь, но скорость он при этом теряет. Значит, есть время вильнуть в сторону и убежать.
Руки старика в готовности скользнули по пуговицам, глаза в тревоге зыркнули по сторонам, отыскивая первоисточник тревоги. Но то, что он увидел, заставило его похолодеть. Об этом призраке городских улиц он тоже кое-что слышал. И снова подумалось о черной полосе. Уж лучше бы он отдал эту чертову банку тому мальчугану. Тогда бы уж точно не случилось этой встречи. Но он не отдал и попался…
Попятившись, Паучок прижался спиной к стене. Ему было от чего оробеть. По улочке плыл «монах». Не шагал, не двигался, а именно плыл. Свисающая до земли сутана, умелым узлом повязанный пояс и капюшон — глубокий, полуспущенный, из-за которого ни глаз идущего, ни даже подбородка нельзя было разглядеть. А может, и не было там ничего — ни глаз, ни подбородка. Ведь поговаривали в народе о бесплотных призраках, о туманных силуэтах, о голосах в заброшенных квартирах. Голоса, впрочем, Паучок и сам слышал не однажды. И всякий раз затыкал в ужасе уши, отрезал себя от потустороннего. Он и сейчас зажмурился. Так, что заломило в глазах. Улочка была узкой, и единственным спасением ему представилось не видеть «монаха» вовсе.
Кажется подол черной сутаны прошелестел совсем близко, но «монах», не останавливаясь, проследовал дальше. Паучок сосчитал мысленно до двадцати и открыл глаза. Призрак действительно исчез, и за угол, куда он скрылся, длинной и странной вереницей тянулись связанные между собой галстуки. Вид этих скрепленных неумелыми узлами мужских аксессуаров поразил Паучка настолько, что он закричал. Тоненько и совсем некрасиво. Ноги старика сами собой подломились, он рухнул на дорогу.
Теперь пульс переместился из груди в голову. Ныла правая часть черепа, ни ног, ни рук Паучок больше не чувствовал.
Прошел, может быть, час, может быть, значительно меньше. Слабеющим зрением Паучок разглядел бродягу, спотыкающегося на ровном месте. Город пьяных людей — опьяневших от голода и слабости. Но этот сегодняшним вечером будет сыт. Паучок даже не пошевелился, когда бродяжка, склонившись над ним, медленно, палец за пальцем отклеил руки лежащего от банки со сгущенкой. Драгоценная находка обрела иного хозяина. Подумав, незнакомец обшарил карманы Паучка и, вытащив пачку ассигнаций, недоуменно покрутил перед глазами. Отбросив их в сторону, выпрямился и, тем же движением прижав заветную банку к животу, затрусил улочкой дальше.
«Это судьба, — подумал Паучок, провожая его взглядом. — Закон вселенной. Сегодня мы улыбаемся, чтобы завтра заплакать… Но до чего все же обидно! Ведь что-то будет и завтра, и послезавтра. Какая-нибудь новость, какое-нибудь жутковатое событие. Но будет уже без меня…»
По впалым щекам осведомителя одна за одной покатились слезы. И он не видел, как уже через пару кварталов бродяжку, забравшего у него банку, двое таких же нищих ударили камнем по голове и, оттащив в сторону, тут же рядышком принялись вскрывать пожелтевшую жесть кухонным ржавым ножом. Макая пальцы в густую засахарившуюся смесь, об острые края вспоротой банки порезались и тот, и другой. Глотая сгущенку вместе с собственной кровью, они еще не знали, что вирус уже проник в их сосуды, медленно, но верно продвигаясь к жизненно важным центрам. Жить бедолагам оставалось несколько часов. Вселенная и впрямь играла с людьми по своим собственным и в чем-то, наверное, справедливым законам.
