— Она не умрет, — зашептал Дымову в ухо Роланд. — Она только станет невидимой. Она это умеет. И будет за нами наблюдать сверху, будет лечить во сне. Она сама так сказала, а Элиза никогда не обманывает.
В шепот парнишки вклинился говорок Ганисяна:
— Глаза — да… А вот голос — тут ты, Вадим, ошибся. Впрочем, все мы поначалу ошибались. Видишь ли, в чем дело, — она немая. Но тот, кто хочет слышать, слышит. Такой вот, брат, фокус-покус…
Вадим гладил Роланда по голове, и вопреки всему незнакомое тепло продолжало омывать сердце — волна за волной. Словно какая-то часть Элизы поселилась в нем, продолжая свою врачебную помощь.
Тот, кто хочет слышать, слышит… Стало быть, он хотел? Наверное, да. Ведь услышал же! Все до последнего словечка!.. Дымов почувствовал, что на глаза сами собой наворачиваются слезы. Торопливо отвернул лицо от Роланда.
* * *
Только под вечер его разыскал запыхавшийся Санька. Новостей оказалось две — и обе из разряда ошарашивающих. Во-первых, в городе объявился Артур — грязный, взлохмаченный, вооруженный до зубов. Где-то в центре он уже успел обстрелять польстившихся на его пулемет «бульдогов», нахамил представителям местной дружины. Забегал он и в башню — как выяснилось — для того, чтобы узнать новый адрес Елены, а, узнав, снова исчез. Вторая новость была более краткой. Не просыпаясь, в своей собственной постели умер Лебедь.
Глава 15
Бедный, бедный Лебедь! Даже в эту минуту о нем некогда было по-человечески вспомнить, по-человечески всплакнуть. Дымов принял известие, однако словно и не пропустил в себя. Понял, но отмахнулся, не осознав и не прочувствовав. Так тоже частенько бывает. Пока смотришь издалека, не приближаясь, очень похоже, что пугающих и неприятных обстоятельств вроде и не существует. Главное — не подходить вплотную, не заглядывать в глаза.
Просто-напросто умер кто-то. Возможно, Лебедь, а возможно, и не он. Потому что — как это мог быть Лебедь, если еще вчера они виделись и что-то даже говорили друг другу? Если все детство и вся юность у них прошли в одних дворах и стенах? Словом, Вадим не хотел ничего знать о случившемся. До поры до времени. Если события принимать порционно, они худо-бедно перевариваются, иное дело, когда глотаешь их залпом, мешая в единую гремучую смесь. Именно поэтому он и определил: сначала Артур, потом все остальное.
Загвоздка заключалась в том, что он в самом деле встревожился. И было из-за чего. Артур представлялся ему жаждущим мести воителем. Обманутый мужчина, ослепленный ревностью супруг… Дымов хорошо знал старого друга, чтобы иметь все основания для волнений. Его приятель и в школе славился вспыльчивым характером, и в отличие от Поля, слова у Артура никогда не расходились с делом. Узнав о Пане, он запросто мог наворотить гору глупостей. Вадим не забыл еще собственную вспышку ярости, однако до темперамента Артура ему было далеко. Разумеется, многое зависело от того — кто и как сообщит вернувшемуся солдату о том, что происходило в его отсутствие. Перевоплотиться в шкуру Артура было не столь уж сложно, — все мужчины в чем-то похожи, но ко всему прочему Вадим был еще и братом Елены, и именно эта тяжелая двойственность заставляла его скрежетать зубами.
Пожалуй, впервые Панчуга выдал на своем броневике такую безумную скорость. Возбуждение Вадима передалось и ему. Чтобы не сбить кого-нибудь, время от времени включали сирену. Там, где улицы были присыпаны битым кирпичом, их основательно потрясло, но скорости они не сбавили. Компания «бульдогов», жгущая мебель в одном из дворов, сыпанула в стороны, ругая сумасшедший броневик на чем свет стоит. Будь у них какая-нибудь базука покрупнее, наверняка бы пустили следом ракету. Впрочем, и от ракеты в этом смахивающем на паутину лабиринте броневик сумел бы увернуться.
Тормозя возле дома Елены, они подняли кучу пыли. Выскочив, Дымов махнул Панчугину рукой.
— Все, Егор, бывай. Вернусь скорее всего завтра.
— Может, чем-то помочь?
— Ничего, сам разберусь.
— А Лебедь?…
Вопрос стрелой застрял в груди, но Вадим и тут не стал колебаться — выдернул зазубренный наконечник, торопливо отбросил в сторону.
— Потом, Панча, потом. Я же сказал: завтра вернусь.
Броневик взревел, неспешно двинулся в обратном направлении. Вадим же, прыгая разом через три-четыре ступени, помчался на свой этаж.
Последний пролет, стук в дверь и пробный рывок за ручку. На всякий случай, мало ли что… Он до крови прикусил губу и требовательно постучал.
Черт! Что же они медлят?… Чукть погодя с той стороны послышались шаги, дверь отворили.
— Ты? — на него смотрел, улыбаясь, Артур. — Вот здорово! А мы как раз о тебе говорили. Ленка с Фемистоклом рассказывали, я слушал. Молодец, что зашел.
— Елки зеленые! — на большее у Вадима просто не хватило сил. По лицу Артура, по интонации он понял: другу известно все, но это ВСЕ по ряду таинственных причин вычеркнуто, забыто и прощено. С души Вадима рухнул камень. И не камень даже, а необъятных размеров глыба. Вдохнув полной грудью, он распрямился и даже словно чуточку вырос. От недавнего страха осталась только мелкая, притаившаяся вблизи сердца дрожь.
— Ну, что же ты? Проходи, чертяка! — Артур ухватил его за плечи, они порывисто обнялись.
— Вадим, ты, что ли? — выкрикнул дурным голосом из гостиной Фемистокл. — Подойди для пожатия руки. Как там Санька с Панчей? По-прежнему погрязают в грязи?
Зайдя в комнату, Вадим приветственно вскинул кулак:
— А як же? Чище гномов людей не бывает!
— Как и гномов хуже людей…
* * *
Так или иначе, но это надо было сделать…
Несмотря на то, что могил здесь насчитывалось уже около десятка, — ни традиций, ни каких-либо правил у них так и не выработалось. Да и какие, к лешему, правила, если первых двоих они похоронили прямо во время боя, пользуясь получасовым затишьем, — двоих в одной могиле, а Сеню Макенова, последнего из ординарцев Пульхена, закопали в ящичке, больше напоминающем шляпную коробку. Просто ничего больше от человека не осталось. Прямое попадание снаряда. Зато и могилка получилась компактная, аккуратнее всех прочих. На Володиной могиле покоился камень с надписью, выбитой долотом, на всех остальных лежали обычные облицовочные плиты и надписи на них были сделаны масляной краской.
Лебедь угодил в середину. Именно тут оказалось больше всего места. Кроме того ни Вадим, ни Артур, ни Панча с Санькой ни на минуту не забывали, что сад этот некогда принадлежал Лебедю. И лучше всех знали об этом Артур, Поль и Вадим. В юности Лебедь был совсем другим. Легко загораясь самыми сумасшедшими теориями, он сумел однажды заболеть и искусством садоводства, бросившись выращивать какие-то экспериментальные сорта, прививая непрививаемое и скрещивая самые далекие друг от друга растения. Несмотря на все его ботанические авантюры, что-то в саду порой действительно прорастало, и тогда Лебедь интригующе зазывал их к себе, мутно намекая на выращенное чудо, на райский плод, на очередное хлебное дерево. И они шли, зная наперед, что ничего особенного не увидят, и тем не менее заинтригованные его мимикой, его интонациями. Будучи страстной натурой, Лебедь поднимал восторженный гвалт вокруг любого пустяка. Энергия восторга — вот, на что он был некогда щедр. Над ним посмеивались и подшучивали, но за ним шли и ему внимали. Завораживающая это вещь — чужая энергия! И, шестнадцатилетние балбесы, они сидели под кустами на корточках, с чавканьем поедая уральский виноград, морщась, сплевывали вишневые косточки, заедали мякоть малины горстями сочной смородины. Довольный и чавкающий наравне с другими, среди них сидел и Лебедь.
— В следующий раз такую брюкву выведу, — ахнете! — грозился он. — Уже и название есть. Сморошня.
— Чего, чего?
— То бишь помесь смородины и вишни.
— Тогда уж назови: виродина. Более привычно. А дошлый наш народ сократит и усвоит.
— Ну, нет! — Лебедь смеялся. — В таком случае назову просто своим именем…
А имя… Имя у него тоже, кстати, было. Виталик. Виталий Лебедев по паспорту, но в жизни попросту Лебедь — от стартовой полосы и до финишной ленты…
Когда охлопали лопатами земляной холмик, Поль шумно всхлипнул. Он не умел переживать про себя и в этом очень напоминал Лебедя. По просьбе Вадима Санька стрельнул в воздух из своего револьвера. Это было что-то вроде салюта. Выглядело, наверное, нелепо, но только не сейчас и не для них. Отойдя в сторону и перезаряжая револьвер, Санька чувствовал, что в глазах его отчаянно щиплет. Смерти Лебедя он еще полностью не осмыслил, но чужое горе перетекло и в него. В памяти же самовольно всплывали горькие воспоминания о том, как они с Панчей, потешаясь над Лебедем, придумывали самые разные шутки. Лебедь легко клевал на идиотские розыгрыши, верил в истории, выдумываемые практически у него на глазах.
