продолжать ими заниматься. Но я бы предложил тебе отказаться от этого, чтобы это не привело к необратимым нарушениям в будущем.
У Люинь сердце ушло в пятки. Рейни пытался смягчить удар и вовсе не пытался вести себя так, как если бы он был ее отцом, но смысл был яснее ясного. Как только Люинь услышала слово «тендосиновит», она поняла, каков ответ. Она никогда не поправится окончательно. Для танцовщицы, полагающейся на безукоризненную работу суставов, такое заболевание было страшным сном. Если она не хотела оказаться полным инвалидом, ей следовало прекратить танцевать.
Диагноз Рейни упал в сердце Люинь, как тяжелый свинцовый шарик на дно пруда. То, что она ощутила, нельзя было назвать шоком. Скорее, это было похоже на то, как оседает пыль, когда утих ветер.
На Земле у нее были проблемы с прыжками. В условиях силы притяжения в три раза выше, чем на Марсе, у нее было такое чувство, что к щиколоткам привязаны мешки с песком. Люинь то и дело гадала, настанет ли такой день, когда она забудет о сражении с гравитацией. Ей виделись два выхода. В первом случае ей следовало отказаться от танцев до возвращения домой, а во втором – продолжать бороться с трудностями, чтобы, вернувшись на Марс, порхать, как птичка. Но такого исхода она, конечно, себе и представить не могла. Она вернулась домой, но танцевать больше не могла. Она рассталась с планетой с большей силой тяжести и только-только начала привыкать к ощущению полета, и вот теперь ей предстояло прекратить танцы. Движимая надеждой, она стискивала зубы и терпела трудности, а теперь никогда не насладится плодами своего труда. Занавес опущен, ее выступление окончено. Между звездами на несколько мгновений вспыхнули искры, но угасли. Остались только темнота и безмолвие. Люинь попыталась преодолеть расстояние, лишенное переправы, но в итоге потерпела неудачу. Она никогда не долетит до неба, никогда не прикоснется к обеим планетам одновременно, даже если постарается изо всех сил. И вот наконец она упала, и ей придется сдаться. Силу притяжения преодолеть невозможно, невозможно побороть расстояние.
У нее даже не было возможности более или менее красиво закончить свое выступление, сделать поклон. Люинь смотрела на Млечный Путь. «Я бы приняла любой исход, но ты даже не позволил мне закончить…» По ее щекам, по неподвижно застывшей шее потекли теплые слезы. «Теперь мне не за что бороться», – подумала она.
Рейни опустился на колени рядом с ней. Он смотрел на Люинь через круглые очки, и его взгляд был полон сострадания. Он приподнял травмированную ногу Люинь, провел пальцами по ботинку, сплетенному из тонких металлических волокон.
– Этот ботинок не только фиксирует твою ступню. Он содержит датчики и электроды, которые декодируют нейронные импульсы, посылаемые мозгом в ногу, и это позволяет тебе ходить. В течение ближайших дней тебе предстоит привыкнуть к ботинку. Будь осторожна.
Люинь приподняла правую ногу и попыталась повернуть в лодыжке. Она ничего не почувствовала, но заметила, что ботинок сморщился и повернулся, словно бы исполняя ее волю.
– Какие ощущения? – спросил Рейни.
– Да, я могу управлять ногой в ботинке.
– Хорошо. Большинство людей привыкает к этому дольше.
Люинь горько улыбнулась. Кто знал, что жесткий тренинг танцовщицы даст ей такое преимущество? Для занятий танцами главным было владение своим телом, а не только натренированность мышц. Важно было встать на цыпочки, держа ступню под верным углом в правильный момент, важно было управлять любой мышцей так, чтобы она не была ни чересчур напряжена, ни чересчур расслаблена. Люинь смотрела на облегающий ступню ботинок. Она чувствовала, как металлические волокна обхватывают кожу и мышцы, как они послушно передают каждый нервный импульс и преобразуют в движение. Рейни всё еще стоял на коленях рядом с ней, не торопил ее и не задавал вопросов.
Продолжая осторожно шевелить ногой в ботинке, Люинь спросила:
– Вы специализируетесь в неврологии?
– В каком-то смысле, да.
– Я никогда не могла толком понять: чего больше – звезд на небе или нейронов в человеческом организме?
Рейни улыбнулся:
– Звезды в этом соревновании побеждают. В организме человека чуть больше десяти миллиардов нейронов, а в одном лишь только Млечном Пути больше трех сотен миллиардов звезд. А в остальной Вселенной – сотни миллиардов других галактик.
– Если бы каждая звезда была нейроном, а вся галактика – головным мозгом, она была бы умнее человека?
– Для этого звездам потребовалось бы общаться между собой, посылать друг другу сообщения, уподобляться нейронным передатчикам. Этого не так легко добиться. Звезды находится на огромных расстояниях одна от другой, их разделяет вакуум.
Слова Рейни эхом разлетались по пустой обзорной площадке. Врач говорил, словно таинственный оракул.
– Доктор Рейни, простите, а сколько вам лет?
– Тридцать три.
– Вы помните, что произошло на Марсе восемнадцать лет назад, когда вам было пятнадцать?
– Погоди… Ты имеешь в виду двадцать второй год по марсианскому летоисчислению?
– Да.
– Год был богат событиями, – сказал Рейни, явно сильно задумавшись.
– Но вы помните, что случилось?
– Все, кто жил в этом время, помнят. На Земле в то время шел две тысячи сто семьдесят второй год, и это было начало того, что мы именуем разрядкой.
– Разрядкой?
– В то время Марс и Земля уже какое-то время были полностью изолированы друг от друга. В течение первых двух десятилетий войны земляне удерживали на Марсе несколько военных баз, а марсиане устраивали налеты на конвои, подвозившие припасы к этим базам. Затем, когда земляне убрались с марсианских баз и стали продолжать войну исключительно посредством бомбардировок из космоса, Марс оказался полностью отрезан от Земли. С этих пор всё, что было нужно для жизни марсианам, пришлось производить на Марсе – воду, продукты питания, одежду и так далее. Это было невероятно сложно. Если бы в то время первые революционеры Марса не одержали победу, нас бы сейчас тут не было.
В течение первых десяти лет после окончания войны между Марсом и Землей вообще не было никаких контактов. Многие лидеры на заре становления республики выступали за то, что мы ни в коем случае не должны проявлять слабость, не должны просить землян о помощи. Но Гарсиа настоял на том, что нельзя из-за гордыни ставить под вопрос наше будущее. В то время ему было всего тридцать три, и он был назначен нашем первым дипломатом. Я не знаю, как он это провернул, но ему сопутствовал успех. В десятом году по марсианскому календарю Гарсиа взял на себя управление кораблем «Марземля», а два года спустя организовал первую торговую сделку между двумя планетами. В обмен на технологию изготовления микрочипов Земля
