такими же ясными, как всегда. И пусть он ничего не говорил. Сказанное было не так важно, как то, что помнилось.
Люинь заглянула в контейнер и вынула маленькую десертную тарелочку. Она откусила кусочек пудинга, и сладость растеклась по ее языку. Смеясь, она предложила Анке и Мире угощаться, но оба начала заверять ее в том, что они на диете, так что пусть она съест весь пудинг сама.
– Ни за что, – объявила Люинь. – Сегодня я командую. Вы должны порадоваться вместе со мной.
Парни взяли себе по кусочку и съели, не оставив ни крошки.
Ночь была тихой и гладкой, как вода в безветренную погоду. Яркий свет озарял лица друзей, забывших о времени. Пустынный коридор растянулся в пространстве и наполнился эхом звуков и ароматов дома.
В гостинице ночью
Эко стоял у прозрачной стены своего гостиничного номера и смотрел на небо. Из трех нынешних лун Марса он видел две. Лунный свет был не таким ярким, как обычно. Дул сильный ветер. Эко не слышал его шума, но видел песчинки, бьющиеся о стену. Похоже, надвигалась песчаная буря.
Было поздно, но Эко не хотелось спать. Он был изможден, но покой не приходил к нему. Вернувшись из больницы, он долго мерил шагами темную комнату, садился, вставал, разговаривал сам с собой, со своей невидимой судьбой. Никогда в жизни он не сомневался в себе так, как сейчас. На Земле он был успешным кинорежиссером. С какого-то момента ему казалось, что он нашел дорогу к своему будущему – оставалось только поддерживать в себе страсть к борьбе и стремление идти вперед.
Полет на Марс всё переменил.
Эко давно противостоял большому бизнесу. Как и его предшественники в далеком прошлом, не желавшие вписываться в русло мейнстрима, он презирал блокбастеры, рассчитанные на «большой супермаркет», где всё имело одинаковое содержимое, одинаковые упаковки, одни и те же темы, одних и тех же героев, как миллион раз в прошлом. Эко создавал свои фильмы для «ярмарки мастеров». Он называл мейнстримных киношников рабочими дронами, потому что каждый из них отвечал только за крошечную часть конечного продукта и никто из них не мог управлять общей картиной. И что самое худшее, эти люди были довольны своим монотонным, совершенно не творческим трудом. Эко почти никогда не посещал веб-пространство «большого супермаркета». Он высмеивал фильмы, которые заигрывали со зрителями ради прибыли точно так же, как над крекерами в виде зверушек. Он презирал людей, делавших покупки, руководствуясь советами рекламы и следуя моде. Точно так же Эко потешался над тупоголовыми, помешанными на социальном статусе аристократах восемнадцатого века. Он творил ради того, чтобы сопротивляться, им двигало инстинктивное неприятие готовых формул. Он был сосредоточен на своем искусстве, на погоне за личным и уникальным. Его фильмы воевали с поклонением деньгам, против умножения пошлости ради оболванивания зрителя. Эко считал, что стоит на стороне истины, критикуя тупость многих ради того, чтобы подчеркнуть страдания меньшинства.
И вот теперь он был вынужден вступить в противоречие с самим собой и усомниться в своих фундаментальных убеждениях. Этот визит на Красную планету бросил вызов его воображению. Только теперь, когда ему скоро нужно было возвращаться на Землю, он увидел перед собой более сложную картину и более ясный смысл.
Впервые в жизни он с особой ясностью осознал, что всё, чем он занимался на Земле, не противостояло коммерциализации, а только укрепляло ее. Он не бросил вызов логике коммерции, а только выдавал новые продукты для продажи и приобретения. Он считал своим тотемом одинокого волка, но теперь осознал, что волк фальшивый, хотя сила тотема реальна. Символы означали имитацию, а имитация означала потребление. Оскорбления, которые он бросал Теону, рикошетом отлетали к нему и били так же больно, как ему хотелось ударить Теона. Он тоже был добровольным участником экономики потребительства, производителем желаний. Его творчество было языком, но этот язык не слишком сильно отличался от соблазнов и приманок Теона. На самом деле он никогда по-настоящему не уходил от шаблонов своего коммерческого общества. Он помогал коммерции, он способствовал погоне за символическими удовольствиями, а верные поклонники покупали его фильмы и мемы. Он снимал сцены нищеты, а эти образы обогащали состоятельных людей. Он просил субсидирования у тех, кто сидел в роскошных кабинетах в небоскребах, а потом с помощью этих денег ловил в объектив одинокие души. С помощью этих пойманных кадров он создавал еще больше денег, которые отдавал людям в небоскребах. Снова и снова он играл свою роль в том, чтобы этот цикл возобновлялся. Те, кого он запечатлевал в своих фильмах, их не видели. Ему никогда не приходила в голову мысль о том, чтобы отдавать свои фильмы бесплатно, хотя на Марсе эта мысль показалась ему восхитительной. А на Земле само это понятие выглядело нелепым, непрактичным.
Эко смотрел на собственное тусклое отражение. Он изучал свой собственный язык и анализировал то, как этот язык отражает свет мира. Результат был разочаровывающим. Формально он нашел для себя альтернативу большому бизнесу, но о свете мира никогда не задумывался. Изолировав себя внутри знакомого языка и знакомого контекста, он никогда не предпринимал попыток коммуникации между разными языками. Он испытывал наслаждение от того, как сильно его выразительные средства отличаются от популярной модели, но он не предпринимал достаточных усилий, чтобы поискать что-то глубже, чем выразительные средства. Он не посещал большие супермаркеты и отказывался изучать язык, который был в ходу там. Он и его последователи гордились такой отстраненностью и видели в ней часть собственной идентичности. Но света мира он не искал. Его интересовало только собственное отражение в зеркале. Он никогда не спрашивал себя: если он существует только как тот, кто отражается в зеркале, то как может его отражение иметь независимое существование? Он считал невозможным, чтобы один язык преображался в другой, а потом и необходимость в таком преображении исчезла.
Но отражения могли быть связаны друг с другом только через посредство света, а языкам требовался перевод только потому, что таковы были потребности мира.
Эко прижал ладони к стеклу и посмотрел на небо. Приближался рассвет. Ветер то усиливался, то ослабевал. Время от времени о стекло бились песчинки. Ночь была подобна бушующему океану, а горы вдалеке очерчивали скорбную землю – простую, торжественную и глубокую.
Разговоры. Коммерция. Люди забыли, что важнее. Целью первых торговых обменов было начало разговора, а теперь разговоры только облегчали другую цель – продолжение торговли. Изоляция языков стала результатом сговора. Она породила стремление к прибыли, врожденную ненависть, дала ход
