– Нет. Я нашла бумаги.
– Где нашла? – Джулиан наклонил картину, чтобы посмотреть следующую, и вполголоса выругался. Потом прочитал вслух: – «Если убиты женщины и дети, тем лучше».
– Странные слова для английского солдата, – прошептала Эмма.
– Для солдата? Господи! Где ты нашла это?
– В Курнауле.
– Как? У кого?
Она невидящим взглядом смотрела на картину.
– Почему наша армия хотела, чтобы убивали женщин и детей?
Джулиан горько усмехнулся:
– Чтобы было за что мстить. Герои создавались в Канпуре, ты же знаешь.
– Боже мой! Это просто ужасно! Я… что это с Поппетом? – Эмма бросилась к бившейся в судорогах собачке. Из пасти показалась пена. – Я же просила Дельфину не пускать его сюда! Я ей говорила, что он отравится красками!
Она погладила собачку. Поппет, казалось, успокоился, но потом испустил долгий вздох и затих.
– Поппет! Джулиан, он…
Джулиан встал рядом с ней на колени. Эмма гладила песику животик, но Поппет не шевельнулся. Собравшись с духом, она наклонилась ниже, стараясь уловить его дыхание.
– Бедняжка! Он умер!
Джулиан снял с мордочки Поппета обрывок бумаги.
– Что это?
– Дельфина никогда мне не простит! О Господи, только бы не мои краски…
– Он что-то съел.
Эмма взяла у Джулиана обертку и хотела ее понюхать.
– Остановись. – Джулиан резко отшвырнул ее руку. – Если это…
– Это шоколад, – сказала она. – Поппет нашел коробку.
Эмма осмотрелась. Да, собака сбросила коробку с дивана, и конфеты рассыпались по полу.
– Значит, это мог быть шоколад? – Она осторожно собрала конфеты. – Одной не хватает. Но Поппет и раньше ел шоколад. Должно быть, он отравился красками Джулиан, Дельфина меня убьет! – Эмма оглянулась на мольберт. Ее палитра лежала на маленьком столике. Она работала только двумя цветами. Поппет не мог до них добраться. – Но как…
– Откуда у тебя этот шоколад?
Ломая руки, Эмма оглянулась на Джулиана.
– О Боже, – прошептала она, – ты же не думаешь…
– Эмма, скажи мне, где ты нашла фразы на урду для своих картин?
Какой у него мрачный тон.
– В письмах. Я скопировала из них строчки для картин восстания. Но определенно…
– И они висели у всех на виду в галерее Локвуда! – Джулиан порывисто встал. – Черт побери! Ты выставила улики на всеобщее обозрение!
– Я же не знала! – Эмма тоже поднялась. – Как я могла знать?!
– Но кто-то знает, – сказал он. Его взгляд упал на лежавшего на полу Поппета. – Тебя пытались убить.
Как странно, такие простые слова, а как отвратительно звучат.
– Бедный Поппет, – прошептала она сквозь слезы. – Все знают, что шоколад для собак вреден.
– Эмма, послушай меня. – Джулиан, взяв ее за плечо, усадил на диван. – Значение имеет все. Человек, пытавшийся напасть на тебя… пожар у Локвуда…
– Да, – безучастно сказала Эмма. – Я понимаю, к чему ты клонишь. Но… это невозможно, Джулиан. Владелец этих писем… он мертв.
– Ты уверена?
Она возила ногой по ковру.
– Совершенно уверена.
Эмма знала, что Джулиан смотрит на нее, но не подняла глаз. Джулиан заговорил снова:
– На скольких картинах, выставленных у Локвуда, были строки из писем?
– На всех. – У нее вырвался смешок. Была во всей этой истории какая-то мрачная ирония. – И на всех картинах, которые я отдала в Академию.
– А где сами письма?
Эмма подняла глаза на Джулиана.
– Кто-то видевший картины решил, что ты понимаешь смысл надписей. Что у тебя есть доказательства… Они есть?
– Да, – ответила она. – Во всяком случае, я знаю, где эти письма. Но они… не у меня. Я их спрятала.
– Почему ты спрятала их, если не знаешь, что они значат? Тебе кто-то угрожал? Ты хранишь их, чтобы защитить себя?
– Нет. Ничего подобного. Они случайно… попали в мое распоряжение.
Джулиан не скрывал разочарования.
– Если ты не скажешь мне, как ты их получила…
– Не скажу!
– Тогда, черт побери, скажи, где их прячешь!
– В раме одной из картин. – Эмма подошла к столу. Тетрадь в красном кожаном переплете была открыта на чистой странице. Перевернув лист, Эмма вела пальцем по перечню картин. – Ох, Джулиан, они в картине, которую я продала!
– Господи, почему…
– Я не хотела их видеть! – Эмма повернулась к нему. – И не могла уничтожить. Я пыталась, я…
– Почему?! Почему не могла?
Эмма покачала головой.
– Теперь они у мистера Колтхерста.
– Колтхерст! – Джулиан провел рукой по лицу, по волосам. – Майкл Колтхерст. Конечно, творчество мисс Ашдаун в его вкусе! Локвуд продал твои картины этому ублюдку?
– А что такое? Разве он не должен был этого делать?
Джулиан покачал головой:
– Эмма, письма необходимо вернуть. Мы должны знать, что в них написано. И кто их написал.
– Да. – Она невидящим взглядом смотрела на Поппета. Потом, словно очнувшись, сказала: – Я должна отнести его Дельфине. Я говорю о Поппете.
– А я найду лорда Чада.
– Что?! – вскинулась Эмма. – Ты с ума сошел? Ты не можешь ему сказать! Он член парламента.
Джулиан насмешливо поднял брови:
– И я тоже.
– Ты понимаешь, что я имею ввиду, – нетерпеливо сказала она. – Знай он, что мои картины – свидетельство сговора об убийстве мирных жителей, он не позволил бы мне выставить их! Он боялся бы скандала, последствий для правительства! Ведь последствия были бы. Это вызвало бы ужасное возмущение… он никогда не решился бы показать их…
– Поскольку боялся бы за твою жизнь, – мягко закончил Джулиан. – Эмма, ты не можешь выставлять картины, не важно, будет скандал или нет.
– Я должна устроить эту выставку. – Эмма не могла справиться с дрожью в голосе. – Нельзя ее отменять. Это единственная причина, по которой я осталась. Послушай, я найду письма и тайно передам властям. Все может произойти очень тихо, никто не должен знать, что они связаны с картинами. В конце концов, сколько людей умеет читать на языке урду? И даже если прочитают, кто задумается над этими строчками?
– Рассуждай здраво. Ты продала картину, в раму которой спрятала письма. Ты не можешь заехать с визитом и начать крушить чужое имущество. Тем более – к Колтхерсту. Этот человек… э-э… не джентльмен. А лорд Чад сумеет получить разрешение правительства или передаст дело в полицию.
– В полицию?! – Эмма знала, что выдает себя, но ее это уже не волновало. – Нет! Никто во всей Англии даже не взглянет на мои картины, если с ними будет связан отвратительный скандал. Со мной будет покончено! Окончательно и бесповоротно!
– Но ты останешься жива, – сказал Джулиан. – Господи! Эмма, ты не можешь ставить эти картины выше своей жизни!
Никогда ей так не хотелось кого-нибудь ударить. Как он смеет говорить о ее творчестве как о чем-то тривиальном и мелком? Речь не о тридцати картинах! Речь о ее будущем как художника, о мечте, ради которой она жила, о цели, которая сохранила ей рассудок и помогла выжить, когда никто и ничто не помогло. И меньше всего он!
