ему уже обеспечено. Мне-то, все равно, никакие преференции в Волжском не светили ни при каких обстоятельствах. Во-первых, потому, что я из Советского и, стало быть чужой, а во-вторых, у Колмыкова я поперек горла торчу ненавистной костью по причине соперничества на любовном фронте. Лишь бы благодарный Лыба опять гусями отдариваться не затеялся, запоздало пришло мне в голову, когда я уже подъезжал к дому Софьи. Или еще какой другой, более крупной скотиной. С него станется…
Лезть в глаза к начальству Волжского райотдела со своими суждениями и почерпнутыми у Суторминой знаниями, я посчитал преждевременным. Но при этом, все же не поленился зайти в дежурку и поинтересоваться касательно судьбы рыжего Павлика. Уже принявший смену старлей, сунул мне сцепленные скрепкой три бумажки. Это были протокол на Петрунина П.И. за мелкое хулиганство и два стандартных по краткости и содержанию к нему объяснения. Оказывается, задержан Павлик был не за что иное, как за нецензурную брань на трамвайной остановке «Поляна им. Фрунзе». И не более того. Данный пассаж говорил только об одном — о крайней степени растерянности милицейского руководства Волжского РОВД. Похоже, что коллеги были в затруднении. Своим наличием, данный протокол молча вопил о непреодолимых трудностях в квалификации противоправных действий Павлуши. Износом, то есть, изнасилованием, в его действиях и не пахло, пахло лишь нужником. Как не присутствовало там и ответственности за нанесение телесных повреждений. Поскольку не единожды не было зафиксировано ни синяков, ни ссадин, ни вырванного клока шерсти. Пустырь, с одиноким на нем сортиром, на общественное место тоже никак не тянул. А, хоть и назначили бы его таковым, то общественный порядок Павлик там не нарушал и к многочисленным гражданам своего явного неуважения не выказывал. Ибо действовал он всегда тет-а-тет. Каждый раз выражая свое, безусловно искреннее, восхищение посетительницам отхожего места. Пусть даже и таким экзотическим способом. По всему выходило, что половой агрессор рыжей масти, самым возмутительным образом выпадал из правового поля.
От ненавистных отказных меня оторвал Тиунов. Войдя в кабинет, он молча расположился за столом напротив.
— Чего опять? — насторожился я, подозревая очередной подвох от временного руководства.
— Да так! — неопределенно махнул рукой капитан, — Поймали мы рыжего, слава богу, да только теперь непонятно, куда его девать. Начальник следствия с Косинцевым в прокуратуру поехали советоваться. Как бы пи#дострадальца отпускать не пришлось.
— Да ты чего, Ильич! Бабы из трамвайного вас не поймут! — возмутился я.
— Не поймут, — уныло согласился Тиунов, — Да хрен с ними, с бабами, но вот, если мы его отпустим, а он еще чего-нибудь учудит, то тогда точно разгонят всех! И меня тоже в народное хозяйство выпрут, — сокрушенно расстраивался предводитель каманчей. Участковых инспекторов, то есть.
Пришло время доставать заначку. Но делиться ей бесплатно я не собирался.
— Ильич, а если я поднесу следствию железные основания закрыть хапугу, то неделю отгулов мне Осколков даст? — забросил я наживку капитану.
— Да ладно! — встрепенулся Тиунов, — Не врешь? — он недоверчиво уставился на меня. — А с отказными успеешь?
— Не вру. Успею. Мало того, еще и дело на Петрунина прокуратура возбудит, а не ваш следак. Это я к тому, что с рыжим мудохаться будет прокурорское следствие, а не ментовское.
Сопоставив кое-какие «дано», я вынужден был сосредоточиться на плотнике-дружиннике. В кадрах, изучив его анкету, я наткнулся на сведения об окончании им вспомогательной школы. Это насторожило. В ОТиЗе по табелям выхода я выяснил, что все известные мне генитальные свидания водительниц и тайного поклонника норок, произошли в свободное от работы время дефективного Павлика. В сознании отложилось также то обстоятельство, что жестяная заплатка на дырке, через которую злоумышленник покушался на дамские причиндалы, не носила ни малейших следов вандализма. Впечатление складывалось, что ее отдирали и затем прибивали назад одни и те же руки. Ну и полученные от бабы Любы сведения о любовном треугольнике, в котором рыжий потерпел фиаско. Чтобы замкнуть кольцо, нужна была встреча со слабой на передок Суторминой.
Благодаря нежадной на автомобиль Соне, я поимел возможность запытать мадемуазель Галю. Собственно, пытать ее не пришлось. Просто не понадобилось пытать. Едва услышав, что я из милиции и приехал по ее душу, Сутормина поплыла и начала колоться еще до того, как я начал задавать вопросы. Без какого-либо давления с моей стороны и понуканий. Что, в общем-то отрадно, так как ломать психику беременной женщине, это удовольствие сомнительное. Хотя, если на кону была бы чья-то жизнь, то ее беременность и тонкая душевная организация меня бы не остановили.
Оно потом, по большому счету, так и оказалось. Но мне повезло и колоться Галина начала задолго до необходимости хмурить на нее брови.
— Я его не натравливала, ему наши бабы про Умалата рассказали. Паша спросил, а я, дура, взяла и сказала, что да, прохода не дает, что замуж меня зовет, — торопливо оправдывалась Сутормина, оглаживая свой живот.
С ее слов выходило, что Петрунин к тому времени уже два с половиной года безуспешно добивался ее расположения. Делал он это скучно и неуклюже. Обычными ухаживаниями и прочими незначительными знаками внимания. Не достигнув за такое продолжительное время от Галины сколь-нибудь внятной взаимности, рыжий Паша решил завоевать ее самым радикальным способом. Защитив от домогательств неведомо откуда, но так вовремя появившегося нахального абрека. Безнадежно прослыв в ТТУ простаком, Павлик, тем не менее, оказался стратегом. Он рассчитал, что, оборонив свою возлюбленную от назойливого инородца, он не только устранит одного из конкурентов. Ему виделось, что вдобавок он выставит перед Галей второго соперника, то есть, косоглазого Сарайкина, слабаком и трусом. И тем самым, убив сразу двух зайцев, он устелет перед собой розами освободившийся путь к сердцу той, которую так давно вожделеет.
Но убить получилось только одного зайца. И не повезло в этой трамвайной шекспировщине нормальному ингушскому парню Котиеву Умалату. Рыжий отелло проломил ему голову, подло подкравшись сзади. Сделал он это в прохладных весенних сумерках неподалеку от политеховской общаги, где квартировал приехавший на сессию ингуш. Бил Павлик наверняка. Обрезком специально отпиленной на работе арматурины. Для надежности бил он дважды.
Но, как часто это бывает в жизни, женская любовь оказалась зла, слепа и нелогична. Сутормина, освобожденная от домогательств несчастного Умалата, на шею Павлику не бросилась, а бросилась она к этническому мордвину Эдуарду Сарайкину. От которого Галя уже была в тягости. О чем она простодушно и поведала Павлуше, попросив его не препятствовать их с Эдиком счастью. И пообещав не выдавать мокрушника властям. Мольбам избранницы тот не внял. Поняв, что сделана только половина необходимого для торжества
