Она гуляла по рыбному рынку, наблюдая, как румяные продавцы лихо острейшими ножами разделывают свежую, со слезой, семгу. Заходила в кафешки – намеренно выбирала не гламурно-туристические, а простецкие, пропитанные табачным дымом и потом. Рискнула посетить парикмахерскую – и мастер ее даже почти понял, волосы, как Валя и просила, перекрасил – правда, не в светлый шатен, а в жгучую брюнетку.
Она постоянно наблюдала за людьми, прислушивалась к разговорам – понять финский язык, ясное дело, и не пыталась, а вот если кто по-английски говорил, уже слегка «въезжала». Не говоря уже о хохляцком и белорусском – граждане из бывших сопредельных республик в Хельсинки, на удивление, тоже встречались. И однажды – к тому времени уже неделя прошла, как они в Европу ворвались, – решилась вступить в разговор сама.
Кандидатом на роль «первого заграничного друга» оказалась молодая женщина. Валя приметила ее в кофейне. Сначала просто любовалась, до чего непринужденно и лихо та сбросила пуховик, раскинулась на стуле, подозвала официанта, заказала горячий шоколад – разговор, ясное дело, шел на невразумительном финском. А потом, когда перед посетительницей поставили исходящую паром чашку, Валя вдруг услышала – в этот раз уже на чистейшем русском:
– Горячий, зараза!
И сама не заметила, как с собственного языка сорвалось:
– Ага. Я тоже обожглась.
(Хотя пила не шоколад, а для сугреву – рюмку баснословно дорогой в Финляндии водки.)
Вале повезло. Женщина, расслышав ее реплику, не скривилась, а просияла, выпалила:
– Землячка, да? Клевяк! Садись ко мне, а?
И уже минут через десять девушки болтали, будто старые подруги, и новая знакомая все восклицала: «Как я рада, что можно по-русски поговорить!»
Валя с нескрываемым интересом вникала в биографию женщины. Ее звали Ингой. Имя красивое, необычное, а вот жизнь до поры была скучной. Заурядные школа и музыкалка в чахлом провинциальном Гороховце... Когда пришло время, институт в Питере, голод и холод в общаге, жесткая зависть к коренным жителям Северной столицы... А потом вдруг на их институтскую дискотеку финны завалились. Они, видите ли, в Ленинград на стажировку приехали – и вот захотели попутно в танцах с русскими красавицами постажироваться...
Ну тут у Инги с одним из горячих финских парней любовь и приключилась.
– Настоящая любовь, не какой-нибудь расчет, ты не думай, – горячо убеждала Валю новая знакомая. – Это потом Ярко, имя у него такое, мне хуже мигрени надоел. Да, впрочем, эти финны – они все нудные... А ты здесь какими судьбами?
Валя и выдала тщательно продуманную за долгие часы одиноких прогулок легенду. Что по прописке и месту жительства она казашка, хотя по жизни русская, просто у предков ума хватило в свое время на восток работать уехать. Что находиться в Казахстане, если местным наречием не владеешь и глаза у тебя не косые, сейчас решительно невозможно, а Москва или иной российский город – тоже далеко не небесная манна, к беженцам негостеприимны. «Вот я и решила квартиру свою в Алма-Ате продать, все-таки малые, но деньги, – вдохновенно сочиняла Валя. – Ну и махнуть из Казахстана куда подальше. Не в Москву, а аж сразу в Европу. Мне ж без разницы, где беженцем быть, а тут, ясное дело, лучше. Вот сюда, в Хельсинки, и попала...»
– Значит, у тебя и деньги есть? – окончательно повеселела Инга.
– Ну... немножко... – промямлила Валентина.
– Тогда вообще шоколад! – хлопнула ее по плечу бывшая россиянка. – С моего-то козла и лишней марки не вытянешь, а тебе ведь, наверное, и одеться надо? И кутнуть – по-нашему, по-расейски?
– Кутнуть – это я всегда «за», – кивнула Валя. – Пойдем куда скажешь – я профинансирую, за тугриками дело не станет... Но у меня знаешь какая проблема? Паспорт бы нормальный достать... А то с моим казахским документом ни на работу не возьмут и не съездишь никуда...
– Ну-у, официально финский паспорт нужно пять лет ждать... – поскучнела Инга.
– А неофициально? – не отставала Валя.
– Можно, конечно, и неофициально. – согласилась новая подруга. – Тут все можно, если лазейки знаешь! Ты за меня держись, со мной не пропадешь. Я здесь уже это... как его... ассимилировалась.
– Ну, тогда давай выпьем за успешную ассимиляцию, – предложила Валя. И поспешно заверила: – Угощаю я.
– Давай, – легко согласилась Инга. Не стесняясь, заказала у официанта сразу бутылку дорогущей водки. И заверила Валентину:
– Ну, подруга, счастье тебе подвалило, что ты со мной познакомилась. Я уж из тебя европейку в два счета сделаю!
«Ты мне только с паспортом помоги, – быстро подумала Валя. – А европейкой я как-нибудь и без твоей помощи стану...»
* * *
Прошло две недели – и вот уже Валя со Степаном и, конечно, неизбежной Марусей смогли отпраздновать «минимальную интеграцию в европейское общество».
Инга не подвела – свела Валентину и ее «казахских друзей» с нужными людьми, которые и взялись за умеренную мзду обеспечить наших героев паспортами, а также обязательными на Западе карточками социального страхования.
– Вряд ли, конечно, этот паспорт будет легальным, но иного выбора нет, – выдал резюме Степан. – Соглашаемся.
А Валя подумала – чуть не впервые за всю историю их знакомства с легким презрением: «Как будто ты для этого выбора хотя бы пальцем шевельнул!»
Степан с Марусей и правда совсем лежебоками стали – ничего полезного не делали. Даже еду – уже приноровились к европейским порядкам – в номер заказывали. А если чего нужно – из того, что в отеле не продается, – просили Валю, чтобы купила.
– У тебя так ловко, Валечка, все получается, – льстила ей Маруся. – Ты ведь и по-фински уже, кажется, говоришь?.. Когда только все успеваешь?..
– Ты тоже можешь: ходить, смотреть, слушать – и заговоришь моментом, – пожимала плечами Валя.
– Зачем мне? – грустно усмехалась Маруся.
– Сама же хотела к местной жизни адаптироваться! – пожимала плечами Валя.
– Поздно, – вздыхала Маруся. – Выучить язык, хотя б английский, я все равно не успею...
А Степан в редкие минуты, когда они с Валентиной наедине, виновато заглядывал ей в глаза:
– Прости меня, Валюшка, что я все с Марусей да с Марусей... Понимаешь, я просто чувствую: недолго ей осталось. И никакая клиника в Цюрихе уже не поможет. Вот и хочу – наглядеться, наговориться...
– Что ты оправдываешься? – вздыхала Валя. – Выбор, как говорится, твой. И жизнь – твоя.
И вдруг совсем уж революционная мысль мелькала: «Да и нужен ли ты мне будешь, когда Маруськи не станет? Не такой уж ты, Степочка, по большому счету, подарок!»
И правда: пока в Москве жили, ей казалось, будто умней-милей-красивей Степана ни единого мужчины нет. А здесь, в Европе, он вроде не такой уж и бог. Особенно когда пытается счет в кафе попросить, а официант его не понимает. Или если в сауне (в их гостинице, как и везде у финнов, своя парная с бассейном) полотенец не хватает и надо требовать, чтобы еще поднесли, а Степа шугается, все Валю просит, чтоб перевела...
«Может, даже и к лучшему, что мы скоро в разные стороны разбежимся», – думала она.
Степа с Марусей, конечно, звали ее вместе с ними в Цюрих. И, похоже, искренне, на два голоса. Но только так и не уговорили.
– Не по мне эта ваша Швейцария. Слишком чопорная. И дорогая, – говорила Валентина вслух. – Я лучше туда, где потеплее и повеселей, поеду. В Испанию, например. Или в Италию.
И только улыбалась, когда Степан с Марусей, будто заправские рекламные агенты, хором нахваливали страну банков, сыров и часов.
Валя давно уже поняла: на самом деле она хоть где не пропадет. Хоть в Швейцарии, хоть в Гренландии. Ей просто хомут на шею – в лице Марусеньки, да и Степана, – пожалуй, не нужен. К тому же, если совсем уж по-европейски рассуждать: эта Марусина клиника явно не в сто долларов обойдется. Не в тысячу, не в десять тысяч и даже, возможно, не в сто. И если она будет рядом, Степан в любой момент может попросить часть денег из Валиной доли. И придется давать. Не откажешь ведь другу... Хотя самой Валентине на Маруську с ее СПИДом плевать с высокой колокольни. Да, пусть это нехорошо, пусть не по-христиански, но разве ее саму по жизни много жалели? А уж здесь, в Европе, народ тем более жалости не знает. И если по-прежнему оставаться без языка, без нормального образования, с одними только – и не самыми большими! – баксами в спортивной сумке, тебя здесь будут за последний нолик считать. А Валя вдруг поняла: это в России еще можно с ролью «вечной шестерки» примириться. На побегушках – у шефа, на вторых ролях – со Степаном... В России таких несчастненьких даже жалеют. А тут, в цивилизованном мире, презирают. Поняла уже. Насмотрелась. Как презрительно на нее косились, когда в местный университет заявилась – просто полюбопытствовать, какие там факультеты есть: «Вы не говорите по-фински? Только по-английски? Но, простите, тот язык, на котором вы изъясняетесь, даже английским можно назвать с сильной натяжкой...»
