— Он нас в то не посвятил, — не глядя в глаза ему, отвечал монах, — но мне кажется, что вам самому должно быть о том известно. Просто так подобное благословление не отправляется… Это я точно скажу… А наше дело — доставить его…
— Нет, вы мне ответьте, коль в этих делах сведущи, кому еще вы подобные благословения относили? Ну, там батюшкам или еще кому?
— Обычно тем, кто во благо Святой Церкви нашей потрудился, подвиг какой совершил. Градоначальникам, генералам боевым. Если к ордену штатского кого представляют, тогда сам митрополит вручает, а иным такое благословение кому из нас поручают доставить. Вот…
— Получается, я подвиг тоже совершил, — задумчиво проговорил Менделеев, — знать бы еще, какой… Не подскажете, братья? Может, ты, супруга моя, знаешь? — пристально глянул он на нее.
— Да я то что, я к владыке допущена не была, — скромно потупив глаза, отвечала она. — У него бы и спросил, коль пригласит когда.
— Понятно, значит, сильна сия тайна, — проговорил он, — и спросить не у кого… Одни загадки…
— Бога спросите, — ответил второй монах, и они, низко поклонившись, ушли.
— Они еще святую воду в серебряном сосуде оставили, — сообщила Феозва, — давай окроплю тебя, сразу полегчает.
— Делай что хочешь, — отмахнулся он и улегся обратно на диван.
…К концу недели заглянул Николай Ильин и принес свежий номер парижского сборника, о котором сообщал в прошлый раз.
— Вот, — заявил он с порога, — еще два новых элемента открыли. Названы, правда, скандий и германий. Но, я смотрел, в твою таблицу по свойствам своим точно вписываются. Так что победа, Дмитрий Иванович? Можно поздравить?
— Дай сюда, — потребовал он сборник, развернул его в нужном месте, потом взял свой учебник, открыл таблицу и начал сравнивать напечатанное со своими данными. — Ну а я что говорил? — отложил он в сторону сборник. — Но они же все не хотят верить. И их не своротишь! Ни за что не своротишь!!! Им надо, чтоб мою таблицу признали за границей, тогда они почешутся. Может быть. И то при этом свои кислые морды скорчат…
— Может, в газеты сообщить? Что появилось подтверждение, — полюбопытствовал Ильин.
— Чего? — взревел Менделеев. — Ты очередного моего позора хочешь?! Нет уж, с газетами покончено навсегда. А то напишут, что во сне мне приснилось, будто бы где-то там открыли новые элементы, просыпаюсь, а тут ты с этим сборником! — И он захохотал. — Ты этого хочешь?
— Да нет, не хочу, — согласился он, — Тогда давай отметим? Чего? Вина или коньячку?
— Себе можешь, чего душа желает, а мне лучше моего любимого чайку, а то Феозва начала прятать его от меня, думая, что он худо действует. Да меня же трудно перехитрить, я свой тайничок имею, вон за той книгой, — показал он на полку, — отодвинь и найдешь упаковку. Отнеси на кухню и вели заварить покрепче, только Феозве не говори, а то она прознает…
— О чем это я прознаю? — появилась на пороге его вездесущая супруга. — Опять секреты? То завещание втайне от меня супруг мой пишет, то чай свой прячет и думает, я не прознаю?
— Виноват, милая, виноват. — Он поймал ее руку и принялся целовать. — А чтоб свой грех искупить, предлагаю прямо сейчас ехать в Боблово, а то весна на дворе, а мы еще там ни разочка не бывали. Николаша, ты с нами?
— Поезжайте, а я позже приеду и обязательно к вам загляну. Ладно, там коньячку и испробуем… До встречи, дорогой наш провидец…
— О чем он? — спросила Феозва. — О каком таком предвидении? О том, что я обо всем рано или поздно узнаю? Тогда он прав.
— Конечно, о том, конечно, давай собираться, хватит мне бока пролеживать, пусть несут одежду. Все, больше никаких докторов.
— Ты точно здоров? Наверняка благословение владыки подействовало, вон ведь как сразу молодцом смотреть стал, слава те Господи! — И она перекрестилась.
— Прежде всего, ты на меня подействовала, а потому уж и владыка и все остальные, — обнял он ее.
Часть пятая
ПОЗНАНИЕ НЕРЕАЛЬНОГО
Больше верь своим очам, нежели чужим речам.
Русская поговорка Глава первая
Однажды вечером в кабинет, где Менделеев, как обычно, работал, несколько раз заглядывала супруга, но останавливалась на пороге, не решаясь войти, что было ей совсем не свойственно. Наконец, он обратил на нее внимание и пригласил войти. В руке она держала распечатанный почтовый конверт с письмом. Он обрадовался письму, протянул руку но что-то остановило его, когда он взглянул на лицо жены:
— Что-то случилось? Чего молчишь, говори… С кем несчастье? Кто-то заболел или что иное? Ну, чего молчишь…
— Ольга Ивановна, сестра твоя скончалась, — тихо ответила Феозва, с испугом глядя на него, словно ожидая очередной эмоциональной вспышки.
— Я ждал этого, — ответил он и закрыл лицо руками, — Еще летом, когда заезжал после возвращения с Каспия к ней в Москву, приглашал приехать к нам. Ей нездоровилось, но пригласить доктора наотрез отказывалась, лечилась сама, как и все в нашей семье. Где ее похоронили?
— Не пишут, но нужно спросить. Когда станешь писать ответ?
— Даже не знаю… Может, самому поехать, с сестрами, их детьми встречусь. Как думаешь, стоит?
— Нужды в том нет, только что сам перенес очередную простуду, еще, как погляжу, в себя не пришел, а на дворе слякотно, сыро, опять простудишься, повремени, успеешь еще. Сейчас не время ехать…
— Может, ты и права. Тогда хоть в церковь сходим, закажем службу на помин души рабы божьей Ольги.
— Это верно, в субботу и пойдем. Уж не помню, когда ты в храме был, никак тебя из-за стола не выманишь. Неужели душа не просит?
— Может, и просит, но молчит, а так откуда мне знать, — неожиданно улыбнулся он, — у меня душа смирная, видит, хозяин занят делами, она и голос не подает. То у бездельников, у которых душа нараспашку, души бодрствуют, хозяину хлопоты доставляют, чтоб тоже делом занялся. А он вместо этого в церкву бежит, поклоны бьет, думает, отпустит, а она, душа-то, и вовсе крылья расправит и ну его погонять…
— Митя, что ты такое несешь? Кто услышит, дойдет до архиерея, он тебя мигом к ответу призовет, тогда узнаешь, почем фунт лиха.
— А то так я не знаю? И не только фунт лиха за свою жизнь испытал, а много больше, ни на каких весах не измеришь. Да и какое дело до моих слов архиерею твоему? У него своих забот хватает: праздники вон чуть не каждый день, работать некогда, то Пасха, по Сретение, служить надо. До меня ли ему?
— Ой, ты, как погляжу, совсем богохульником стал, страх Божий потерял. Ладно, постов не соблюдаешь, а то ведь на исповеди сколько годков уже не был? А там, в церкви, тому счет ведут, о чем тебе отлично известно, а потом сведения о тех, кто не исповедался, подают куда следует.
— И что с того? Должность у батюшки такая — за порядком следить да кляузы на нас, смертных, писать. Он думает, тем самым нас в рай определит? Кто же тогда в преисподней обитать станет? Закроют за ненадобностью, совсем народ разбалуется, коль объявят, что всем в рай дорожка уготовлена, кто у исповеди был и покаялся. А мне в чем каяться? Разве в том, что бездельников не люблю, а иных грехов за мной не числится, все отслужил, отработал… Не так, что ли?
— Слышала бы твоя матушка, представляю, чтоб сказала тебе…
— И не говори, — вновь улыбнулся он, — страшно подумать. Верно, выпороть бы приказала, а то бы и сама ручку свою приложила. Нет, она бы меня поняла. Сама всю жизнь, словно пчелка, трудилась, спины не разгибая. Сперва нас растила, потом за батюшкой нашим ходила, как он ослеп. А фабрика эта? Она-то ее и угробила, последних сил лишила. Не загорись она как раз перед моим окончанием гимназии, наверняка бы еще сколько лет с места не стронулась, все бы хлопотала, мужиков на путь истинный наставляла. И я бы, глядишь, никуда не поехал, служил бы писарем где-нибудь в казенной управе, радовался каждой похвале от начальства, спину В поклоне гнул, глаз от пола не поднимал. А может, и лучше, ежели так? Ну, скажи, ты ведь не одобряешь моих занятий? А вот чиновника бы так точно уважала и лелеяла, с ложечки кормила… Как братьев своих, скажем, — затронул он ее больное место.
