— Sie sind ein groβer Zauberer, Herr Hume…[2]
— Ich habe es nicht verheimlicht[3], — снисходительно улыбнулся тот в ответ.
Ближе к полуночи участники очередного сеанса спиритизма начали прибывать в дом Васильчиковых. Кто по одному, кто парами, а некоторые и целыми группами. Господин Юм смотрел на них через плотно сдвинутые шторы, опасаясь, как бы не нагрянула полиция, поскольку его недоброжелатели не раз обращались к ней за помощью. Но при столь высоких покровителях полицейских можно было не опасаться, и тем не менее… Осторожность была заложена в нем с тех пор, как он ступил на тропу, связанную с мистикой.
Верховодил всем Александр Николаевич Аксаков, чем-то неуловимо похожий на Менделеева: борода, рост, широкое лицо совпадали с внешностью профессора, но разной была походка. Если Аксаков ходил вразвалочку, неторопливо с неким барским достоинством, обычно откинув голову чуть назад, то походка Менделеева была порхающей, по юношески легкой; при этом он часто размахивал руками, если вел с кем-то на ходу беседу
Одним из первых прибыл профессор Бекетов, еще не подозревающий, что Берг, ни у кого не спросив разрешения, пригласил на вечер и его коллегу. Сам Берг, появившийся чуть раньше, отозвал в сторону господина Юма и сообщил, что среди гостей будет один не знакомый ему человек, назвал фамилию, но, кто он, пояснять не стал, надеясь, что новый гость вряд ли как-то сможет помешать очередному сеансу. Поэтому появление Менделеева стало для всех полной неожиданностью, а Бекетов и другой университетский преподаватель Егор Егорович Вагнер, хорошо знавшие въедливость и скверный характер коллеги, поспешили при виде его укрыться в одной из пустующих комнат. Там они обменялись понимающими взглядами, и Бутлеров осторожно спросил у Вагнера:
— Что будем делать? Он ведь нам может все сорвать, обязательно полезет под стол искать причину, почему он вверх поднимается.
— И ничего не найдет, я сам сколько раз проверял. Там нет никаких приспособлений, пусть себе ищет на здоровье…
— Да я знаю, но скандал может получиться изрядный, Дмитрий Иванович обязательно найдет, к чему придраться. Кто вдруг это его решился пригласить? Почему с нами не посоветовались?
— Поздно теперь выяснять. Не выпроваживать же его при всех, скандал может разразиться, а это в наши планы никак не входит. Кстати, вон с ним Берг о чем-то говорит, верно, он и пригласил.
— И нам что делать?
— Да ничего делать не надо. Дождемся, когда все рассядутся, часть свечей задуют, и войдем незаметно, сядем в сторонке, он же, насколько мне известно, в последнее время на зрение жалуется, может, и не разглядит.
— Коль он здесь объявился, рано или поздно узнает. Может, сейчас подойти? Расскажем, мол, так и так, нас тоже пригласили, не кинется же он на нас.
— Лучше бы кинулся. Ты близко с ним не знаком, а я на себе знаю, коль нашему гению что в башку втемяшится, обухом не выбить, конем не своротишь. Как его ни уговаривай, а на своем будет стоять до самой смерти.
— А если он, наоборот, всерьез отнесется к происходящему? Мы же живые свидетели и можем поклясться, что никакого подлога или шулерства быть не может. Кругом солидные люди, да что там мы, сам император, как известно, вызывал накануне отмены крестьянской повинности дух покойного батюшки. Правда, он, как мне передавали, ничего такого ему не сказал, но сам нынешний император всерьез относился к сеансам спиритизма.
— Ты об этом Дмитрию Ивановичу скажи, увидишь, что он ответит. Он верит только самому себе и никому больше. Всем это доподлинно известно. Ты человек в университете новый, поэтому всех этих историй не знаешь, а я насмотрелся, как он один супротив всей кафедры выступал. Тогда и профессор Зинин, его учитель, пытался его увещевать и все мы вместе взятые, но он ни в какую. Уперся, как бык в ворота, и ни шагу назад. Стоит на своем, как Багратион в войне с французами…
— Тот, помнится, погиб из-за своего упрямства. Эдак и господину Менделееву недолго и без головы остаться, коль продолжит бодаться со всеми.
— Я тебе говорю: бес-по-ле-зно!!! Он непредсказуем. Может прослезиться, коль ему по душе придется, а может и скандал устроить… Никогда не знаешь, чего ждать от него. Так что мой тебе совет, не пытайся с ним спорить, просто молчи.
— Хорошенькое положеньице, я тебе скажу. Жаль, он у нас в Казани в университете не выступал, там бы ему дали прикурить, не захотел бы второй раз соваться.
— Ты верно про Казань вспомнил. Казань для него ругательное слово, не вздумай помянуть когда-нибудь о нашем университете. Он и меня долго не признавал, потому как я тамошний университет заканчивал, а потом там служил.
— Отчего ж нелюбовь такая? Чем ему Казань не угодила? Вроде и профессор Зинин оттуда, да и вообще много наших земляков в столице служат.
— Согласен. К примеру, Зинин, его учитель бывший. О нем речи нет. А нелюбовь его к Казани, как слышал от старых профессоров, связана с тем, что когда-то изрядная замятня вышла с его батюшкой во времена управления округом Леонтием Магницким, надеюсь, слышал о таком?
— А то как же, — поддакнул Вагнер, — легендарной личностью, говорят, был, о том всем известно, как не знать.
— Вот-вот, так тот Магницкий, говорят, уволил в свое время его батюшку Дмитрия Ивановича то ли за пьянство, то ли за излишнюю привязанность к женскому полу, то ли еще за какие провинности, но места директорского его лишил, после чего тот в захолустном Тобольске, богом забытом, оказался. Вот с тех пор обида на всех казанских у них в семье и живет, в том вся причина нелюбви его к нашему брату…
— И кем его батюшка был? При университете служил или иную должность имел?
— Да нет, тот директором был народных училищ в Саратове. По слухам, изрядный служака, честный, наш Дмитрий Иванович, видать, в него пошел. Тоже никогда лишнего себе не позволит… Кстати, он должен был поступать после гимназии как раз в наш университет, он сам о том рассказывал. Зашли они с матушкой туда, а навстречу им господин Фукс, помнишь такого?
— Безусловно, он свою фамилию полностью оправдывает. Истинный лис, мягко стелет, да жестко спать. Тот еще немчура…
— Сам-то вы кто, господин Вагнер? — спросил его насмешливо Бекетов. — Давно ли обрусеть успел? Если не ошибаюсь, то ваши предки служили в фатерлянд каретными мастерами, о чем красноречиво и гласит ваша, уважаемый Егор Егорович, нынешняя, так сказать, русская фамилия.
Его собеседник слегка покраснел от смущения, но тут же нашелся что сказать в ответ, а потому, не задумываясь, выпалил:
— Не спорю, Вагнер переводится именно так, как вы сказали, любезнейший Александр Михайлович. Но, если позволите, разрешите узнать, а ваша нынешняя фамилия Бутлеров что означала в той самой фатерлянд, о чем вы только что упомянули?
На этот раз пришла пора краснеть Бутлерову, но он тоже не растерялся и парировал слегка раздраженным тоном:
— Коль речь зашла о моих предках, то отлично понимаю, что вы имели в виду. Действительно, «бутлер» с немецкого переводится, как «дворецкий». И что с того? Мало ли совпадений. Не стану отрицать, мои корни уходят в глубину веков. Но, замечу, мой батюшка, исконный русский дворянин, стоял в войне двенадцатого года в полку под началом того самого Багратиона, о котором мной только что было упомянуто. И не зря, скажу я вам. По крайней мере, в семье моей, к примеру, аптекарей, как у вас, отродясь не было. И добавлю, моя дворянская честь позволяет вызвать любого к барьеру, ежели тот человек усомнится или попробует как-то унизить моих предков. Рекомендую вам помнить об этом. Слышите меня? — повысил он голос.
Глава четвертая
За своим спором они не заметили, как в комнату вошел Менделеев и с интересом слушал их препирательство, улыбаясь в бороду и потирая по привычке руки…
