грянули, оказалась рядом. Фёдор Павлович, проваливаясь в разверзшуюся под ногами бездну, крепко схватился за её фотопортрет двадцатилетней давности. Наглая, хорошо сложенная, с бесцеремонно длинными ногами, в развевающемся на ветру вечернем платье, без лифчика, без двух месяцев сорокалетняя женщина с жалостью смотрела на вас из-под натёртого до блеска хрустального стекла.
Ева Дмитриевна умывалась, когда ванной комнаты достиг хрустальный новогодний звон. Безбровая, по пояс голая, смертельно пугая кошек, она бросилась наверх. «Вот тебе, Витя, и приезжай домой, — стучало у неё в голове, — что бы Тео сейчас делал без меня?»
— А с чего ты взяла, — спросил брат, — что с ним что-то случилось?
У Евы Дмитриевны прямо на бегу брызнули слёзы. «И правда, чего это я раньше времени?» И сразу после этого послышался удар о пол второго этажа чего-то грузного и мягкого.
— Тео! — завопила во весь голос Ева Дмитриевна.
За неделю до этого в платной поликлинике Фёдор Павлович указывал тростью на профилактический плакат «7 симптомов инсульта» и говорил ей:
— Хех, шесть из семи у меня налицо. Нет только острой головной боли.
И вот она, прекраснозубая, пришла и, будто клык медведя, прокусила ему череп. И один из Карачаговых думал в эти секунды: «Ничего-ничего, а как по-другому? Отдохну и я». Потом он вместе с другими однофамильцами потеряет сознание.
Переводя свои глаза с Лили на Еву Дмитриевну, Фёдор Павлович переставал улыбаться. Взгляд мрачнел. Брови выгибались. «Опять! — думала Ева Дмитриевна и глотала слёзы, — Ну сколько можно?»
Во время второго визита Лили Карачагов внятно произнёс: «Дочка». И Лиля в этот раз не протестовала, хотя и покраснела до корней волос. Ева Дмитриевна шептала ей на ухо:
— Не обращайте внимания, милочка. Он не всерьёз. Вы же знаете.
Провожая Лили (Ева Дмитриевна тоже называла её на французский манер), сказала ей:
— Вы знаете, нет. Ничего хорошего никто не прогнозирует. Я еле держусь, чтобы не плакать при нём.
Потом её лицо на секунду прояснилось, и она зачем-то добавила:
— У него была смешная привычка на протяжении почти всей жизни. Всем девушкам, женщинам и даже бабкам, взгляды которых ловил на себе, он недвусмысленно подмигивал. Всем. Даже при мне. Подонок. И ведь они так терялись. По два-три раза оглядывались потом. Сталкивались с другими пешеходами. Я наблюдала много раз.
— Почему «была»? — с грустью спросила Лиля.
Ева Дмитриевна только вздохнула.
Та же медсестра, что первый раз провожала Лилю в палату Карачагова, оказалась рядом с ней и сейчас. И дверь в соседнюю одноместную палату была так же открыта настежь. Лиля опять любовалась породистыми стариками. И чувствовала в себе что-то во многом похожее на зависть.
— Это тётка губернатора, — сказала медсестра, — если бы не она, мы бы Фёдора Павловича разместили здесь. Но, понимаете же, с губернатором бодаться даже меру не с руки. Мы Геннадию Андреевичу всё объяснили.
Лиля её не слушала. Она продолжала смотреть на хрупкие, полупрозрачные, длинные пальцы бабушки в ладонях любящего её старика.
— Как я ими восхищаюсь, — вырвалось у Лили, — прожить такую длинную жизнь и сохранить такие чувства и оставаться вместе даже здесь.
Медсестра прыснула и взяла Лилю за локоть.
— Давайте отойдём, Лилия Акациевна.
В рассказе медсестры было много сальной иронии. Казалось, что медсестра вот-вот рассмеётся. Удерживало её, наверное, только уважение к губернатору.
— Эти милые люди впервые в жизни увиделись неделю назад.
Лиля не могла поверить и слушала, раскрыв рот.
Из слов медсестры она узнала, что десять дней назад на телефонную станцию службы спасения Злакограда поступил звонок из Улан-Уде, это больше трёх тысяч километров! Взволнованный мужчина сумбурно стал объяснять, что во время сеанса связи со своей возлюбленной по скайпу он сначала услышал смешной акцент в её речи, потом увидел, как изменилось выражение её лица, как пополз вниз левый уголок губ, а правый — вверх. И когда она схватилась за голову и уронила лицо на клавиатуру, он понял — это инсульт!
— Это инсульт! — кричал он в трубку. — Спасите её!
— Седина в бороду, бес в ребро? — в ответ ему съязвил оператор в Злакограде, — Она хоть одетая? Представляю, чем вы занимались на этом сеансе. Не стыдно?
— Я до сих пор вижу её повергнутую голову, её волосы на моём мониторе. Уже девятнадцать минут. Заклинаю, спасите её!
Оператору стало самому стыдно, он принял вызов и стал выяснять адрес. Звонивший знал только улицу и дом. Можно было бы всё выяснить по номеру телефона, но сколько на это уйдёт времени. В отчаянии старик прокричал: «Квартира двести семьдесят девять»! И ведь угадал!
— Они, оказывается, были любовниками по переписке семнадцать лет. И несмотря на то, что она моложе, Сергей Иванович, так зовут этого дедушку, гораздо её крепче. Ей уже не подняться. Что он будет с ней делать? Одна у неё надежда на племянника, на губернатора. Может, пристроит в приличный дом инвалидов.
Когда спустя три дня после госпитализации Сергей Иванович вошёл в палату своей возлюбленной, она смотрела на него глазами, полными преклонения, трепета, страха и даже ужаса. Всепоглощающий идол, от которого раньше можно было спрятаться, захлопнув ноутбук, обрёл вдруг тело и со словами «здравствуй, милая» вторгся в её непростую реальную жизнь. Её плохо слушавшиеся руки кое-как натянули на лицо одеяло по самые брови. Ноги согнулись в коленях. Лоб покрылся каплями холодного пота. Как маленькая девочка, она смотрела на него одним глазком, плакала от счастья и невнятно шептала молитву этому идолу.
— Но он, скажу я вам, ещё тот фрукт. Когда ей делают успокоительные уколы, и она забывается на пару часов, он разгуливает по отделению, как дома, и буквально клеится к персоналу. А здесь есть к кому. Санитарки говорят, я-то не видела. Одна такое рассказала… Видите на посту пухленькую девушку? Это Лена Схимко. Так, похоже, у них настоящие шашни. Она Сергею Ивановичу с первого же дня его появления сильно симпатизирует. Одна санитарка говорила, — и сестра понизила голос, — что видела, как они выходили из служебного туалета! Спасибо, мол, дочка.
И после многозначительной паузы сестра продолжила:
— Несмотря на его помощь, на его заботу о больной (он ведь в палату никого не пускает, всё сам делает; и судно выносит, и полы моет, и Лена его научила капельницы контролировать), несмотря ни на что, гнать его надо из больницы. Не знаю, куда главврач смотрит. Денег, что ли, взял?
Сестра продолжала говорить, что называется, как пономарь, не замечая, что декламирует свой текст сама себе. Лиля давно уже вышла. Противоречивые чувства плескались в её душе и от посещения Фёдора
