Блеск и нищета, одним словом.
Учитывая столь разительный контраст, никакая оболочка из сверхпрочных материалов не уберегла бы жирующих «олимпийцев» от посягательств извне со стороны одичавших подданных, если бы не мощная регулярная гвардия, осуществляющая охрану и патрулирование «твердыни власти», набранная и воспитанная, кстати сказать, на местном же материале: взятые под Купол еще детьми, здешние парии становились куда более надежными охранниками, чем любые наемники со стороны, — они готовы были зубами рвать своих бывших сородичей, лишь бы их не вышвырнули прозябать обратно наружу.
— Разве мы не могли остаться в Куполе? — Это были первые слова Грабера после выезда. — Неужели так трудно было что-то придумать? Учитывая, что это ваша родина…
— Наша, Грабер, наша общая родина. Не советую вам об этом забывать — здесь этого не любят. А что касается Купола — там-то нас и накроют в первую очередь. Кроме того, для сборки аппарата необходимо спокойное, уединенное место, а под Куполом за каждым приезжим ведется круглосуточная слежка.
— С какой целью? — живо поинтересовался Грабер. Его профессиональный подход к делу тайного шпионажа был очевиден.
— По этому поводу я сам теряюсь в догадках. Видимо, с целью занять чем-то внутренние службы: любой обитатель люкса, прибывающий на парию, вызывает у них подозрения — вам, как бывшему шефу охраны, такая ситуация должна быть понятна.
После этих слов Грабер, очевидно, почувствовал ностальгию по былым временам: задумчиво поскребывая ногтем подбородок, он выдал оперативное предложение:
— Мы могли бы заключить сделку со здешними властями, намекнув — только намекнув! — им о бессмертии. Вы представляете, какие для них вырисовываются перспективы? — В глазах у Грабера появился огонек — явный признак благоприятного просчета и собственных перспектив при таком раскладе.
— Может, и намекнем со временем. Даже наверняка намекнем. А пока… Если здешние олигархи хотя бы заподозрят, что к ним в руки приплыл подобный аппарат, зачем им тогда мы с вами? В виде бесплатного приложения? Профессору они, может, еще и сохранят жизнь. А нас, учитывая степень нашей осведомленности, здесь не просто убьют… — Ронин покосился на Жен и не стал продолжать — и без того девочка сидит, оцепенев, словно приговоренная, разглядывая в безмолвном ужасе окрестные «красоты». «Надо бы ее чем-то отвлечь», — подумал он и сказал: — Кстати, Жен, проверь, как там наш бесценный «живой труп». Можешь уже поднимать его из гроба.
Она перевела на ронина взгляд, обеспокоивший его куда сильнее граберовских скоропалительных прожектов. Произнесла очень тихо:
— Дик, я боюсь.
Глядя в ее расширенные глаза, он вдруг ощутил с катастрофической отчетливостью, как ползет в душу страх — отнюдь не за аппарат вечной жизни со старым хрычом в комплекте, не за себя и, уж конечно, не за Грабера. Но Жен — нежное своевольное создание с тонкими руками и с аристократическими замашками как же так вышло, что он притащил сюда ее?.. Была ведь, наверное, возможность найти для нее какое-нибудь безопасное убежище, пусть и не в лучшем из миров… Была ли?.. Раньше надо было об этом думать, да не до того было, а может быть, он просто не допускал и мысли, чтобы оставить ее где-то, отпустить от себя, памятуя об участи Григория… Саня, его Саня, которую он тоже втянул в эту безумную авантюру по обретению бессмертия (на самом деле воняющую смертью почище крематория), заведомо не имея возможности защитить.
— Не хотите ли сказать, что у вас имеется в этом городе спокойное место? — возник Грабер, лишив ронина возможности сказать Жен пару успокаивающих слов. Которым она все равно бы не поверила. И правильно бы сделала. Отвернувшись, Жен выскользнула в задний отсек. Ронин скрипнул зубами; эмоции, сомнения, страхи. Все — прочь! Цель уже близка. Условия заданы. Ситуация такова, как есть, и ничего в ней не изменишь. Акция прежде всего!
— Место имеется. Весь вопрос в том, сколько времени нам потребуется на сборку аппарата. При условии, разумеется, что «сердечник» уже при нас. — Ронин многозначительно покосился на кейс.
— Информацию касательно «сердечника» вы получите в последний момент, как я уже и говорил, по завершении сборки, — отрезал Грабер. Старый лис, похоже, совсем ополоумел к концу этой сумасшедшей гонки.
Информацию — только информацию — и в последний момент — каково? Впрочем, близость реального бессмертия кого угодно сведет с ума.
— И только в том случае, — добавил Грабер, — если я буду иметь от вас гарантию моей полной неприкосновенности.
— Вы, по-моему, бредите, Грабер. Какую я могу дать вам гарантию, кроме честного слова? Которое вы, как я понимаю, ни во что не ставите.
— Думайте, Бессон.
— А что тут думать? — Ронин помолчал, набирая скорость и задавая машине маршрут произвольного блуждания над городом: до темноты нельзя было открыто лететь на место — наверняка снизу за флаером следила не одна пара внимательных глаз. Им еще повезло, что они прибыли сюда под вечер и не придется часами кружить над городом в ожидании ночи. — Что мне мешает пристукнуть вас прямо сейчас и выкинуть из машины? — Грабер сидел не шевелясь, лишь лицо внезапно пошло неровными красными пятнами да пальцы впились в кейс до белизны в ногтях. Ронин усмехнулся: — Да ничто, собственно, не мешает. Но я же этого не делаю. Это ли не лучшая вам гарантия? — Ро-нину даже было немного жаль Грабера: после получения кейса он стал в команде явным балластом и воспринимал это, видимо, весьма болезненно. Самое смешное, что ронин и впрямь не видел теперь смысла в том, чтобы его убивать: лис уже ничего не может, он никому здесь не нужен, одинок, бессилен и жалок в своих попытках сохранить статус равноценного партнера.
Грабер сипел носом, восстанавливая пошатнувшееся душевное равновесие. Затем прокашлялся, поднеся ко рту кулак. «Сейчас врать начнет», — подумал ронин. И угадал.
— Вы ошибаетесь, Бессон. Кейс, как я вам уже говорил, имеет лишь косвенное отношение к «сердечнику».
— Стало быть, за настоящим предстоит еще куда-"прыгать"? — проворчал ронин, потешаясь в душе.
— Это вы узнаете в свое время.
Тут как раз появились Жен с профессором, не вполне координирующим свои движения (кислородное опьянение, вероятно), но явно гордым выполненной миссией и даже чуть заметно порозовевшем после отлежки в «гробу».
— К чему тянуть? — сказал ронин, когда они уселись с ним рядом (Грабер заблаговременно отодвинулся от него к противоположной двери). — Откройте кейс, и пусть профессор засвидетельствует, что этот ваш нейростимулятор не является «сердечником». Так мы убедимся в вашей честности, а заодно и в моей доброй воле.
— Я повторяю — в свое время! — отрезал Грабер, вцепившись в кейс, кажется, сильнее, чем некогда во время штурма профессор. Это уже смахивало на паранойю, истоки которой ронину были очень даже понятны: только владея «сердечником», Грабер мог с самого начала надеяться на то, что ронин его не убьет. И он судорожно хватал ртом незримый пепел, оставшийся от этой надежды.
Ронин, конечно, мог отнять у Грабера кейс прямо сейчас, открыть его и получить подтверждение профессора о лежащем в нем приборе. Но он решил пока этого не делать: до Грабера надо было еще тянуться через Жен и Рунге, а теперь недосуг было затевать возню в кабине: с кейсом и так было все ясно, к тому же тогда у Грабера уже точно сорвет крышу — чердак вон уже вовсю дымится.
Развалины постепенно погружались во тьму. В небе проявлялась все ярче луна — древний земной фонарь, Не вызвавший в душе у ронина никаких теплых ностальгических ассоциаций: все самое грязное и жестокое из того, что осталось в памяти от детских впечатлений, происходило чаще всего именно при ее свете.
Визуально сориентировавшись на местности (маршрутной карты самой старой Москвы в компе «Сузуки», увы, не оказалось), ронин взял направление на проспект Мира, к бывшему спорткомплексу «Олимпийский». Снизу их теперь не отследят, а воздушного преследования здесь можно было не опасаться: транспорт в городе практически отсутствовал, какие-то машины еще ездили, но только по земле, в том числе и местная топливная полиция: горючее было здесь в страшнейшем дефиците. Когда-то, когда его было много, вдоль дорог расселяли колонии простейших, поглощавших продукты углеродных соединений. Эти любители нефтепродуктов спровоцировали появление специфической растительности — зарослей гигантских, по пояс, губчатых лишайников, прущих из каждой щели, оставшихся чуть ли не единственным видом, более или менее притерпевшимся к пагубным изменениям окружающей среды. Обилие подобных зарослей было здесь одним из признаков, по которым находили старые хранилища бензина: если есть непроходимый лишайник, значит, можно и поискать — и топливной полиции, и аборигенам.
Вести машину правильным курсом над ночным городом, лишенным огней, — задачка непростая, но только не для того, кто в этом городе родился, вырос и знал в нем каждую более или менее выдающуюся руину. Спустя каких-нибудь пятнадцать минут они уже , снижались над спорткомплексом. Учитывая отсутствие в городе спортивных и каких бы то ни было иных развлекательных мероприятий, а также практическую непригодность в качестве жилья, здание спорткомплекса, несмотря на свою относительную внешнюю сохранность, было заброшено: все живое здесь предпочитало ютиться по подвалам, норам или забиваться в щели. Грандиозные же пустые помещения «Олимпийского», где гулял ветер — большую часть года ледяной, — не жаловали даже крысы.
