А на Северном Кавказе – последнем крупном советском регионе, испытавшем на себе все прелести немецкой оккупации, – обходились и вовсе без гетто: юденраты, правда, в крупных городах создавались, но единственно для того, чтобы в назначенный день и час собрать как можно больше «верфлюхте юдэ» якобы «для переселения». Но в тот же день этих людей этапировали в заранее выбранные места, чтобы там заполнить их расстрелянными или пропущенными через душегубку телами ненасытные пасти противотанковых рвов, природных оврагов (яров) и специально вырытых ям.
Иначе дело обстояло на Западе. Сборные[292] лагеря по всей Западной Европе (типа Гюрса или Дранси) и скромные по размерам гетто в Польше исполняли, в сущности, одну и ту же роль небольших накопительных резервуаров, питавших – благодаря любезному посредничеству железных дорог – гигантские гетто (вроде Варшавского либо Лодзинского) и собственно лагеря смерти, широко открывшие свои ворота для всех тех, кто был депортирован сравнительно поздно, то есть весной или летом 1942 года.
Одним из таких лагерей смерти и был Собибор, организованный весной 1942-го в рамках так называемой «Операции Рейнхард» – акции возмездия нацистов за убийство Р. Гейдриха, а на самом деле в рамках планового уничтожения евреев по мере ввода в строй соответствующей инфраструктуры (два других лагеря под этой же эгидой – Треблинка и Белжец). На счету Собибора около одной тысячи жизней поляков и около четверти миллиона жизней евреев, как западноевропейских, так и польских (а вот советские евреи были там редкостью, отчего тем уникальнее организованное ими восстание!).
Забота Сталина о том, чтобы мы ничего не узнали о Собиборе, была другого рода. В его понимании геноцида евреев не было, а было преступное уничтожение нацистскими захватчиками мирных советских граждан. Бумажные бастионы такой тривиализации истории были воздвигнуты хотя и рано, но не настолько прочно, чтобы ростки правды не пробивались наружу, так сказать, по горячим следам. Первой о Собиборе (Собибуре) написала «Красная звезда» (6 августа 1944 года, автор очерка Василий Гроссман), второй – «Комсомольская правда» (2 сентября того же года), третьим же – в той же «Комсомолке» (за 31 января 1945-го) в ответ на сентябрьскую корреспонденцию – отозвался непосредственный участник и руководитель восстания ростовчанин Александр Аронович Печерский (1909–1990). Четвертым стал журнал «Знамя» (в апрельской книжке 1945 года, авторы Павел Антокольский и Вениамин Каверин), и тогда же, еще до окончания войны, в Ростове-на-Дону вышла книга Печерского «Восстание в Собибуровском лагере». Очерк Антокольского и Каверина должен был занять свое место в «Черной книге», но книга такого цвета в коричневеющем СССР так и не вышла. И вообще: после войны – как отрезало! О Собиборе, правда, вышли две книги (в 1964 и 1989 годах), но обе – не в обиду их авторам будь сказано – принудительно-интернационалистские и принудительно-художественные.
Так что составленная С. Виленским, Г. Горбовицким, Л. Терушкиным книга «Собибор» – первая на постсоветском пространстве, свободная от этого главпуровского гнета. В плане глобальной историографии она является успешной трансплантацией на российскую почву исследовательского опыта западных коллег с добавлением и собственного материала и анализа. Вслед за преамбулой от составителей и главкой о Холокосте идут ее основные разделы: о самом лагере Собибор, о предыстории восстания в нем, о его подготовке и ходе, а также о том, что было после восстания[293].
Немного о самом лагере. Он возник около города Хелм, в лесном и болотистом месте недалеко от польско-советской границы в марте 1942-го; его первым боевым комендантом был оберштурмфюрер СС Франц Штангль. Лагерь обслуживали около 20 эсэсовцев и 120–150 охранников из украинских фольксдойче.
Сам лагерь состоял из трех зон (четвертую – северную – только начали строить, имея в виду разбираться в ней с трофейным советским оружием; был еще и «лазарет» вне лагеря – место индивидуальных расстрелов особо провинившихся лиц). Первая зона – рабочая: два барака для однажды прошедших селекцию, вторая – предсмертная – для тех, кто селекцию не прошел: перед долгожданной «душевой» они раздевались, складывали свои вещи (людей избавляли от любого имущества, а женщин пропускали еще и через «парикмахерскую» – состригали общественнополезные волосы).
Третья зона – «баня», зона убийства: избавив от имущества, людей избавляли и от жизни, а чуть позже и от золотых зубов. Начинали без особого размаха: три газовые камеры по 16 квадратных метров, больше 180 человек одновременно в такую душегубку не затолкнешь. В августе – сентябре пришлось даже прервать процесс и удвоить количество газовых камер; одновременно, из гигиенических соображений, были разрыты могилы-траншеи, откуда были извлечены трупы и сожжены в огромных рвах. Начиная с осени 1942 года новые трупы уже только сжигали. Ясно, что делали это евреи-зондеркомандовцы, но, в отличие от Аушвица-Биркенау[294], до нас не дошло ни одного имени.
Возможно, единственный знак, который они подали, – это следующая переписка. Г. Цукерман, работавший на общелагерной кухне, прилепил записку мучным шариком ко дну кастрюли и обратился на третью зону с наивным вопросом: «Братья, сообщите, а что стало с теми, кого перевели в третью зону?» Самое удивительное, что пришел ответ: «Лучше бы вы об этом не спрашивали. Здесь всех удушают газом, а мы должны их похоронить»[295]. А отмена наряда на 300 порций супа для 3-й зоны, свидетельствуемая все тем же Г. Цукерманом, – явный признак того, что собиборские зондеркомандовцы, как и их аушвицкие коллеги, однажды попытались поднять восстание (хотя не исключено, что это была и заурядная селекция-ротация)[296].
Особенность Холокоста по-собиборски – это удушение не цианидами, а выхлопными газами, то есть двуокисью углерода. «Отвечали» за это мощный (двухсотсильный) танковый двигатель, да еще казенные гуси, пытавшиеся перегалдеть двигатель, когда тот работал.
При таком раскладе уцелевших не могла не посещать, а посетив, не покидала мысль о восстании. Молва сохранила память о нескольких неудачных попытках, в том числе об одной, которую предприняли узники, вывезенные из Голландии, но разбивались они, как правило, о предательство из своих рядов или подкупленных охранников. И пусть восставшие, как подметил Лех Валенса, боролись в сущности, даже не за жизнь, а за более достойную смерть, пусть их шансы на успех были мизерны и призрачны, но уже одна мысль о восстании придавала людям силы. Лучше погибнуть от немецкой пули и заставить немцев потратить эту пулю на тебя, чем дать им отвести себя на убой в третью зону или в «лазарет».
Группа евреев, прибывших сюда из Минского трудового лагеря СС 22 сентября 1943 года, была для Собибора совершенно нетипичной: около 600 советских граждан, почти сплошь военнопленных, при этом военнопленных-евреев. Около 80 из них прошли селекцию, и в их числе лейтенант Александр Аронович Печерский. Он и возглавил восстание, случившееся тремя неделями позже – 14 октября.
План восстания, разработанный Печерским и Шлеймо Лейтманом, варшавским рабочим, был по-своему гениален. То был не единичный и не групповой побег, а акция, открытая практически для всех, кроме тех, кто был в третьей зоне (круговая порука делала всех не вовлеченных заложниками, обреченными на смерть: именно так погибли 60 человек, заблокированных охранниками в четвертой зоне).
Вот планируемая последовательность действий заговорщиков: сначала вывести из строя как можно больше офицеров-эсэсовцев, уничтожая их поодиночке топорами и ножами на разного рода «примерках» в портняжной и сапожной мастерских, а также на сортировке вещей во втором лагере и в гараже – на это отводился один час. Все коммуникации должны были быть перерезаны, а в проволочных заграждениях вокруг главного входа проделаны проходы. Начало массового выступления было назначено на 17 часов, конец светового дня, что оттягивало неизбежную погоню на целую ночь.
Не все получилось по плану, но из 17 эсэсовцев, находившихся в тот день в лагере, были убиты 12, а кроме них еще два охранника-фольксдойче. Был осуществлен массовый прорыв к воротам, за ворота и дальше – через минное поле под градом очередей с боковых вышек – в лес. Не забудем и того, что восстание фактически закрыло лагерь: его ликвидировали и замели все его следы уже в ноябре того же года.
Т. Блатт, один из уцелевших, приводит следующий итог восстания: общее число узников, находившихся в лагере в день восстания, – 550, из них: не смогли или не захотели бежать – 150, погибли на минах и от пуль при прорыве в лес – 80, достигли леса – 320. Из этих 320 были пойманы и казнены – 170. Из оставшихся в живых 150-ти: убиты в боях с немцами в партизанских отрядах или в армии – 5, погибли в убежищах, тайниках и т. п. (в основном от рук враждебно настроенных поляков) – 92, дожили до освобождения – 53 (к этим 53 уместно добавить еще девять евреев, успешно бежавших еще до восстания – в одиночку или небольшими группами). Итого – 62 узника Собибора, переживших Холокост! К 1972 году, по сведениям Печерского, в живых оставалось около 30 человек, из них семеро в СССР, а тех, кто жив и поныне, можно пересчитать по пальцам.
