Т. Блатт, один из уцелевших, приводит следующий итог восстания: общее число узников, находившихся в лагере в день восстания, – 550, из них: не смогли или не захотели бежать – 150, погибли на минах и от пуль при прорыве в лес – 80, достигли леса – 320. Из этих 320 были пойманы и казнены – 170. Из оставшихся в живых 150-ти: убиты в боях с немцами в партизанских отрядах или в армии – 5, погибли в убежищах, тайниках и т. п. (в основном от рук враждебно настроенных поляков) – 92, дожили до освобождения – 53 (к этим 53 уместно добавить еще девять евреев, успешно бежавших еще до восстания – в одиночку или небольшими группами). Итого – 62 узника Собибора, переживших Холокост! К 1972 году, по сведениям Печерского, в живых оставалось около 30 человек, из них семеро в СССР, а тех, кто жив и поныне, можно пересчитать по пальцам.
Итак, в лес прорвалось 320 человек. Казалось бы, полный успех!
Но именно после этого началось самое трудное и самое огорчительное. Оружия – не больше десяти стволов, считаные патроны, даже топоры и ножи в дефиците – их явно не хватало на всех. Как не хватало и уверенности, что2 делать и как быть, а также физической силы и решимости. С самого начала группы беглецов разбрелись по лесу, все более и более дробясь под давлением погони и враждебного отношения со стороны населения. Интересы и цели беглецов, как и их маршруты, быстро разошлись, причем советские военнопленные захватили с собой большую часть имевшихся ресурсов. Они не попытались организовать партизанский отряд в окрестностях Собибора (сочтя это бесперспективным, в чем они, по-видимому, были правы) и не захотели увести за собой на восток основную массу бежавших – это тоже было обречено на провал. Разбившись на десятки и на пятерки и под благовидными предлогами отрываясь от остальных, они добрались до своих. Можно ли их осуждать за это?
Да и спаслись не они одни. Уцелели десятки других, кого спрятали христолюбивые либо деньголюбивые поляки или кого подобрали редкие в этих местах еврейские партизаны. Но еще большее число собиборских повстанцев, ускользнувших от немецкой погони, нашло свою смерть в лесу от холода и голода или же на польских хуторах – от рук и пуль своих «спасителей».
В любом случае это восстание беспримерно по своей дерзости, героизму и удаче.
26 сентября 2012 года, в рамках осенней Московской международной книжной ярмарки состоялось одно примечательное мероприятие – презентация мемориального издания одной весьма необычной книги – «Восстания в Собибуровском лагере» Александра Ароновича Печерского.
Сама презентация обещала участие целого созвездия громких имен, некоторые из названных, как оказалось, ничего и не слышали о таковом мероприятии, но и те, кто выступили – Николай Сванидзе, Юлий Ким, Владислав Флярковский, Семен Виленский, Лев Симкин и др. – создали широкий тематический спектр. Вел презентацию Михаил Гринберг, директор издательства «Гешарим» («Мосты культур»), выпустившего саму книгу: 108 страниц необычного карманного формата (10 х 13 см).
Книгу составил израильский журналист Илья Васильев, и уже самый ее состав заслуживает отдельного описания, тем более что как содержание книги, так и аннотация содержат в себе лакуны или неточности. Обложкой служит факсимиле обложки оригинала. На фронтисписе – абзац «От издательства» с указанием имен нескольких (и явно не всех) борцов за торжество справедливости в случае Печерского. Затем идет предисловие Н. Сванидзе – историка и телеведущего, члена Общественной палаты РФ, а за ним – заметка издательства «Гешарим», призванная внести ясность в библиографию вопроса (вносящая ее лишь частично).
Оборот титула содержит аннотацию и указание на материальную поддержку изданию со стороны общественной организации «Преображение», руководитель которой, Алексей Вишняк, – автор одного из двух своеобразных постскриптумов к книге, не попавших в ее содержание. Явно не замечая оруэлловских коннотаций, он рассуждает о здании Дома Правды, кирпичиком которого послужит эта книга Печерского – кирпичиком для моста между русскими и евреями (и даже почему-то – между православием и иудаизмом).
Второй постскриптум – это несколько слов на зад– нике обложки от главного архитектора издания – Юлия Эдельштейна, в то время министра информации и диаспоры Израиля, а теперь председателя кнессета.
На страницах с 7-й по 64-ю – материал, долженствующий играть де-юре центральную роль, – первопубликация самого Печерского. Вслед за факсимиле титульной страницы оригинального издания книги Печерского, выпущенной Ростовским областным книгоиздательством в 1945 году (дата подписи в печать: 14 марта 1945 г.) тиражом 5000 экземпляров, идет воспроизведение ее текста (не репринт, а новый набор).
Начиная со шмуца на 65-й странице, украшенного портретом Печерского, идут четыре Приложения.
Первое – послесловие Л. Симкина[297] – весьма информативное: автор цитирует документы, фиксирующие мобилизацию Печерского в штрафбат, объясняет, почему книга Печерского могла быть подготовлена и увидеть свет с такой стремительностью (она базировалась на письмах Печерского матери и сестре, написанных из госпиталя). Из него мы узнаем, что в архиве Музея Холокоста в Вашингтоне имеется довольно обширная переписка Печерского с различными узниками Собибора. Там же хранятся и ксерокопии не введенных еще в научный оборот материалов многих послевоенных процессов над военными преступниками, и в некоторых Печерский фигурирует в качестве свидетеля. Существует и его переписка с М.Левом, проживающим в Реховоте.
Де-факто центральной публикацией издания, на мой взгляд, является текст «Восстание в Собиборе», воссоз– данный Г.Шапиро на основании записи и расшифровки монологов Печерского 1964–1973 гг. (стр. 76–99). Большую досаду вызывает сделанная в этом тексте купюра – о подготовке восстания и о нем самом. Купюра объяснена: мол, зачем повторяться, раз об этом уже есть в републикуемой книге 1945 года? Но о самой книге 1945 года тут же (на стр. 89) справедливо замечено, что она была не более чем укороченной и подцензурной версией опущенного здесь рассказа. Поразительное составительское решение!
Третье приложение – заметка С. Виленского «Павшие и живые». Она вводит в контекст переиздания Печерского сборник «Собибор», составленный С.С.Виленским, Г.Б.Горбовицким и Л.А.Терушкиным и выпущенный издательством «Возвращение» в 2008 году[298]. Приведу здесь цитату из преамбулы Михаила Румера к публикации моей рецензии на эту книгу: «Среди бесчисленных встреч с разными необычными людьми, которые были на моем долгом журналистском веку, не дает покоя одна – сложностью и противоречивостью образа человека, с которым я познакомился в середине 1960-х гг. в редакции журнала “Советише геймланд”. Вместе с моим другом Шмуэлем Тененблатом, редактором выходившей в Варшаве еврейской газеты “Фольксштимме”, мы пришли в редакцию журнала на Кировской улице в Москве, чтобы побеседовать с руководителем восстания в концлагере Собибор Александром Ароновичем Печерским. Человек он был вроде бы известный, но с несколько приглушенной известностью, да и о самом восстании писали как-то не очень внятно, как бы обходя еврейскую тему. Но сам факт этого беспримерного восстания, единственного удавшегося в нацистских концлагерях, как и то обстоятельство, что его подготовил советский офицер, обойти было нельзя.
Зная редкое мужество Печерского, мы готовились увидеть некие героические черты в его облике. Какие черты? Не знаю. Но должно же быть в том, кто совершил подвиг, нечто выделяющее его среди фигур обыкновенного житейского ряда.
В редакционной комнате сидел пожилой полноватый человек с тихой улыбкой на несколько смущенном лице. Потом я сообразил: ему предстояло беседовать с иностранцем. Шмуэль считался польским журналистом, а Польша тогда была самым веселым и, пожалуй, самым свободным бараком социалистического лагеря.
Но разговор не очень-то получался. Пересказ недавно вышедшей книги о восстании в Собиборе, написанной кем-то в псевдогероической советской манере, нас не интересовал. Впрочем, и наш собеседник отзывался о ней не без некоторой иронии: “Меня там называют политработником. А я и в партии-то не был”.
Не помню, что интересовало Шмуэля, но я спросил, как ему живется сейчас, что он поделывает. Оказывается, работает на “Ростсельмаше”, в цехе, кажется, диспетчером или еще каким-то мелким служащим.
– О, ко мне очень хорошо относятся на заводе, – как бы предупреждая мой вопрос, сказал Печерский, – и в завкоме, и в парткоме меня уважают. Там хорошие люди. Все у меня хорошо.
Поговорили о ростовском житье-бытье, о семейных делах. Передо мной сидел добродушный пожилой папаша, охотно рассказывающий о детях, внуках, о соседях, сослуживцах, гордящийся доброжелательностью и уважением со стороны своего окружения.
