«Грунвик» стала символизировать «закрытое предприятие», принимающее на работу только членов профсоюза, где сотрудники фактически должны были вступать в профсоюз, если хотели получить или сохранить работу. АПЕКС откровенно хотел силой удержать сотрудников «Грунвик», возможно, с целью в конечном итоге добиться закрытого промышленного предприятия. Более широко, «закрытое предприятие» представляло надежный редут власти профсоюзов, из которого можно было подняться для следующей штурмовой атаки против свободы.
При всем этом дело «Грунвик» не сводилось просто к «закрытым предприятиям», оно означало полную власть профсоюзов. Понимая все это, я считала, что надо сосредоточиться на атаке против «закрытых предприятий». Нужно было подумать о ряде проблем, начиная с юридической неприкосновенности профсоюзов и заканчивая насилием и запугиванием, которые не подпадали под уголовную ответственность потому, что прятались под маской пикетирования. Не решив этих проблем, мы не могли объявить вне закона «закрытые предприятия».
Для Джима Прайера, мне кажется, это был скорее практический вопрос, нежели моральный: важным было принять тот факт, что профсоюзы не могут быть усмирены законом. Любая реформа потребовала бы их сотрудничества. В отличие от него Кит Джозеф был последовательным противником всего, воспринимаемого им как нарушение прав человека в результате коллективистского запугивания. Различие взглядов Джима и Кита, проявившееся при обсуждении доклада Скармана по поводу грунвикского конфликта, стало очевидным. Мне казалось, что критика Кита в адрес лорда Скармана слишком сурова. Кроме того, не Кит, а Джим был представителем теневого кабинета по этому вопросу. Я должна была либо уволить Джима, либо передвинуть на другой пост (ни того, ни другого я не могла себе позволить), либо согласиться с его подходом.
Это я и сделала. Оглядываясь назад, я думаю, что Джим и я ошибались, а Кит был прав. Все это дело демонстрировало, что наши попытки избежать обязательств по изменению закона о промышленных отношениях были проявлением слабости. Я приняла решение поддержать Джима еще и потому, что было рано делать жестче нашу позицию.
Размышляя об этом, я вернулась к идее референдума. После возвращения из Америки я знала, что мне предстоит трудный разговор с Брайаном Уолденом, дебютировавшим в качестве интервьюера в телевизионной программе «Уик-энд Ворлд», о том, что будет делать консервативное правительство, если столкнется с профсоюзами. Мне нужно было дать убедительный ответ. Выступая от лица теневого кабинета, не имевшего твердого мнения, мне оставалось утверждать, что такая конфронтация маловероятна, а в случае возникновения чрезвычайного положения потребовался бы референдум.
Предложение было хорошо принято прессой и было поддержано сторонниками Консервативной партии. Я организовала партийный комитет под руководством Ника Эдвардса, чтобы сделать официальное сообщение о референдуме. Но конечно, хотя предложение о референдуме выиграло для нас жизненно важное время, само по себе оно не решало проблемы власти профсоюзов. Допуская, что мы могли победить на референдуме и продемонстрировать, что общественность поддерживает правительство, а не профсоюзных активистов, необходимо было наметить меры для ограничения силы профсоюзов. А до сих пор мы серьезно не задумывались, какими эти средства должны были быть.
Споры о профсоюзах оставались связанными с политикой в отношении доходов. Осуществляемая правительством политика доходов, казалось, все сильнее слабела. Британский союз тред-юнионов убеждал своих членов не требовать более одной прибавки заработной платы в течение двенадцати месяцев. Канцлер казначейства просил, чтобы рост оплаты труда был ниже 10 % (что, как и раньше, подкреплялось угрозой санкций против работодателей, плативших больше). Но все трудности по согласованию политики доходов с профсоюзами, с которыми сталкивалось правительство, бледнели по сравнению с нашими. К несчастью, мы были обязаны создать документ по экономической политике, включая политику доходов, до начала партийной конференции 1977 г. Д. Хауэлл, способный журналист и убежденный монетарист, а также представитель теневого кабинета, был главным автором чернового проекта. А Дж. Хау к этому моменту был совершенно уверен в достоинствах западногерманского стиля «согласованных действий» в рамках некоего рода экономического форума.
Я предвидела грядущие сложности и выразила свои опасения по поводу всего этого. Джеффри попытался убедить меня в достоинствах системы, послав мне доклад о том, как ее осуществили немцы, но я написала ему в ответ: «Этот доклад еще сильнее пугает меня. Мы должны избегать этого ужасного жаргона. Также нам нужно признать, что немецкая говорильня работает, потому что состоит из немцев».
Работа над документом продолжалась, но скорее среди представителей теневого кабинета по экономике, нежели среди теневых министров. В отличие от вопроса о «Грунвик» и «закрытых предприятиях» Кит, разделявший мои дурные предчувствия по поводу «форума», был готов к компромиссу больше, чем я. В конце концов, документ появился за подписью Кита, Джеффри, Джима Прайера, Дэвида Хауэлла и Ангуса Мода.
Так что мы более или менее успешно подготовились к представлению нашей политики на партийной конференции 1977 г. в Блэкпуле. Внешне Блэкпульская конференция прошла успешно. Коллеги в целом придерживались согласованной линии по спорным вопросам. Неудобных расхождений во мнении избегали. Такого же рода настроение преобладало и в моей речи. Она содержала много хороших идей, но в основном концентрировалась на бесшабашной критике лейбористов, ей не хватало позитива. Хотя непосредственный прием был хорошим, вскоре стало ясно, что многие политические вопросы мы не осветили. Мои предчувствия себя оправдали. Мы подошли к конференции, на несколько пунктов опережая лейбористов по опросам общественного мнения, а закончили его ноздря в ноздрю.
В любом случае в январе 1978 г. все сосредоточилось на тех сложных вопросах, которые ведущие фигуры партии считали необходимым избегать. Джеффри Хау, выступая в Суиндоне, произнес острую речь, в которой критиковал роль профсоюзов в Британии, и был встречен шквалом оскорблений со стороны профсоюзных лидеров и плохо скрытым раздражением со стороны некоторых коллег. Я согласилась с Джеффри и защищала его перед публикой. Но я отговорила его от выступления со второй подобной речью, сделав пометку на черновике: «Джеффри, это не твоя тема. Зачем продолжать? Пресса тебя за это распнет».
Довольно странно, но лишь несколько дней спустя я сама была встречена такой же острой критикой. Я решила использовать выступление на конференции шотландских промышленников в Глазго, чтобы вырваться из ограничений и помрачения сознания, к которым, как мне казалось, нас привела наша политика доходов. Я сказала: «Отказ правительства от вмешательства в ценообразование и сферу прибылей в частном секторе, которые хотим видеть и мы, и вы, неизбежно ведет к отказу правительства от вмешательства в переговоры о заработной плате. Не может быть избирательного возвращения к личной ответственности».
Среди прочих меня критиковал «Экономист» под робким заголовком «Миссис Тэтчер ведет тори в опасные воды». Вскоре мне предстояло еще глубже оскорбить партийных политических мудрецов.
С той поры как Инок Пауэлл произнес речь в Бирмингеме в апреле 1968 г., среди правоцентристских политиков считалось признаком цивилизованности и благородства избегать вопросов об иммиграции и расовых отношениях, а если это было неизбежно, то использовать термины, заимствованные у левых, облагораживая «мультикультурную», «мультирасовую» природу современного британского общества. Этот подход лакировал реальные проблемы, причиной которых иммиграция иногда становилась, и отмахивался от тревоги тех, кого немедленно называли «расистом». Я не была согласна с этим примириться. Мне это казалось одновременно нечестным и снобским.
Капитализм, который для меня воплощал веру в возрождение Британии, совершенно нейтрален к цвету. Для меня было очевидно, что индвидуумы достойны уважения как индивидуумы, а не как представители класса или расы; целью политической и экономической системы, за которую ратовала я, было освободить таланты индивидуумов для пользы общества. Я никоим образом не сочувствовала подстрекателям типа Национального фронта, которые стремились эксплуатировать идею расы. Любой коллективизм всегда ведет к угнетению, разница лишь в том, кто оказывается жертвой.
В то же время масштабная иммиграция из стран Содружества за многие годы трансформировала многие сферы Британии настолько сильно, что коренным жителям было трудно это принять. Одно дело, когда состоятельный политик с трибуны восхваляет добродетель терпимости, прежде чем вернуться в комфортный дом по спокойной дороге в респектабельный район, где цены на недвижимость гарантируют ему эксклюзивность расовой изоляции. Совсем другое дело положение более бедных людей, которые вынуждены наблюдать, как меняется их район.
