Я потянул носом, пахло печёной картошкой, жареным мясом, яичницей и ещё чем-то незнакомым. К ароматам еды примешивался несильный, но неприятный запах конского навоза, но это уже издержки путешествия верхом.
Вздохнув, я сел и нехотя вылез из-под одеяла и хлопнул по кобуре. Револьвер на месте, а то с гномов и орчанки станется провернуть со мной ту же шутку, что и я когда-то с Кисой. Так сказать, из соображений безопасности. Затем, ёжась и семеня, направился к кустам. Уже слушая журчание и ощущая приятную расслабленность, поднял голову к небу и улыбнулся, ибо надо мной сверкали миллионы и миллионы звёзд. И Млечный Путь, словно испачканный редкими облачками, подсвеченными встающей из-за горизонта луной.
Я быстро нашёл Полярную звезду, а потом проводил яркую точку спутника, быстро пересекающую небосвод. Сейчас уже забыто, почему называется «спутник», и для чего нужен, но говорят, их раньше можно было видеть сотнями и тысячами за раз.
Закончив дело, я вернулся к костру и сел неподалёку от Кильки.
— Буддешь? — тихо спросила она и протянула тарелку с картошкой, кусочками шашлыка и небольшими жёлтыми полуколечками размерами с согнутый указательный палец.
Я кивнул и взял, сразу отправив в рот кусок мяса. Явно гномы готовили, так как перца было в избытке. Заев картошкой, я подцепил колечко, а когда откусил, застыл и скривился. Нет, на вкус сладковато, с привкусом корма для рыбок. Просто в этот момент сообразил, что это. А это было печёным на углях личинкой насекомого.
— Надеюсь, не опарыш? — через силу сдержав порыв возмущения желудка, спросил я.
— Литчинка жука, — ответила с лёгким акцентом бледная как моль лесная эльфийка. — Мы их спетцально вырасчиваем в сырых опилках, — продолжила Килька. — Не нравица?
Я с усилием воли сглотнул вставшую поперёк горла личинку.
— Непривычно.
Килька улыбнулась и с лёгким хрустом разжевала такую же.
— Хорошо пропеклась.
Она глянула куда-то в темноту и продолжила:
— Люди едят цухлую рыбу и мяцо. Я пробывала, не цмогла есть.
— Вяленую, — поправил я, глядя на вторую половинку личинки.
— Не важдно. У всех есть, что отличаица, и есть что покхожее. Что нравица всем расам.
— И что же? — снова сглотнув слюну, спросил я.
— Свежий хлеб, — почти без акцента ответила Килька, заставив меня улыбнуться: — Мякий, топлый, кусный.
Она вздохнула, а потом встревоженно повела ушами. В фургоне закашлялась Киса. Потом послышался тихий голос Рины, звон чайной ложечки в стеклянном стакане.
— Нравица? — кивнув на повозку, спросила Килька. При этом явно не еду имела в виду, а эльфиек.
Я промолчал.
— Нравица, — уже утвердительно произнесла Килька и понизила голос: — Говорят, када древние гаш проиграли войну, они не поделили силу древа. Они поссорились, и стало три ветви гаш. Часть из них скрылась в лесах. И они изменили наших предков, чтоб те могли быць добычиками и лазучиками. Так появились мы. Но гаш, что вели нас, умерли, и мы свободны.
Я пожал плечами, мол, не знаю, хотя у самого уши навострились не хуже эльфийских. Не каждый раз услышишь истории чужого народа.
Килька подняла руку и приложила палец к губам.
— Этого не рацкажут книги. А светлые эльфы, северные гаю, постарались забыть. Вырубить побеги и сжечь листя, помнячие об этом. Не вспоминать, как гаш взяли свою кровь и кровь человецкую и создали тех, кому люди будут поклонясца и любить. Кто будет править от имени гаш. Но люди победили. Часть гаш, самая тёмная и кровавая ветвь, решила униттожить все следы и уйти. Но светлая ветвь гаш спацла гаю. Они вышли к людям. Стали жить с ними, не отказавшись от идеи посредников. Потому от союза эльфа и человека может родиться дитя.
Я потёр глаза и поджал губы. Как-то сами собой всплыли из памяти кусочки дневника древнего: анатомист, спорящий с Никитой о посредниках; бегущая сквозь лес темнокожая эльфийка с белым дитём на руках. Всё это правда. И древний приложил к этому руку. Но есть ещё один вопрос.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
Настал черёд Кильки вздохнуть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она поднялась и потянулась, почти встав на мостик. Что ни говори, грациозное создание. Лишь выпрямившись, ответила:
— Не знаю. Просто хочесца поделисця. Скучно сидеть у костра. Я поцтоянное время сижу одна.
— Да она этими сказками уже всем надоела, — раздался за спиной хриплый голос Самогоныча, который прошёл мимо костра в сторону кустов. — Любимая забава эльфов: сидеть и размышлять о прошлом. Вот какая к хренам пробирочным разница? Нас с тобой тоже в некоем роде создали. Тебя в гильдии электриков. Меня в гильдии химиков. Я от этого стал хуже? А ты? Так что, если спросишь меня, то отвечу: нравится девка — хватай за ногу и тащи в дом. Всё равно они ниже пояса все одинаковые.
Рядом хихикнула и поудобнее закуталась в одеяло Куня. Орчанка зевнула и сквозь сон спросила:
— Дашь завтра из бластера пальнуть? Всю жизнь мечтала.
— Кто о чём, а вшивый о бане! — прорычал Самогоныч и добавил, клацнув из темноты пряжкой ремня: — Фу-у-у, хорошо.
— Дам, — тихо ответил я и глянул на фургон, где снова закашлялась Киса.
Возвращающийся Самогоныч остановился у костра, поднял палец, плюнул на него и со словом «Трыньк» поддел ухо Кильки.
— Слышь, отбраковка генетишного производства, ты ж рыбоед, завтра остановимся у Листвечной переправы, пожарь рыбки. У тебя хорошо получается.
— Генного, — проурчала Килька. — И не рыбоед, а рыбовед.
— Да, — тут же вмешалась Куня, высунувшись из-под одеяла, — рыбу в масле все любят. Даже гномы. А то в прошлый раз ты сварила борщ с сахарной свёклой и сонной саламандрой, так Самогоныч с гномами долго матерились.
Орчанка снова с хихиканьем забормотала на своём.
Я улыбнулся. Хотя наши новые спутники совсем разные и ругались между собой, но от них веяло теплом и дружбой.
— Килька, — позвал я. — Там, в озере, странная рыба была. Большая такая. Пучеглазая, налим не налим, сом не сом. Вкусная и жирная. Правда, сначала нас самих чуть не съели.
— Змееголов, — тут же ответила лесная эльфийка со своим интересным акцентом. Всё же Киса с Риной говорят по-русски лучше. Даже Куня почти без акцента калякает, лишь иногда глотая согласные. — Это корошо, — продолжила Килька, — что у цамого берега не встали. Она и процтая на сушу выпозаит, а мутант может ночью в палатку забраця.
Я кивнул, отмечая услышанное, и повернул голову к Самогонычу.
— Ты так и не сказал, куда мой брат делся.
Старшой искателей сел на корточки у огня и вытянул руки.
— В старую столицу пошёл. Там, грят, какой-то арсенал древних откопали, вот он и рванул со всех ног, пока ангел не разворошил. Мы не стали догонять этого неугомонного.
Из фургона спустилась полусонная Рина, завёрнутая в простыню. Застыла на секунду, привстала на подножке и достала складной стульчик, после чего присоединилась к нам. Девушка села рядом со мной.
— Никто никаких рабов не создавал. Это всё ересь.
— Нет, не ересь, — встала с места Килька. — Наш род уважаит прошлое, и я обязна всем рацказывать правду. А вы его забыли!
Я вздохнул, понимая, что сейчас не время религиозным скандалам. Даже если всё это действительно правда. Просто не время.
— Рина, не спорь. Пусть думает что хочет.
Зато Килька оживилась ещё сильнее.
— Ты ещё цкажи, что Земля плоцкая!
— Дура, — огрызнулась Рина, — Непорочные гаш заботятся о нас. И зачем нам рабы, если есть гомункулы и магия?
— Ложь! Гаш хотели править! И цейчас хотят! Процто затаились!
— Цыц! — рявкнул Самогоныч, — мне всё равно, кто кого создал. Завтра с тебя караси в масле и уха. Только без сахара и клубники, как в прошлый раз, а то знаю я вас, эльфов, даже шашлык в мёд макаете.
Килька притихла, зло ткнув веточкой в костёр, отчего к небу взлетал целый ворох искр.
— А что вам не спится? — раздался со стороны голос гнома-барсука.
— Холодно, — хрипло протянул в ответ Самогоныч, — да и неспокойно. Из-за миграции сусликов переживаю. — Старшой недовольно крякнул и покачал головой. — Ладно, Дед прав, надо спать.
