Никита бросился вперёд, сунул в дырку ствол автомата и разрядил в эльфа весь магазин. За спиной с шумом втянул воздух товарищ. По стеклу изнутри забарабанили пули, выпускаемые орочьим оружием. Пришлось убрать руку.
Я был в гуще этого боя. И хотя понимал, что это воспоминание, и с Никитиной ничего не случилось, но сердце всё равно бешено колотилось. Хотелось заорать: «Осторожнее!»
Древний стиснул зубы и выхватил гранату. Выдернув чеку, сунул в дырку и отскочил.
Завизжала эльфийка, и один из орков прикрыл её собой.
Грохотнуло, а по стеклу пошли трещины. Из четырёх орков только один остался в живых.
— Пять минут! — проорал Никита и ещё два раза пальнул из бластера по преграде. После чего разогнался и налетел на неё плечом. Преграда пошла сеточкой мелких трещин, но не осыпалась, а повисла, как проклеенная скотчем.
— Товсь!
Древний снова ударился в стекло, выдавив его наконец внутрь, и сразу же начали стрелять бойцы, добивая оставшегося орка.
Никита рывком оказался у испуганно отступившей эльфийки и недолго думая, схватил её за руку. Девушка вдруг завизжала и затараторила, указывая куда-то в сторону.
— Проверь, — проронил древний, скосившись на одного из солдат. Тот быстро пересёк комнату и нырнул в смежное помещение.
— Ну что там?!
Боец ничего не ответил, отчего в воздухе повисла напряжённая тишина. Все нервно уставились на вход. А потом солдат вышел, закинув оружие за спину, и на его руках был ребёнок. Маленькая эльфийка с золотыми волосами и светлой кожей.
Женщина дёрнулась к дитю.
— Минкрасис! — завопила она.
— Отдай, — произнёс Никита, оглянулся и отдал приказ: — Уходим!
А затем снял с себя бронежилет и набросил на плечи тёмной эльфийки. Оно и понятно, вдруг пристрелят трофей.
Видение поблёкло, мягко отпуская меня.
Цилиндры, и разбитые, и с маленькими орчатами внутри, уступили место костру, сидящей возле него Кильке, храпу коней, гномов и Куни. Свет помещения сменился прохладным звёздным небом.
Я вздохнул и снял с уха дневник. Внутри всё колотилось. После горячки боя не сразу осознал, что рядом со мной кто-то лежит, прижавшись. Этот кто-то осторожно поднял руку и обнял меня.
— Просто ты тёплый, — произнесла Рина. Да, это была она.
Я улыбнулся и повернулся к ней лицом.
— Скажи, что значит слово Минкрасис?
Рина несколько раз моргнула и ответила:
— Это имя. Минкрасис ар Кисан. Так звали мою пра-пра-прабабку. А что случилось?
— Ничего. Просто, ясно, откуда у твоей семьи этот дневник и этот бластер.
— И откуда?
— Потом расскажу, — произнёс я.
Не знаю, какой чёрт меня дёрнул, но я медленно подался вперёд, коснувшись своими губами губ Рины.
Она замерла на мгновение, словно решая, переступать через черту или нет.
— Не останавливайся, — слетел с её губ тихий шёпот.
— Нас услышат.
— Всё равно, — ответила эльфийка, и мои губы впились в её, а руки скользнули под девичью одежду. В голову словно хмель ударил, отчего та пошла кругом. Я с силой прижал девушку к себе…
Глава 28, возвышенная
Утро началось с насмешливых, ехидных и откровенно недовольных взглядов в мою сторону.
Позитивнее всего реагировал гном из чёрно-белого барсучьего клана, который налил мне супа из общего котла чуть ли не с горкой.
«Так их, длинноухих, надо, в хвост и в гриву», — приговаривал он, отчего Рина густо покраснела и уткнулась носом в ступку, в которой быстро-быстро толкала пестиком какие-то высушенные травки с видом, что это её не касалось. Не получалось. Раскалённые до красноты уши выдавали смущение девушки с головой.
Я делал вид, что так и надо.
Самогоныч лишь долго и пристально глядел то на меня, то на эльфийку.
Мухомор бурчал, что спать не давали. Килька молчала и старалась не глядеть в нашу сторону, лишь изредка бросала немного завистливый взгляд. Она надула розовые губы, которые при общей бледности и больших глазах, придавали вид обиженного ребёнка.
Зато Куня совершенно беззастенчиво и без каких-либо комплексов приземлилась возле Рины, взяла себе большую чашку, зачерпнув самого пригорелого со дна котла, и выдала вопрос: «Ну, какой он в постели?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вопрос окончательно добил эльфийку, и та умчалась в фургон к сестре. А ведь я предупреждал. Впрочем, пофиг.
Когда Рина убежала, я откинулся и лёг на спальное место, заложил руки под голову. Мечтательно уставился в голубое небо с бегущими по нему небольшими облачками.
Рядом опустилась орчанка, тоже уставившись в небо.
— А у нас говорят, есть любовь с первого взгляда, и есть любовь с первого раза. У тебя какая?
— Отстань, — беззлобно пробурчал я, а потом встал, потянулся и вальяжно, словно ковбой киношного дикого-дикого запада ныне мёртвого материка, подошёл к фургону.
— Рина, лампочка моя ясная, дай бластер.
Девушка высунулась с оружием в руках и с растерянным видом. Я схватил её за запястье, притянул поближе и поцеловал в губы. Пусть все видят.
Вернулся к орчанке.
— Только один разок.
Было забавно наблюдать за этой особой радостно носящейся вокруг повозки, словно ребёнок с игрушкой. Завершилась беготня втеканием в землю палки, на которую водрузили старый котелок Мухомора. Гном ворчал, но с орчанкой ничего сделать не мог, ростом и силой не вышел. Вспышка, и жестяная ёмкость разлетелась на разные стороны яркими брызгами расплавленного металла.
А потом мы быстро собрались, затушили костёр и двинулись в путь.
Я привязал Гнедыша и трофейного коня к задней части фургона, сел на ко́злы и направил повозку в сторону Стеклодара.
Рина снова кипятила на газу в медной турке отвар из плесени, не обращая на меня внимания. И иногда казалось, этой ночи, полной тихих стеснительных стонов, частого горячего дыхания и жарких объятий, не было. Словно эльфийка запрятала все чувства в дальний ящик, от посторонних глаз подальше. Даже обидно.
Чтоб хоть как-то скоротать время, снова сунул за ухо дневник.
Лошади и так тянут телегу, а с дороги свернуть негде. Тем более она приподнята над полями. Лишь куски потрескавшегося и выгоревшего за эти века асфальта чередуются с поросшим травой щебнем. Иногда промоины и дыры закиданы битым кирпичом и галькой. Ведь дорога до сих пор важна, и её время от времени латали.
Путники встречались нечасто, потому как осень. Зерно, овощи, сено и разные товары уже распиханы по амбарам и складам или распроданы. Дожди загнали людей, ожидающих холода по тёплым домам и тавернам.
Стоило дневнику оказаться на месте, и я привычно шагнул сквозь вязкую пелену тумана в другой мир. Дорога плавно сменилась светлой комнатой с одним узким окошком у самого потолка. Кафельные стены и несколько жестяных шкафов со стеклянными дверцами дополняли неприглядную картину.
А перед Никитой сидел, откинувшись на спинку и выпуская в потолок струи дыма, знакомый уже анатомщик. Я хотел было поморщиться от вони курева, как это же сделал древний.
— Не курил бы, — пробурчал он на своего собеседника и помахал рукой, разгоняя клубы сизой отравы.
— У нас тут конец света, а ты хочешь провести лекцию о вреде курения, — с ехидной улыбкой ответил анатомщик и снова выпустил в потолок дым. — Ядерные бомбы куда вреднее, чем сигареты.
— Хватит придуриваться, зачем позвал? — произнёс Никита и опустился на стул. На колени лёг автомат. Одна из длинных белых ламп, висящих под потолком, неприятно моргала с лёгким тиканьем. Так и хотелось протянуть к ней руки и выдернуть из цоколей. Или разбить.
Наслаждающийся затянувшейся театральной паузой анатомщик, перед которым стоял небольшой, заваленный бумагами стол, потянулся и поднял листок.
— Да так, устал среди трупов. Хочу с живым человеком пообщаться.
— Ну, вот он я, пока живой. Говори, — устало произнёс древний. А ещё в голосе сквозила злость.
Собеседник криво усмехнулся.
— Ладно. Вот результаты томографии и анализов.
