– Это угроза? – поднял брови Хьюберт.
– Угроза, предостережение – называйте как хотите. Когда вассал приносит клятву верности – это своего рода сделка, в которой участвуют две стороны. Мы всегда выполняли свои обязательства: выставляли воинов, если король объявлял войну, честно несли службу. А взамен получили шиш.
Хьюберт промокнул губы льняной салфеткой:
– Это очень резкие слова, Фульк, и к тому же опасные.
– Ваше преосвященство, меня крайне огорчает, что я вынужден их произносить, но это правда. Я не хочу провести остаток жизни, борясь за разрешение этого спора, как боролся мой отец, который умер, завещав продолжить тяжбу за Уиттингтон своим сыновьям. С этим надо покончить сейчас.
Хьюберт Уолтер откинулся на жесткую спинку кресла, внимательно изучая Фулька, словно бы надеясь проникнуть в его мысли.
– Ничего не могу обещать, – наконец сказал он, – но сделаю что смогу. Поскольку Уиттингтон был передан по суду твоему отцу и принадлежал твоей семье во времена Генриха Первого, полагаю, дело твое не безнадежно. Правда, тебе придется уплатить налог на наследство, чтобы вступить во владение землями твоего отца.
– Сто марок, – с неудовольствием произнес Фульк.
Еще бы, ведь сумма эта должна была поглотить годовой доход от настрига шерсти и много чего еще.
Хьюберт кивнул, игнорируя его тон:
– Тогда пусть Уиттингтон будет включен в список земель, за которые ты платишь пошлину. Я попрошу Джеффри Фицпетера составить проект документа, а когда после рождественских праздников отправлюсь в Нормандию к королю Ричарду, то позабочусь, чтобы твое дело он рассмотрел со всем возможным снисхождением.
Услышав это, Фульк отнюдь не просиял от радости: слишком свежи были воспоминания о том, сколь часто надежды покойного отца со временем оборачивались разочарованиями. Однако он все же ощутил признательность Хьюберту. Повернись дело иначе, Фульк натворил бы такого, что его запросто могли отлучить от Церкви.
– Спасибо, ваше высокопреосвященство, – склонил он голову.
Хьюберт поудобнее устроил в кресле свое массивное тело. Он напоминал Фульку перекормленного рыжего льва. Сонный, расслабленный, но все еще достаточно могучий, чтобы убить одним ленивым движением когтя.
– Не стоит благодарности, – сказал архиепископ, отмахнувшись. – Я знаю твои способности, а Ричарду нужно, чтобы такие люди, как ты, принимали его сторону, а не действовали против короля. Мне бы хотелось, чтобы опыт, который ты приобрел на турнирах, пошел на пользу короне, а не наоборот.
– И мне бы этого очень хотелось, ваше высокопреосвященство.
Хьюберт поднял кубок и произнес:
– Тогда за мир и спокойствие!
– Да будет так! – ответил Фицуорин и перекрестился.
– Смерть отца стала для Фулька тяжелым ударом, – заметил Теобальд жене, когда они готовились ко сну. – Странно было видеть его таким. Он напомнил мне мальчишку, каким был, когда только-только стал моим оруженосцем, и в то же время чувствуется, что он уже далеко не зеленый юнец.
Мод водила роговым гребнем по волосам.
– Теперь на Фульке лежит ответственность, а раньше главой семьи был его отец, – сказала она. – В этом все дело.
– Возможно. – Теобальд, изучавший узор на подаренном женой кресте, поднял глаза. – Однако, так или иначе, он очень любил отца. Видела бы ты, как он рыдал тут в моих объятиях.
– Кто рыдал – Фульк Фицуорин?!
Мод повернулась, забыв о своем занятии, и удивленно посмотрела на Теобальда. Она вспомнила, как, открыв дверь, увидела, что Фульк сидит, обхватив голову руками, и о том, как он старался быть благовоспитанным, и о своей собственной ледяной вежливости. Мод почувствовала жгучее раскаяние. Нельзя быть такой мелочной и злой.
– Почему ты так упорно продолжаешь считать его неотесанным грубияном? – поморщившись, спросил Теобальд. – Фульк порой бывает упрям, как бык, не спорю, но это, пожалуй, и неплохо: как только он избрал себе цель, его уже невозможно сбить с пути. Да, этому парню не хватает дипломатичности. От него не дождешься льстивых слов, вечно он рубит правду-матку, но это не значит, что Фульк Фицуорин не способен на глубокие чувства.
– Я этого не говорила. – Мод задиристо вскинула подбородок. Она была не права, но, как всегда, признавала это с большим трудом. – Просто Фульк какой-то… непроницаемый!
– Думаю, это он только с тобой такой, а все из-за своей проклятой гордости. Мало кто из мужчин откроет сердце женщине, даже матери или жене.
– Но ты не такой!
– Отчасти. Однако мою обнаженную душу видел один лишь Господь Бог.
Он посмотрел на крестик и опустил его за ворот ник льняной рубашки, чтобы дерево снова касалось кожи.
«Конечно, Бог – мужчина, а мужчина мужчину всегда поймет. Недаром Тео так мечтает построить эти свои монастыри», – подумала Мод. И спохватилась, сообразив, что богохульствует.
Теобальд подошел к жене, забрал из ее рук гребень и нежно провел им по волосам Мод, разбирая запутавшиеся пряди, так что серебряный водопад засверкал по-новому.
– И, кроме того, – мягко сказал он, – Фульк намеренно держится от тебя на расстоянии. Ты жена его наставника, а разница в возрасте между мною и тобою так велика, что злые языки при первой же возможности начнут распускать сплетни.
Мод отшатнулась от мужа и посмотрела на него, гневно сверкая глазами:
– Но это же отвратительно! Со дня нашей свадьбы я даже не взглянула на другого мужчину! – Ее лицо зарделось. – И уж тем более на Фулька Фицуорина!
– Тише-тише, не сердись так. – Теобальд нежно улыбнулся и притянул Мод к себе. – Я знаю, что ты верна мне и никогда не засматриваешься на других мужчин. Точно так же веду себя и я: если и взгляну иной на раз на красивую женщину, то сердце мое не дрогнет, даже если глаз и возрадуется – ну все равно как при виде красивого коня или цветущего луга. Однако Фульк осторожен: он ведь завсегдатай турниров и вдобавок некоторое время прожил при дворе.
– В любом случае я не давала ему никакого повода! – отрезала Мод. – Я не какая-нибудь легкомысленная девица, которая теряет голову при виде храброго рыцаря!
Мод не видела, как стоявший у нее за спиной Теобальд слегка покачал головой и состроил недовольную гримасу, прежде чем оставить эту тему. Хотя, с одной стороны, он был бы рад поспособствовать установлению между Мод и Фульком благородной дружбы, однако прекрасно понимал и то, какую это таит в себе опасность. Оба они были молоды и отличались горячим нравом.
– Я рад, что мой брат согласился помочь Фульку, – только и сказал он. – Это благое дело.
Мод не меньше мужа была рада прекратить разговор о своих отношениях с Фульком Фицуорином. Она и сама понимала, что слишком пылко отстаивала свою верность брачным клятвам, и это не могло ее не тревожить. А чутье у Теобальда, несмотря на возраст, по-прежнему оставалось острым, как у молодого.
