Мод не меньше мужа была рада прекратить разговор о своих отношениях с Фульком Фицуорином. Она и сама понимала, что слишком пылко отстаивала свою верность брачным клятвам, и это не могло ее не тревожить. А чутье у Теобальда, несмотря на возраст, по-прежнему оставалось острым, как у молодого.
– Ты знаешь Фулька Фицуорина лучше меня, – сказала Мод. – Как ты думаешь, он и впрямь способен поднять бунт, если решение окажется не в его пользу?
Жена не могла увидеть, как тонкие морщинки вокруг глаз Теобальда стали глубже, но от нее не укрылось, что его рука, расчесывавшая волосы, вдруг остановилась на пол пути.
– Вывести Фулька из равновесия нелегко, но, как только это происходит, назад пути уже нет. Надеюсь, его желание осуществится, потому что в противном случае – да, он вполне способен стать мятежником и начать мстить королю.
Теплым весенним вечером, в конце марта 1199 года, Ричард Львиное Сердце находился в Аквитании под стенами крепости Шалю-Шаброль. Он прибыл туда, чтобы обратиться к солдатам, которые осаждали замок, принадлежавший его врагу, виконту Адемару Лиможскому. Град стрел, обрушившихся на Шалю-Шаброль, буквально не давал защитникам поднять голову, однако внезапно один из арбалетчиков, использовав в качестве щита обычную сковородку, встал на крепостной стене, прицелился и выстрелил. Ричард засмеялся, восторгаясь храбростью стрелка, но смех этот резко оборвался, когда болт арбалета чиркнул по верху красно-золотого щита и застрял у Ричарда в ключице.
Сперва казалось, что рана поверхностная, но затем выяснилось, что болт застрял глубоко, и потребовалось вмешательство хирурга, чтобы вытащить железный наконечник. Рана загноилась, короля лихорадило, и вскоре началась гангрена.
Шестого апреля, когда весь мир наслаждался приходом весны, Ричард Львиное Сердце скончался, завещав свою душу Богу, а трон – младшему брату Иоанну. Заботам Иоанна были вверены и все дела, дожидавшиеся рассмотрения Ричарда. Среди кипы бумаг, на самом верху, лежало прошение от Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского: он ходатайствовал о том, чтобы Фульку Фицуорину были переданы в полное владение земли его отца, включая замок Уиттингтон со всеми окрестностями и служебными постройками.
Росцелин, ответственный секретарь, собрал пергаментные свитки, запечатал все в ящик и переслал новому хозяину.
Глава 15
Олбербери, Валлийская марка, лето 1199 года
Фульк покрутил в руках пергаментный свиток, который вручил ему гонец, и с тяжелым сердцем взломал печать. Он уже догадывался, что найдет внутри.
– Что там? – Хависа оторвалась от работы – она ткала у окна гобелен – и подошла к сыну.
– Как я и ожидал. Приглашение явиться через две недели и принести Иоанну оммаж[13] в замке Болдуин.
В голосе его слышалось такое отвращение, что дремавший под столом волкодав поднял голову и заскулил.
Мать взяла из рук Фулька документ и сощурилась, изучая королевскую печать.
– Я понимаю, что Иоанн – помазанный король Англии и мне положено присягнуть ему, – проворчал Фульк, – но до чего же противно будет преклонять перед ним колено и клясться в верности. Однако эту горькую пилюлю придется проглотить.
Хависа оторвала глаза от письма и с тревогой посмотрела на сына:
– Значит, поедешь?
Фульк скривился:
– Другого претендента на трон все равно нет. Племянник Иоанна принц Артур – всего лишь двенадцатилетний ребенок, и к тому же избалованный французский сопляк, как я слышал от тех, кто с ним встречался. – Он пожал плечами. – Так что какой у нас есть выбор? Дьявол, которого знаешь, или дьявол, которого не знаешь. Не сомневаюсь, с тем и с другим нужно держать ухо востро.
– А что будет с Уиттингтоном?
– Иоанн обязан удовлетворить решение суда, – мрачно сказал Фульк.
– А если нет?
Фульк взглянул на мать. За год, прошедший после смерти отца, она постарела буквально на глазах. Когда хоронили Брюнина, казалось, что Хависа сама наполовину умерла. Исхудала до невозможности, под глазами мешки, а подбородок заострился и стал похожим на кинжал.
– Если этот мост возникнет у меня на пути, тогда я и буду ломать голову, как его перейти, – ответил Фульк.
– Вернуть нам Уиттингтон было заветным желанием тво его отца, и это, между прочим, стало его последней волей. – Она запнулась, а рука, державшая пергамент, задрожала.
– Я знаю, мама. – Да уж, заветное желание, которое убило отца и за одну ночь превратило мать из красивой, жизнерадостной женщины в немощную старуху. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы почтить память отца.
Фульк обнял мать за плечи и поцеловал в щеку.
Хависа на секунду прижалась к сыну, но затем, прерывисто вздохнув, отстранилась, и спина ее напряглась.
– Иной раз я думаю, что лучше бы уж меня выдали в свое время за мужчину, которого я не любила, тогда боль утраты была бы не столь велика. – В глазах у нее заблестели слезы. – Но затем я говорю себе, что тогда не узнала бы и радости и не родила бы таких замечательных сыновей, которыми по праву горжусь. Ведь все вы – самый лучший памятник отцу.
Фульк ничего не ответил. Слова утешения, даже самые нежные и искренние, – это всего лишь слова, и ему было неловко видеть неизбывное горе матери. Он развернулся и пошел к двери.
– Куда ты?
Он услышал в ее голосе сдавленные рыдания, и у него самого перехватило горло. Рядом с отцом мать всегда выглядела сильной и энергичной, и тем тяжелее было видеть, насколько надломлена бедняжка сейчас.
– Отыщу братьев и расскажу им про письмо, – ответил Фульк, ища в житейских заботах спасение от тягостных мыслей. – Я ненадолго. Финн, ко мне!
Он щелкнул пальцами дремлющему волкодаву, правнуку той собаки, которую подарила ему Уна Фицджеральд. Виляя хвостом, пес поднялся и пошел следом.
За дверью Фульк столкнулся со своей теткой Эммелиной, которая несла кувшин вина. Вдовая Эммелина приходилась его отцу родной сестрой: такая же смуглая, с темно-карими, как у всех Фицуоринов, глазами.
– Хорошие новости? – спросила она.
– За свои земли мне надо ехать приносить Иоанну оммаж, – бесстрастно сказал Фульк и попросил: – Присмотри за мамой. Она в тебе нуждается.
– Ох, все мы скорбим, но Хависе тяжелее всех, – сочувственно ответила Эммелина и подняла кувшин. – Уже третий за сегодня. Она как солдат, раненный на поле боя: пьет, чтобы заглушить боль.
Тихонько вздохнув, Эммелина вошла в комнату и задернула за собой штору. Фульк услышал, как она говорит что-то, утешая мать, а та отвечает высоким, срывающимся на рыдание голосом. Сжав кулаки, Фульк быстрым шагом отправился на поиски братьев.
