звонит в колокольчик, но тут же замечает бумагу на столе. Одного взгляда хватило, чтобы он понял: перед ним лежит поистине бесценный государственный документ. Харрисон хватает бумагу, сует в карман и пускается наутек. Как вы помните, сонный швейцар не сразу обратил ваше внимание на звонок, и этих нескольких минут похитителю хватило, чтобы скрыться.
Он добирается до Уокинга первым же поездом, рассматривает свою добычу и, убедившись, что завладел настоящим сокровищем, прячет ее в самом надежном, как ему кажется, тайнике, чтобы через день-два вынуть и отнести во французское посольство или куда угодно, где предложат лучшую цену. И тут возвращаетесь вы. Не дав времени на сборы, его выселяют из комнаты, и далее у вашей постели всегда кто-нибудь дежурит, мешая забрать сокровище. Представляю себе, как он бесился. Но наконец ему вроде бы выпадает шанс. Харрисон пытается потихоньку забраться в спальню, но вы, оказывается, не спите. Помните, вы тогда не приняли на ночь лекарство?
– Помню.
– Подозреваю, Джозеф Харрисон позаботился о том, чтобы лекарство оказало снотворное действие, и не рассчитывал застать вас бодрствующим. Разумеется, мне было ясно, что при первой возможности он повторит попытку. Вы уехали, и ему представился шанс. Чтобы он нас не опередил, я устроил так, чтобы в спальне весь день просидела мисс Харрисон. Внушив ему, что путь свободен, я, как было сказано, устроил засаду. Я знал уже, что бумаги, скорее всего, спрятаны в этой комнате, но мне не хотелось сдирать повсюду обшивку. Я подождал, пока Харрисон достанет их из тайника, и тем избавил себя от беспокойства. Все ясно – или остались какие-то вопросы?
– Почему в первом случае он лез через окно, тогда как мог войти в дверь? – спросил я.
– По пути к двери пришлось бы миновать семь спален. Кроме того, ему проще всего было скрыться, выпрыгнув из окна на лужайку. Что еще?
– Выходит, вы не думаете, что он был готов меня убить? Нож послужил ему, только чтобы вскрыть окно.
– Возможно, и так. – Холмс пожал плечами. – Я уверен только в том, что ни за что на свете не стал бы полагаться на милосердие этого джентльмена.
Последнее дело Холмса
С тяжелым сердцем берусь я за перо, чтобы сделать эту запись – последний из очерков о необычайных дарованиях моего друга Шерлока Холмса. В своих разрозненных заметках, далеко не отвечающих поставленной задаче, я попытался ознакомить читателей со странными событиями, в которых мне довелось принять участие совместно с ним: от нашего нечаянного знакомства во времена «Этюда в багровых тонах» до дела о «Морском договоре», когда вмешательство Холмса, несомненно, предотвратило серьезные осложнения в международной политике. На последнем деле я и собирался поставить точку, дабы умолчать о происшествии, после которого в моей жизни возникла пустота, даже и теперь, по прошествии двух лет, ничем не заполненная. Однако я был принужден изменить это решение из-за недавних писем полковника Джеймса Мориарти, выступившего в защиту памяти брата, и мне ничего не остается, как в точности изложить публике все факты. Одному мне ведома истина, и я доволен, что дожил до того часа, когда нет никаких причин ее скрывать. Насколько мне известно, в печати эти события упоминались трижды: в «Журналь де Женев» от 6 мая 1891 года, в английских газетах от 7 мая со ссылкой на агентство Рейтер и, наконец, в названных письмах. Первое и второе сообщения предельно немногословны, а в последнем, как я намерен показать, факты грубо искажены. Мне первому предстоит поведать миру, что в действительности произошло между профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.
Напомню, что после того, как я женился и приступил к частной практике, о прежней теснейшей связи с Холмсом пришлось забыть. Он обращался ко мне время от времени, когда при очередном расследовании ему требовался товарищ, но это случалось все реже и реже, и за 1890 год я обнаружил в своих записях всего три отчета о его расследованиях. Зимой того же года и в начале весны 1891-го я узнал из газет, что французское правительство привлекло его к делу чрезвычайной важности; из двух записок Холмса, посланных из Нарбонна и Нима, следовало, что он, вероятно, задержится во Франции надолго. Поэтому я несколько удивился, когда вечером 24 апреля Холмс явился в кабинет, где я принимал пациентов. Я заметил, что он еще больше прежнего побледнел и осунулся.
– Да, я в последнее время не знал ни сна ни отдыха, – заметил он, отвечая скорее на мой взгляд, чем на слова. – Дел было по горло. Не возражаете, если я закрою ставни?
Единственным источником света в комнате была настольная лампа, при которой я читал. Холмс обошел комнату вдоль стены, захлопнул ставни и тщательно запер на задвижку.
– Чего-то опасаетесь? – спросил я.
– Опасаюсь.
– Чего?
– Пневматического ружья.
– Холмс, дружище, о чем вы?
– Вы хорошо меня знаете, Ватсон, и не думаете, будто я человек нервный. Но закрывать глаза на явную опасность – это не храбрость, а глупость. Не позволите ли спичку?
Он затянулся сигаретой, словно бы нуждался в успокаивающем действии табака.
– Я должен просить прощения за столь поздний визит и необычную просьбу: позвольте мне выйти в заднюю дверь и перелезть через ограду садика.
– Но что все это значит? – удивился я.
Холмс вытянул руку, и в свете лампы я увидел, что костяшки пальцев у него ободраны до крови.
– Можете убедиться, это не плод воображения, – улыбнулся он, – а, напротив, вполне осязаемая реальность, о которую можно и пораниться. Миссис Ватсон дома?
– Уехала в гости.
– Ага, так вы сейчас в одиночестве?
– В полном.
– Тем проще мне будет предложить вам на недельку отправиться со мной на Континент.
– Куда именно?
– Да куда угодно. Мне все равно.
Все это было очень странно. Холмс не имел обыкновения пускаться в бесцельные поездки, к тому же вид у него был бледный и измученный, что говорило о натянутых до предела нервах. Заметив мой вопросительный взгляд, Холмс сложил домиком кончики пальцев, упер локти в колени и начал рассказ.
– Вам, вероятно, не приходилось слышать о профессоре Мориарти?
– Нет.
– Чудеса да и только! Этот человек пронизал весь Лондон, однако никто о нем не слышал. Потому-то ему и принадлежит верхняя строчка в анналах преступлений. Заверяю вас, Ватсон, совершенно серьезно: если я смогу одолеть этого человека, избавить от него общество, это будет означать, что я достиг вершины своей карьеры и пора подумать о более спокойном образе жизни. Между нами, после недавних расследований, когда мне удалось оказать помощь скандинавской королевской семье и властям Французской республики, я могу позволить себе вести то существование, которое отвечает моим вкусам, то есть заниматься исключительно химией. Но, Ватсон, мне не будет ни сна, ни отдыха, пока я знаю, что по лондонским
