когда еще он бывал в таком приподнятом настроении. Снова и снова он повторял, что с радостью завершил бы свою карьеру, если бы знал, что общество избавлено от профессора Мориарти.
– Думаю, Ватсон, не будет преувеличением сказать, что моя жизнь прожита не зря, – заметил он однажды. – Даже если сегодня в моей профессиональной биографии будет поставлена точка, мне не придется за нее краснеть. Благодаря мне в Лондоне теперь дышится легче. Я провел более тысячи расследований и ни разу, насколько мне известно, не помогал неправой стороне. В последнее время меня больше тянет разгадывать тайны природы, нежели те неглубокие загадки, которые порождает общество, созданное руками человеческими. Материал для ваших записок, Ватсон, будет исчерпан в тот день, когда я увенчаю свою карьеру поимкой или устранением самого умного и опасного преступника во всей Европе.
Приступая к тому немногому, что мне осталось поведать, я буду краток, но точен. Я охотно воздержался бы от этого рассказа, но вижу свой долг в том, чтобы не упустить ни единой подробности.
Третьего мая мы прибыли в деревушку Майринген и остановились в гостинице «Энглишер Хоф», принадлежащей Петеру Штайлеру-старшему. Наш хозяин, очень неглупый человек, прекрасно говорил по-английски, так как три года прослужил половым в лондонском отеле «Гроувенор». По его совету мы днем 4-го числа отправились в поход, намереваясь пересечь холмы и провести ночь в селении Розенлау. Притом хозяин строго-настрого наказал на полдороге сделать небольшой крюк, чтобы осмотреть Райхенбахский водопад.
Место это поистине пугающее. Поток, питаемый талыми снегами, низвергается в чудовищную пропасть, откуда, как клубы дыма при пожаре, взлетает водяная пыль. Обрывистое русло, по которому стремится река, представляет собой гигантскую, сходящуюся книзу расщелину; воды, бегущие меж ее блестящих, угольно-черных стен, падают в бездонную, подобную кипящему котлу чашу, с неровного края которой поток снова обрушивается вниз. От шума, сопровождающего этот зеленоватый поток на всем его длинном пути, от шипенья брызг, сливающихся в сплошную завесу, от всего этого коловращения и грохота у тебя начинает кружиться голова. Мы подошли к водопаду, чтобы посмотреть, как искрится внизу, дробясь о черные скалы, вода, и послушать ее гулкие, словно бы человеческие, стоны, восходящие из пропасти вместе с брызгами.
Вдоль водопада, для удобства наблюдения, высечена тропа, но на полпути она обрывается, и путешественнику приходится тем же путем возвращаться назад. Мы как раз повернули обратно и тут увидели парнишку-швейцарца, который бежал нам навстречу с листком в руке. Это было письмо от нашего хозяина, написанное на почтовой бумаге со знаком гостиницы и адресованное мне. Оказывается, сразу после нашего ухода в гостиницу прибыла английская леди в последней стадии чахотки. Она провела зиму в деревне Давос-Плац и теперь ехала в Люцерн, чтобы встретиться там с друзьями, но внезапно у нее пошла горлом кровь. По-видимому, жить ей остается час-другой, но для нее было бы большим утешением поговорить с врачом-англичанином, и если бы я вернулся… и т. д., и т. д. В постскриптуме добряк Штайлер добавлял, что и сам умоляет меня об этом одолжении, так как дама наотрез отказывается говорить с доктором-швейцарцем, и на хозяине гостиницы лежит тяжкий груз ответственности.
Не откликнуться на такую просьбу было невозможно. Как откажешь соотечественнице, которая умирает в чужой стране? Но мне было неловко покидать Холмса в одиночестве. В конце концов мы решили, что при нем останется юный гонец, который послужит ему проводником и спутником, я же вернусь в Майринген. Мой друг, по его словам, собирался немного постоять у водопада, а потом не спеша отправиться через холмы в Розенлау и дождаться вечера, когда я к нему присоединюсь. Перед тем как отправиться в путь, я взглянул на Холмса. Он стоял, прислонившись спиной к скале и скрестив на груди руки, и смотрел вниз на водопад. Я не знал, что вижу его на этой земле в последний раз.
Спустившись с холма, я оглянулся. Водопад с этого места не виден, но видна вьющаяся по склону тропа, которая к нему ведет. Помню, по ней быстро шагал какой-то человек. На фоне зелени четко обрисовывался его черный силуэт. Я заметил и то, как энергично он одолевал подъем, но нужно было спешить, и я выбросил незнакомца из головы.
В Майринген я добрался через час с небольшим. Старик Штайлер стоял на крыльце гостиницы.
– Ну что, – спросил я на ходу, – ей, надеюсь, не стало хуже?
Хозяин удивленно поднял брови, и я похолодел.
– Вы не писали этого? – Я вынул из кармана письмо. – В гостиницу не приезжала больная англичанка?
– Нет! – воскликнул он. – Но бумага помечена знаком гостиницы! Не иначе, письмо написал тот высокий англичанин, который явился, когда вы ушли. Он сказал…
Но я не дослушал объяснения. Обмирая от страха, я кинулся по деревенской улице к знакомой тропе. Дорога вниз заняла у меня час. На подъем я, как ни спешил, потратил целых два. У Райхенбахского водопада мне на глаза попался альпеншток Холмса, прислоненный к скале там, где я оставил моего друга. Холмса нигде не было, и на мой крик отозвалось только эхо, прокатившееся по окрестным утесам.
При виде альпенштока сердце у меня упало. Значит, Холмс не пошел в Розенлау. Он остался на тропе, трех футов шириной; с одной стороны отвесный склон, с другой – отвесный обрыв. Тут его и застиг враг. Юный швейцарец тоже исчез. Наверное, ему заплатил Мориарти и он оставил их наедине. Что произошло потом? Кто скажет?
Пораженный ужасом, я застыл на месте, чтобы немного прийти в себя. Мне вспомнились методы Холмса, и я решил разобраться в трагедии с их помощью. Увы, это была совсем несложная задача. Беседуя, мы достигли конца тропы; альпеншток отмечал то место, где мы остановились. Черная земля, постоянно орошаемая водяной пылью, никогда не высыхает – птица и та оставит отпечаток. В конце тропы виднелись две четкие дорожки шагов. Они вели туда, обратных следов не было. В нескольких ярдах от края истоптанная земля напоминала болото, кусты и папоротники по кромке были оборваны и заляпаны грязью. Я лег на живот, стараясь рассмотреть что-нибудь сквозь летящие брызги. Уже начало темнеть, и я замечал только, как блестят на черных стенах мокрые пятна и искрится в самом низу дробящаяся вода. Я крикнул, но единственным откликом был все тот же, похожий на человеческий, стон водопада.
Однако судьба не оставила меня без последнего привета от моего друга и товарища. На верхушке скалы, к которой был прислонен альпеншток, я заметил какой-то блестящий предмет. Это оказался серебряный портсигар Холмса. Когда я его взял, на землю слетел лежавший под ним квадратик бумаги. Расправив его, я обнаружил, что это три
