И потери сапёры несли наравне с другими родами войск, а иногда и больше, чем другие. И ох, каким мужеством должен был обладать сапёр!
И вот послал я в сапёрный батальон юного лейтенанта командовать ротой. Но комбат Колониченко А. Ф. решил по иному.
— Товарищ майор! — обратился он ко мне: — Не может Морковин командовать ротой. Знания он в училище получил, но здесь фронт. И здесь нужно ещё умение руководить людьми, надо суметь применить знания на практике в боевых условиях, когда в тебя стреляют.
— Он трус? — спросил я.
— Этого я ещё не знаю. Но он угробиться сам и угробит мне сапёров. Роте нужно выполнять сложные боевые задачи, а его впору водить за ручку. Красная девица, да и только! Ротой пусть продолжит командовать старшина, а когда надо будет выполнить особо важное задание, с ротой пойдёт начальник штаба батальона.
— А Морковина куда? На взвод?
— Это ж безразлично, на роту или на взвод. Да и роты у нас чуть больше взвода. Командовать он всё равно не сможет. Им помыкать будут, есть такие среди сапёров, которые заставят землянку подметать, в очередь! Пусть пока поработает помощником начальника штаба, с бумажками он справиться, схемы минных полей надо вычерчивать, десятилетку окончил!
— Я не возражаю, если так, — согласился я.
А через полгода, Морковин, уже старший лейтенант, стал начальником штаба сапёрного батальона. И это событие совершилось помимо меня. Я знал, что Морковин временно исполняет обязанности начштаба и подписывает документы, не указывая «за начштаба», это не было принято на фронте. А вот когда его утвердили в этой должности я и не заметил, дивизией то стал командовать новый комдив! А в сентябре уже капитан Морковин временно стал командовать батальоном и при форсировании Днепра, его, неизвестно по чьему представлению, возвели в Герои Советского Союза, как командира батальона! Всё это меньше, чем за год!
Выходит, капитан Колониченко, ставший майором, слукавил? Он, бывший директор школы, знал Морковина до войны, и сделал так, что Морковин стал командиром сапёрного батальона минуя опасные должности командира взвода и командира роты?
Ну, а если Морковину присвоили звание Героя, как комбату, то тут ничего не поделаешь, и внеочередное звание майора ему, по существующим фронтовым правилам, было положено. А через короткое время был ранен при бомбёжке, эвакуирован в госпиталь. Оттуда в Военно-Инженерную академию. Теперь он — генерал-лейтенант!
Когда, через 26 лет, после войны я, в одном из писем, напомнил Колониченко о метаморфозах, происшедших с Морковиным, он больше не ответил мне. Почему? Колониченко в это время был первым секретарём Таймырского окружкома КПСС.
Так что, не так уж не правы те, кто говорит, что человека делают обстоятельства, что случай — его Величество! И Героями Советского Союза становятся не всегда те, кто действительно заслужил.
Командир дивизии полковник Дементьев почти всё время находился на НП и оттуда руководил боем. С ним прибыли: командующий артиллерии полковник Дзевульский, помначоперотделения лейтенант Яштылов, старший лейтенант Зайцев, дивинженер Ханювченко и адъютант комдива лейтенант Попов.
Ночью на НП оставались или комдив, или полковник Дзевульский, но нередко бывало так, что там оставались все мною перечисленные, или оставался только один из штабных командиров. Телефонистки и охрана находились там круглосуточно, как и наблюдатели-разведчики разведроты и разведчики взвода управления командующего артиллерии.
Изредка на НП ночевал и я. Впервые это было в последнюю ночь октября. Легли мы тогда поздно, вдоволь насмеявшись над причудами Николая Ивановича. Но в эту ночь так и не удалось поспать спокойно.
В 2 часа ночи неожиданно прогремели не то выстрелы орудий, не то разрывы снарядов. Комдив, всегда спавший вполглаза, страдавший «старческой» бессонницей, по определению полковника Дзевульского, вскочил с нар и застрочил:
— Немцы, да? Немцы, да? Артподготовка, артподготовка, да?
— Чего вы вскочили, Николай Иванович? Пусть стреляют, ночь на дворе! Сами не спите и другим не даёте! — пробурчал Дзевульский.
— Надо выйти на НП и посмотреть! Посмотреть надо! — продолжал комдив.
Полковник Дзевульский переборщил, проявив бестактность:
— Я перед сном помочился, а вы, если приспичило сходите! 3-й дивизион стреляет по совхозу № 14. Ведёт плановый огонь.
И начарт начал укладываться.
Комдив вспылил:
— Товарищ полковник! Товарищ полковник, извольте слушать меня!
Александр Октавианович стал нехотя подниматься, продолжая бурчать себе под нос. Под его тяжёлым телом скрипели нары.
— Осторожнее, Сандр Сандрыч! Не развалите нары, — пошутил я.
Вышли из землянки. Стрелял действительно 3-й дивизион 899 артполка. Возвратились, начарт позвонил командиру дивизиона Андрееву и, когда тот ответил, молча передал трубку комдиву. Обескураженный Николай Иванович крикнул ординарцу:
— Налей-ка там, что есть!
«Что есть» оказалось стаканом коньяка. Полковник опрокинул содержимое стакана в рот, стал укладываться. Потом проговорил:
— Заверни мне, Рогов.
Комдив почти никогда не делал папиросу из махорки сам. Просил об этом кого-либо из окружающих. Такая просьба комдива считалась между штабными знаком его особого расположения. Завернуть надо было огромную «козью ножку». Для таких «козьих ножек» специально выдаваемая, очень грубая, кстати, бумага, вырезанная косынкой из отходов газетной бумаги, была мала. Поэтому отрывался кусок газеты «за тонкое число», как говорили шутники. Когда имелись папиросы, и не надо было их заворачивать, Николай Иванович просил раскурить ему папиросу. Вообще-то он почти не выпускал цигарку изо рта, прикуривая одну папиросу от другой.
Начальник артиллерии не удержался и, как бы между прочим, заметил:
— Да, старость, не радость. И сам не сплю, и другому не даю.
Я тоже решил подпустить шпильку:
— Куда это вы, Сандр Сандрыч, послали полковника? Что-то не понял.
Дементьев, под Дружный смех отшутился:
— А вас хлебом не корми, только дай над стариком посмеяться.
В другой раз, когда я снова остался ночевать на НП, мне довелось быть свидетелем ещё одной странности комдива. Ночью он вдруг встал и вышел из землянки.
Полковник Дзевульский спросил:
— Кто это вышел?
— Комдив, — ответил я.
— Он оделся?
— Что-то набросил на себя.
— Попов, а Попов? Комдива проспал. Ушёл только что!
Лейтенант Попов вскочил и начал торопливо собираться, сердито сопя и жалуясь:
— Замучил он меня! В ночь-полночь вскочит и пошёл. И всё молча. Трудно ему окликнуть меня?!
— Куда он, по твоему пошёл?
— Оборону проверять.
— Оборону? Подожди, я с вами.
Попов знал примерный маршрут полковника, и мы вскоре его догнали. Полковник продолжал шагать, как-будто не заметил нас.
— И часто он так? — поинтересовался я.
— Почти каждый раз, когда ночует на НП. Мы вдвоём с ординарцем следим, и всё равно он ухитряется уйти один.
— Нечего обсуждать командира дивизии за его спиной! — подал голос Николай Иванович с притворно-сердитой интонацией, хотя явно был доволен тем, что и я здесь.
— А вы, товарищ полковник, в другой раз не слышите, а сейчас услышали? — совсем по-адъютански попенял Попов.
Полковник и в самом деле был глуховатым и по этой причине часто переспрашивал собеседника. Теперь, когда мне за шестьдесят, и я оказался в таком положении, и мне говорят домашние:
— Не притворяешься ли ты? То слышишь шёпот, то не слышишь громкий разговор.
Да, когда нет посторонних шумов, я отлично слышу, но когда шум, не разбираю отдельных слов, хотя сами звуки слышу отлично.
Из-за своей глуховатости, для разговора по телефону комдив был вынужден прибегать к помощи кого-либо из присутствующих, чаще всего лейтенанта Яштылова.
Как-то раз позвонил на НП командующий армией Коротеев. Дементьев засуетился и приказал Яштылову:
— Яштылов, бери трубку!
Яштылов взял трубку и проговорил:
— Дементьев слушает!
Слова генерала Коротеева хорошо были слышны сидящим в землянке.
— Ну как немцы сегодня, Дементьев? — спросил командарм.
Яштылов повторил слова командующего, как бы переспрашивая.
— Как противник? Докладываю… — и стал повторять то, что ему говорил комдив.
В конце разговора генерал сказал:
— Голос у тебя стал увереннее, Дементьев! С чего бы это?
Командир дивизии начал обход обороны с правого фланга, с северных скатов высоты 390.9. Он подходил к каждому окопу, пулемёту, пушке, ПТВ (противотанковому ружью), расположенным на переднем крае. У почти каждого окопа, орудия, пулемёта, он присаживался и заводил неспешный разговор, спрашивая так, как спрашивают у тех, с кем часто встречаются:
