Наиболее удаленная группа представляет собой игроков. Они устроились в смежной комнате, отгороженной от основного пространства гостиной двумя широкими распахнутыми портьерами, зрительно увеличивающими объем помещения. Хозяин дома и трое приглашенных – все они мужского пола – играют в фараона, один же из гостей, стоя, следит за игрой: это аббат Брингас, который с утра специально начистил свой старый камзол, привел в порядок парик и теперь переходит от одной группы к другой, отпуская то тут, то там замечания, неизменно встречаемые шуткой или ироничным молчанием. Имя одного из игроков адмирал услышал случайно несколько дней назад на Елисейских полях, когда аббат Брингас представил его вместе с доном Эрмохенесом мадам Дансени, которая прогуливалась в сопровождении этого господина. Его зовут Коэтлегон, он носит малиновую ленту ордена Святого Людовика и соответствует определению, которое в Испании приблизительно звучало бы как «пижон»: приятной наружности, возраст – около сорока, одет изысканно; натуральные волосы, убранные на затылке в хвост и завитые на висках, аккуратно и в меру напудрены. По словам Брингаса, провинциальный дворянин, некогда служивший в элитном полку, а сейчас проматывающий на игры и женщин деньги, которые, как он утверждает, унаследовал; все это принесло ему славу отчаянного волокиты и сластолюбца. Минуту назад, заметив, с каким выражением лица этот Коэтлегон держит банк, адмирал сразу же сообразил, что это за птица; он из тех, кто рискует громадными суммами, не разжимая губ, проигрывает без единой жалобы и с ледяным презрением швыряет на стол карты, когда выигрывает. Точно так же, утверждает Брингас, он обхаживает хозяйку дома, которая снисходительно позволяет себя обожать. Очень в духе высшего света, вполголоса, с сардонической ухмылкой сообщил аббат.
– А муж, взгляните сами, как ни в чем не бывало снимает колоду… Следует заметить, никто не умеет носить рога с таким изяществом, как французы.
Вторая группа расположена ближе к ним: она занимает диван и кресла напротив русской печи и состоит из Де Вёва, знаменитого парикмахера, который причесывает не только принцессу де Ламбаль, но и хозяйку дома, а заодно художницу-акварелистку Эмму Танкреди, близкую подругу четы Дансени, – очень худую, бесплотную, с длинными ресницами и трагическим выражением лица – и мадам де Шаванн, которая, кажется, сплошь состоит из шелка, кружев, морщин и смекалки: семидесятилетняя вдовица, элегантная, болтливая и веселая, она посещает салон каждую среду; в юности она славилась интрижками, к тому же отлично помнит все альковные истории времен Людовика Пятнадцатого. В данный момент все трое обсуждают последние прически, и Де Вёв – нервный, жеманный, камзол в ярких полосках и кружевах, взбитый кок и две напудренные кудряшки с каждой стороны лица, украшенного кокетливой родинкой, – объясняет с на удивление изощренными техническими подробностями прическу pouf au sentiment [51] с буклями высотой в две ладони, – с этой прической графиня Шартрская три дня назад блистала в Опере. Божественная нелепость, одним словом.
– А напудрена она была ирисовой пудрой, которая делала ее еще бледнее… Сплошные ухищрения, дорогие дамы… Сидит у себя в ложе – ни дать ни взять разукрашенная картонная кукла; с одной стороны любовник, с другой – муж.
– Представьте себе, как-то раз в Версале мадам Дюбарри… – заводит мадам де Шаванн и о чем-то оживленно шушукается со склоненными головами парикмахера и художницы.
Все трое хихикают. Дон Педро переводит взгляд на свою группу, расположившуюся вокруг кресла, которое занимает хозяйка дома. В камине, чья полка уставлена испанским и португальским фарфором, пылает огонь, мягко освещающий этот уютный уголок гостиной. Рядом с адмиралом сидит Муши, член Академии наук, который оказался приятным собеседником; в настоящий момент он объясняет гостям достоинства изготовленных из цикуты пилюль в лечении обструктивных заболеваний, таких как закупорка желез или опухоли. Помимо адмирала и дона Эрмохенеса, присутствует шевалье Сен-Жильбер, зрелый жизнелюб, обаятельный и поверхностный, вечно приносящий с собой уйму кривотолков и сплетен, которые рассыпает всюду, однако, когда он уходит, у него остаются еще две-три штуки про запас до следующего раза; а также Симон Ла Мотт, пятидесяти лет, напыщенный и важный, изысканный знаток балета и Оперы, и его любовница мадемуазель Терре, субтильная блондинка, юная театральная актриса, выступающая в амплуа инженю: парочка несказанно веселит тех, кто знает их историю.
– Вода всегда считалась простым телом, древние называли ее первоэлементом, – рассуждает мадам Дансени, отвечая на вопрос, заданный Муши. – Но даже она не ускользает от безжалостного расщепления современной химии.
Маргарита Дансени является географическим центром салона – или точкой долготы, как отмечает адмирал, заинтересовавшись этим явлением, – причем не только относительно их группы, но и двух других; словно некие тайные нити магнетической силы крепко привязывают всех присутствующих к ее персоне. Подобно олимпийской богине, она обращает к гостям свои слова и улыбки: побуждает этого, взбадривает похвалой того и, ничего не упуская из виду, контролирует ритм собрания, выражения лиц и речи тех, кто ее окружает.
– В тот роковой день, когда они, женщины, сумеют проделать то же самое с нашими умами, мир в изумлении узрит самое себя. Во всей своей чистоте и первозданности.
Мадам Дансени, размышляет адмирал, женщина образованная, с быстрым умом; но все-таки отчасти успешное восхождение по социальной лестнице объясняется тем, что ее внешний облик совпадает с общим преставлением французов о благородных испанках: белоснежная кожа, отличные зубы, умный взгляд больших черных глаз, вьющиеся волосы, покрытые шелковой накидкой с очаровательными ленточками в тон к платью цвета мальвы, поверх которого повязан модный корсаж из тех, что называют «Пьеро». Зрелость, к которой она постепенно приближается, еще не нанесла коже каких-либо следов, лоб ее по-прежнему гладок, шея и щеки безукоризненны, нежные ухоженные руки поигрывают веером, служащим продолжением ее самой, – с его помощью она подбадривает, порицает и поощряет своих гостей.
– А что думаете вы, сеньор адмирал? Будучи испанцем, вы должны иметь какие-то соображения на сей счет.
– В вашем городе я не более чем гость, донья Маргарита, поэтому в том, что касается женщин, мои соображения зиждутся на самом суровом благоразумии.
– Вы можете называть меня Марго, как прочие гости.
– Благодарю.
Она улыбается, внимательно глядя на него. Выпрямившись на краешке стула и сложив на коленях руки, дон Педро чувствует на себе ее изучающий, любопытный взгляд.
– У вас глаза не испанские, – произносит она наконец.
– Вероятно, их высветлило море, – вежливо улыбается адмирал. – А годы ему помогли.
– Не кокетничайте, дорогой сеньор… Для своего возраста, каков бы он ни был, выглядите вы великолепно.
– Благодарю, – вздыхает дон Педро. – А вы, напротив, испанка в самом лучшем смысле этого слова. Будучи вашим соотечественником, могу только гордиться.
– Вот как? – Польщенная, мадам Дансени поворачивается к дону Эрмохенесу. – В Испанской академии все так учтивы?
– Разумеется, сеньора, абсолютно все, – краснеет библиотекарь, судорожно подбирая французские слова. – Однако не каждый умеет так ясно выражать свои мысли, как адмирал.
Мадам Дансени указывает веером на игровой стол.
– Аббат мне рассказал, что вы прибыли в Париж, чтобы приобрести «Энциклопедию».
– Именно так, мадам.
– Возможно, мой муж что-нибудь вам подскажет, когда проиграет еще несколько луидоров. Книги – вся его жизнь, а библиотека – его крепость. – Она оборачивается к профессору физики, беседующему вполголоса с Ла Моттом. – Не правда ли, мой дорогой Муши?
– Совершенно верно, – с готовностью отвечает тот. – Я также в полном распоряжении ваших друзей.
Их беседу прерывает появление еще двоих гостей. Один из них – старик в белом парике и вышитом камзоле, очень элегантный, с некоторым налетом консерватизма; другой одет в простой кафтан из добротного сукна, ему за пятьдесят, и у него напудренные пепельные волосы. Они входят под руку и держатся непринужденно, как завсегдатаи дома. Дон Эрмохенес и адмирал поднимаются навстречу новым гостям, а мадам Дансени представляет их друг другу.
– Эти господа только что прибыли в Париж. Ученые, знатоки испанского языка: дон Эрмохенес Молина и адмирал дон Педро Сарате… А это – граф де Бюффон, член двух академий, знаменитый натуралист и гордость французской науки… Мсье Бертанваль, профессор литературы Королевского коллежа, академик, философ, замечательный человек и большой друг этого дома… Между прочим, он написал полдюжины словарных статей в той самой «Энциклопедии», которую вы разыскиваете…
