– Слава Господу!
– Ага, – сказал я с осторожностью, – конечно, слава… а за что?
– Он возлагает на нас великую ношу, – сказал Сигизмунд еще просветленнее. – Значит, считает нас сильными и достойными! Так не осрамим же Его веры, сэр Ричард! Все пройдем, все вынесем, все сделаем!..
А что-то в религиозном дурмане есть, мелькнуло у меня по ту сторону лобной кости. Парень без веры скуксился бы, скис, опустил бы уши, как под дождем лопух. Ведь у него отняли даже больше, чем у меня. У меня хоть молот остался. Он же в самом деле гол как сокол. Или у человека без этого опиума для народа тут же проявилось бы чисто нашенское: а оно мне надо? Или: а что, мне больше всех надо? А здесь никаких сомнений и колебаний: да – надо! Господь в меня верит, Господь посылает, а Господь выше всех и всего, так что сопли в тряпочку, поднимаюсь и топаю выполнять волю Верховного Сюзерена.
– Да, – сказал я, поднимаясь, – с собой всегда можно договориться насчет полежать да побалдеть, а вот с Господом… Пойдем, сэр Сигизмунд. Мы им, гадам, всем рога посшибаем! С нами Бог, так кто ж против нас? Даже супротив?
Он смотрел на меня восторженными глазами.
Сигизмунд вооружился палкой, у меня на поясе молот, простой, грубо выкованный молот. Два крепких молодых парня, в лохмотьях, явная беднота, таких тысячи шляются по дорогам, гонят скот, пашут и сеют, рубят лес и ломают камни.
– Прекрасная легенда, – проговорил я. – Теперь мы – люди-невидимки.
– Невидимки? – переспросил Сигизмунд испуганно. Он оглядел себя, ощупал. – Сэр Ричард, но я вас зрю как наяву…
– Зато другие не узрят, – объяснил я. – Или не узреют, как правильно? Ты разве замечаешь тех, кто привозит тебе хлеб, мясо, овощи? Кто каждый день проходит мимо в конюшню, где убирает навоз?
Дорожка петляла без всякой видимой причины, огромные кряжистые стволы дубов остались позади. Я настолько к ним привык, что тонкоствольные березки, клены и осинки показались чересчур тонкими и жалобными, а еще дальше так и вовсе в чистый ручей склонило ветви худое и гибкое дерево, название не знаю, просто дерево.
Дорогу пересек широкий ручей, мы топали вдоль по бережку, пока не перебрались по упавшему стволу на ту сторону. Вдоль ручья красно от распустившихся маков, еще дальше маки вперемешку с тюльпанами, колокольчиками, ромашками и синими-синими волошками. Над водой носятся стрекозы, а над цветами порхают бабочки. Прямо на меня летел тяжелый, как рыцарский конь, жук. Я пригнулся, жук пролетел над головой, почти зацепив крохотным копьем волосы.
Небо стало багровым, облака застыли над самым горизонтом, а солнце почти коснулось черной грани. Мы шли по краю небольшого озера, что уже начинает от старости превращаться в болото. Озеро выглядело красным, я зябко передернул плечами. Показалось, что все озеро от берега до берега заполнено кровью. Я отвел взгляд, посмотрел на Сигизмунда, снова на озеро. На этот раз оно показалось заполненным расплавленным металлом от края и до края, а немногие листья кувшинок выглядят застывающей окалиной.
Потянулись кусты, уже темные, без солнечного света. Поверх веток я видел только краешек болотистой воды, листья кувшинок, огромных толстых лягушек, вдыхал жуткий аромат гниющих растений, а также странный запах разлагающейся плоти, но не просто разлагающейся под натиском жрущих микробов, а как будто кучу крупных жаб долго мучили в химлаборатории, а потом бросили в это болото.
Вода неспокойно колыхалась, я насторожился, сказал Сигизмунду:
– Погоди, там кто-то есть…
Храбрый до дурости, он, вместо того чтобы затаиться, сразу же ломанулся вперед, мечтая принять удар на себя, закрыть своей грудью сюзерена, красиво пасть, хоть и в лохмотьях – но пасть в сражении.
Ругаясь, я выбежал следом. На берегу болота лежит одеяло, наполовину скатанный мешок, а в мутной воде среди белесых трупов неимоверно крупных лягушек, если это лягушки, барахтается тщедушный человечек. Мы увидели только мокрую голову и голое плечо, он безуспешно хватался за нависшую над водой ветку, она выскальзывала из ослабевших пальцев. Он даже не взмолился о помощи – то ли охрип от крика, то ли не ждал от двух оборванцев ничего хорошего.
Я вошел в воду по колено, одна нога сразу же попыталась провалиться в сплетение корней. Справа колыхалось брюхом вверх то, что я принял за лягушку. Только у лягушки, как я помню, во рту сплошная роговая пластинка, а у этой в пасти зубов больше, чем у пираньи. Кое-как я сумел удержаться, протянул руку.
– Хватайся!
Он с колебанием смотрел на мои пальцы, ему надо выпустить веточку, настолько тонкую, что переломится под сытым муравьем, затем тяжело вздохнул, его пальцы метнулись в мою сторону. Я поймал, потащил, он весил как бык, потом по его исказившемуся лицу понял, что его что-то держит, трясина или корни, поднатужился, Сигизмунд пришел на помощь, вместе выдернули на берег, оттащили на траву и оставили истекать водой и грязью.
Он лежал на мокрой, покрытой блестящей слизью траве, тяжело дышал. Низкорослый, тщедушный, ребра часто раздвигают грудную клетку, и тогда становится видна его жуткая худоба. Наконец он перевернулся на спину, с трудом приподнялся. В глазах были страх и неловкость.
– Простите мою наготу… – прошептал он сипло. – Я сейчас… с вашего позволения… оденусь. К сожалению, у меня нет ничего ценного, чтобы отблагодарить вас за спасение моей ничтожной жизни…
Сигизмунд взглянул на меня – говорить должен сюзерен, а я отмахнулся от изъявлений благодарности.
– За ничтожную жизнь еще и плата?.. Просто в следующий раз не лезь в воду, если не умеешь плавать…
Спасенный чуть ожил, торопливо одевался, кланялся, в глазах страх почти испарился, только голос стал еще виноватее:
– Да я хотел лишь чуть освежить лицо… Но там скользкая глина, я поскользнулся. Кто ж думал, что сразу от берега так глубоко?
Сигизмунд смотрел на него с удивлением, смешанным с отвращением. Спасенный был мал ростом, тщедушен и настолько узкоплеч, что казался уродом. В этом мире, где от тяжелой работы никто не избавлен, даже у самых высокопородных баронов ладони как копыта от твердой корки мозолей, у каждого мужчины плечи выдаются в стороны. Даже у стариков с отвисшими животами они пошире задницы, а этот весь как цилиндр, мне даже захотелось спросить, где будем талию делать, лицо остроносое, глаза сдвинуты к переносице, из-за чего узкое лицо выглядит совсем как доска, повернутая ребром.
Я кивнул Сигизмунду:
– Пойдем. Он тут дальше сам справится.
Когда мы были уже за десяток шагов, сзади послышался заискивающий голос:
– Добрые люди!.. Можно я пройду немного с вами?
Он догонял нас, запыхавшийся, костлявый, похожий на христианского умерщвлятеля плоти, но я не заметил ни крестика на шее, ни вериг или цепей. Сигизмунд поморщился, я тоже сказал без охотки:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
