Тиражи печатавшегося на пишущих машинках националистического «самиздата» были мизерными — 20-30 экземпляров, а его читательская аудитория не превышала двух-трех сотен человек. Всего свет увидело десять выпусков журнала «Вече», два выпуска наследовавшего ему журнала «Земля» идва выпуска «Московского сборника». («Сборник» появился осенью 1974 г., издавался бывшим членом ВСХСОН Леонидом Бородиным и фокусировался на национальной и религиозной проблематике.) Даже вкупе это было значительно меньше одной лишь «Хроники текущих событий» — выходившего на протяжении 15 лет (!) уникального правозащитного бюллетеня, не говоря уже обо всей массе либерального «самиздата».
Либеральной диссидентуре удалось создать, во многом благодаря западным посылкам и денежным переводам, разветвленную и действенную инфраструктуру взаимной помощи: денежное и материальное вспомоществование получали люди, лишившиеся работы вследствие политических преследований, отказники и «отсиденты» (вышедшие из лагерей). Воспевавшим общинность и солидарность русского народа националистам даже близко не удалось подойти к формированию аналогичной сети. По крайней мере, политзаключенные-националисты чаще получали помощь от «чужих» — либералов, чем от «своих».
Тем не менее, не стоит недооценивать значение диссидентской струи в формировании и развитии русского национализма, равно как и в распространении его идей. Во-первых, будучи, как уже отмечалось, несравненно более свободным в формулировании и выражении взглядов, чем подцензурная печать, «самиздат» выступал своеобразной лабораторией националистической мысли и полигоном апробации ее идей. Во-вторых, «самиздат» служил важным каналом взаимодействия диссидентского и истеблишментарного национализмов. Скажем, Илья Глазунов и Сергей Семанов оказывали «Вече» финансовую помощь; «молодогвардейцы» и члены «Русского клуба» при ВООПИК не только входили в число постоянной читательской аудитории, но и нередко были авторами националистического «самиздата». Вообще же, буквально по известной фразе о сладости запретного плода, «самиздат», как магнитом, притягивал к себе потенциально или актуально русофильскую интеллигенцию. В круг друзей и знакомых издателей журнала «Вече» входили видные деятели русской культуры: писатели Леонид Бородин, Венедикт Ерофеев, Александр Солженицын и Василий Шукшин, живописцы Илья Глазунов и Константин Васильев, певица Лидия Русланова, историк Лев Гумилев и др. Через и посредством этих влиятельных (сейчас бы сказали: культовых) фигур идеи националистического «самиздата» просачивались в более широкие интеллигентские круги.
«Самиздат» растекался не только по горизонтали, но и шел по вертикали, попадая даже в правящую элиту. Упоминавшийся Семанов передавал журнал «Вече» не кому-нибудь, а председателю Верховного суда СССР, снабжал националистическими памфлетами пятерых помощников членов Политбюро287. В этом отношении «самиздат» — не только националистический, а вообще — напоминал журнал Александра Герцена «Колокол»: оппозиционный царский власти, он с интересом и даже не без трепета читался высшими сановниками самой этой власти.
Однако даже если известность и влияние русского националистического «самиздата» многократно превосходили его формальные тиражи, он все равно никогда не мог даже близко подойти к известности и влиянию либерального и правозащитного «самиздата», поддерживавшегося и пропагандировавшегося «радиоголосами» и «тамиздатом». Хотя репрессалии против различных идейных течений диссидентства были одинаково жестокими, их эффект в случае с русскими националистами и правозащитниками оказывался различным. Когда власть «закрывала» первых, они вообще выпадали из общественного оборота, в случае же ареста вторых западные «радиоголоса» все равно обеспечивали эффект их мощного актуального присутствия.
287 См.: Митрохин Николай. Указ. соч. С. 124; Самоваров Александр. Пер-
спективы русского национализма: национализм с человеческим лицом. М.,
2008. С. 348.
В любом случае даже намек на независимую и альтернативную режиму политическую активность воспринимался им как вызов устоям советской системы. Относительная терпимость в отношении диссидентства в начале 70-х годов была побочным продуктом политики детанта: Кремль, добивавшийся соглашений с США по стратегическим вооружениям, какое-то время сквозь пальцы смотрел на неподцензурную политическую активность. Однако его терпение никогда не было безоговорочным (известные диссиденты П.Якир и В. Красин были арестованы летом 1972 г.) и сколько-нибудь длительным. В 1974— 1975 гг. удар нанесли по диссидентам всех мастей вне зависимости от их идеологической принадлежности: в феврале 1974 г. из СССР выслали знамя русского национализма Александра Солженицына, в ноябре по личному распоряжению Андропова был арестован Владимир Осипов (выпуск «Вече» прекратился еще в марте-апреле; на смену ему пришел журнал «Земля», продержавшийся лишь два выпуска); в декабре за «Хронику текущих событий» посадили Сергея Ковалева; весной 1975 г. под давлением КГБ прекратилось издание «Московского сборника». Всего же в 1967—1974 гг. к уголовной ответственности за антисоветскую агитацию и пропаганду привлекли 720 диссидентов288.
288 Барсенков А. С, Вдовин А. И. Указ. соч. С. 554.
Вопреки националистическому мифу об особо пристрастном отношении власти к русским националистам, тяжесть наказаний для них и правозащитников была, в обшем, симметричной: «рецидивист» Осипов получил 8 лет «строгого режима»; Ковалев, для которого эта была первая «ходка», 7 лет «строгача» и 3 года ссылки; Бородин вообще отделался официальным предупреждением прокуратуры и, вернувшись в Сибирь, всецело посвятил себя литературному труду. Репрессии оказались более чувствительными для диссидентов-националистов не в силу избирательной жестокости преследований, а потому, что русское националистическое направление в диссидентстве вообще было заметно слабее либерально-правозащитного, пользовавшегося преимущественными симпатиями столичной интеллигенции. Плюс к этому стоит добавить упоминавшийся эффект западной пропаганды, многократно увеличивавшей влияние правозащитников и создававшей эффект их постоянного и важного присутствия.
Так или иначе, сохранение общего вектора политики включения сопровождалось фактическим уничтожением внесистемного русского национализма. И это подтверждает, что отношение режима к русскому национализму и русской этничности вообще носило исключительно прагматичный и инструментальный характер. Хотя подавляющее большинство высокопоставленных коммунистов было этническими русскими, что, казалось бы, делало их потенциально чувствительными к националистическим аргументам, в первую очередь они ощущали себя коммунистами, а уже затем — русскими. В противном случае у них просто не оставалось шансов сделать карьеру при советском строе.
Знаменитое «ленинградское дело» на десятилетия вперед преподало урок всем, мечтавшим о повышении статуса России. Характерно, что в учебных курсах истории КПСС постсталинской эпохи оно подавалось именно как доказательство опасности будирования русс ко-российского фактора, хотя в сталинском списке обвинений в адрес фигурантов дела это был сюжет чуть ли не третьестепенного значения.
Так называемые «русские националисты» советской политической элиты — Петр Машеров, Дмитрий Полянский, Александр Шелепин и др. — на самом деле были никакими не националистами, а консерваторами советского образца. Точно такими же, как Леонид Брежнев, Михаил Суслов и Константин Черненко. Напряженные и конфликтные отношения между этими группами и личностями меньше всего имели отношение к русскому национализму, они коренились в борьбе за власть и, в какой-то степени, за выбор линии развития. Другое дело, что фракции советской интеллигенции использовались в этой борьбе для выяснения отношений и своеобразной проверки боем. «В столкновениях и взаимных укусах "либерального" и "охранительного" сегментов совинтеллигенции лишь отражался сложный и многослойный главный социосистемный конфликт в среде господствующих групп; эти столкновения часто выполняли роль "штабных игр" "неосталинистов" и "либералов", "пробных шаров", деклараций о намерениях, провокаций, неопасной формы выяснения отношений и т. п.»289
Фурсов А. И. Указ. соч. С. 79.
Гиперболизация роли и влияния русского национализма в советской жизни чаще всего основана на его отождествлении с советским консерватизмом. Надо признать, что для подобного отождествления имеются, по крайней мере, два серьезных основания. Во-первых, как отмечалось несколькими строками выше, националистическая интеллигенция использовалась влиятельными властными группами в междоусобной борьбе. Во-вторых, у консерваторов и националистов был ряд важных идеологических совпадений: культ сильного государства, мессианизм, антивестернизм, антилиберализм и (порою) антисемитизм, что и создавало впечатление их тождества. Но даже если в советской жизни национализм и консерватизм порою амальгамировали, с научной точки зрения они представляли собой тесно связанные, но разноприродные течения, поэтому в аналитических целях их дифференциация абсолютно необходима.
