шампуня и тепла ее руки, обвившей мне шею, перед мысленным взором у меня проносятся кадры, из груди вырывается тихий всхлип.
– Осень, я так виноват!
– Я тоже виновата, – шепчет она. – Я заставила тебя изменить Себастьяну.
– Ну, мы же с ним расстались.
– Должно пройти какое-то время.
– Я хочу любить тебя так же, – признаюсь я.
Осень не отвечает, и я жду, что пауза исказит мои слова и сделает странными, но нет, ничего подобного.
– Скоро все это останется позади. – Осень целует меня в висок. Наверное, нечто подобное тысячу раз говорила ей мама. Осси пытается быть мудрой, и я еще крепче прижимаю ее к себе.
– Как ты себя чувствуешь?
– Больно… – Осень пожимает плечами.
– Больно, – медленно повторяю я, стараясь допетрить, что к чему.
Потом у Осени вырывается стыдливый смешок, и стоп! – тормоза оставляют на душе у меня длинный черный шрам.
Как же я?..
Как же я мог забыть?!
Как же это не пришло мне в гребаную голову хоть на одну гребаную секунду?!
Сердце болезненно сжимается, и я теряю равновесие.
– Вот черт, Осси!
Она не дает на себя навалиться и хочет прижать мне ладони к щекам.
– Танн…
– Черт, черт, черт… – Я сгибаюсь пополам и, чтобы не вырубиться, коленями сдавливаю виски. – Ты была девственницей. Я же знал! Я знал, но…
– Слушай, все нор…
У меня вырывается леденящий душу стон – сдохнуть бы прямо на этом диване! Осси шлепает меня по руке, заставляя сесть.
– Прекрати!
– Да я просто дьявол…
– Заткнись! – Вот теперь Осень злится. – Мы не напивались. Ты был расстроен. Я сидела дома, готовила уроки, читала. Я была в здравом уме и твердом рассудке. Не под кайфом. Я четко осознавала происходящее. Я этого хотела.
Я закрываю глаза. Вернись, Таннер-статуя! Просто слушай Осень и все.
– Ну, закончил истерить? – спрашивает Осси и тормошит меня. – Заодно можешь похвалить нас обоих. Все прошло очень мило и безопасно. Это главное.
Я качаю головой. Вспоминаются лишь отдельные моменты. Бóльшая часть – туман, сюрный и эмоциональный.
– Я хотела, чтобы это был ты. Ты мой лучший друг, так что в каком-то извратном смысле все вышло путем. Даже если ты хотел только забыться на полчасика. – Тут у меня вырывается смешок: ну почему полчасика?! Осень снова шлепает меня по руке, а сама улыбается. – Такая промашка у тебя должна была выйти со мной. Со мной, а не с кем-то другим.
– Ты серьезно?
– Серьезно. – Осень кажется такой ранимой и беззащитной, что мне хочется как следует себе врезать. – Пожалуйста, не говори, что сожалеешь. Мне будет совсем стремно.
– Даже не знаю, что сказать… – начинаю я, стараясь говорить честно. – Рад ли я, что стал у тебя первым? Ага. – Осень усмехается. – Но хрень же вышла, Осси. Первый раз ты должна была подарить…
Она скептически поднимает брови.
– Нет, не Эрику, – соглашаюсь я. – Тому, кто любит тебя по-настоящему. Тому, кто не станет торопиться и так далее.
– «Тому, кто не станет торопиться и так далее», – повторяет Осень. – Поешь ты сладко, честное слово. В голове не укладывается, что вы с Себастьяном не поладили.
Резкий смешок слетает у меня с губ и почти мгновенно затихает.
– Так у нас все в порядке? – спрашиваю я, помолчав минуту.
– У меня в порядке. – Осень перебирает мне волосы. – Ты с ним говорил?
Вот как тут снова не застонать? Что за дерьмовый круговорот – от худшего отношения к лучшей подруге к разбитому сердцу и религиозной ереси, потом снова, как на репите.
– Сегодня он приходил извиниться.
– Так вы помирились? – спрашивает Осень с робкой, трогательной надеждой в голосе.
– Нет.
Сочувственный вздох Осени напоминает мне, как легко все вчера закрутилось. Кажется, эта мысль одновременно приходит на ум нам обоим. Осень отстраняется и зажимает ладони коленями, я сажусь прямо.
– По-моему, он просто хотел признать, что вел себя отстойно. Сейчас мне удобнее его ненавидеть, но, по-моему, он не думал меня обижать.
– А по-моему, в этой ситуации он много чего не думал, – парирует Осень.
Я смотрю на нее, подняв подбородок.
– В смысле?
– По-моему, сперва дело было в любопытстве. Порой ты впрямь очаровашка, каким себя мнишь. По-моему, он увидел в тебе способ что-то для себя исключить, а вышло наоборот.
– Тоска-то какая!
– Плохо, что мне его жаль, да? – спрашивает Осень. – Я знаю, тебе больно, и кажется, боль не пройдет никогда. Но она пройдет. Со временем. С каждым днем будет болеть все меньше и меньше, а потом парень или девушка улыбнется тебе, и голова закружится снова.
В такое впрямь не верится.
– Весь мой роман о нем, – признаюсь я. – Себастьян собирался помочь мне с редактурой – вырезать себя, переделать в кого-то другого. Но я так и не отослал ему текст. Теперь шансов у меня нет, и что делать, я, если честно, не представляю.
Глава девятнадцатая
До меня быстро доходит: даже если после нашего с Осенью разговора кажется, что все в порядке, еще не факт, что так оно и есть. Чем бы сейчас долбаный порядок ни считался.
В среду Осень возвращается в школу, но если раньше мы понимали друг друга с полуслова, то сейчас нужны витиеватые фразы. Мы выбираемся из моей машины, она стебется, показывая, что у меня расстегнута ширинка, а когда я ее застегиваю, мы оба превращаемся в скованных роботов. Я кладу ей руку на плечо, когда мы идем по коридору, – прежде чем прижаться ко мне, Осси замирает. Потом прижимается, но с таким напряжением, что хочется ржать. Стоит перехватить ее взгляд – взволнованный, полный надежды и желания все наладить, – и я стараюсь обнять ее покрепче, но на нас налетают ученики, бегущие по коридору. Нужно время, чтобы обычные дружеские прикосновения снова стали беспроблемными и непринужденными.
После сумбура взаимных извинений мы наконец осознали, что у нас был секс – неужели дело в этом? В таких вопросах мы всегда разбирались вместе. Если бы переспал с кем угодно другим, я пожаловался бы Осени, мол, секс меняет все, а сейчас, ясен день, не получится.
С родителями тоже о таком не поговоришь. Как бы сильно они меня ни любили, признание вроде этого повлияет на их отношение. Наверняка повлияет. Им известно, что Себастьян меня бросил и я вконец рассиропился.
Мамин бамперо-наклеечный моторчик работает на полную катушку. За последние три дня в наволочку мне поступили послания от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси Уильямса. И они помогают, как бы я маму ни подначивал. Возвращаясь домой, я тяжело вздыхаю и никогда не уклоняюсь от ее
