исчезнет, когда ты отправишься в промотур и когда отправишься на миссию, не исчезнет. Я буду ждать тебя, буду вспоминать все самое любимое. Буду работать над собой, чтобы стать хорошим человеком, другом, сыном. Буду думать, как стать тебе хорошим бойфрендом. А ты на своей миссии будешь горевать о том, что оказался геем.
Чувствую, Себастьян в ярости. Сперва мне хочется забрать свои слова обратно, но это желание быстро улетучивается: я сказал то, что думаю.
– Не буду я горевать… – начинает Себастьян, но резко отворачивается. От злости у него начинает дергаться челюсть.
– Так это предел? – спрашиваю я. – Другие чувства ты мне подарить не готов?
Себастьян качает головой, но говорит:
– Ты хочешь, чтобы я стал чем-то мне совершенно чуждым.
Чем-то… Не кем-то, а чем-то.
– Я хочу, чтобы ты принял себя таким, как есть. И знаю, что из нас двоих на чувства способен не один я.
Спрятав лицо за маской абсолютного спокойствия, Себастьян прицеливается и стреляет.
– Думаю, нам нужно расстаться. – Он делает паузу и оценивает результат, а у меня внутри все леденеет и раскалывается. – Так больше нельзя.
Остаток дня с трудом поддается объяснению.
Я ушел сразу, как Себастьян вынес мне приговор, и даже сейчас не могу вспомнить, чем занимался. Может, к озеру съездил. Я кружил, кружил, кружил по городу.
К наступлению темноты сотовый мигает миллионами сообщений от Осени. Себастьян не прислал ни одного. Я разворачиваю «камри» и аккуратно останавливаюсь у обочины возле ее дома.
Никогда прежде я не замечал, что в комнате Осси свечи с ароматом ванили, а голубоватый свет лампы успокаивает. Никогда прежде не замечал, что Осси обнимает в несколько приемов. Сперва обовьет меня руками, потом легонько прижмет к себе, потом сильнее. Кажется, и моральная поддержка разная по интенсивности, от «Эй, в чем дело?» до «Таннер, поговори со мной!» и «Господи, ну что же такое случилось?!».
А потом мы переходим на новый уровень – Осси уговаривает меня прилечь. Ее ладони у меня на щеках. Я не почувствовал, что расплакался, и теперь Осси сцеловывает мне слезы. Я изливаю ей душу – рассказываю, что был с Себастьяном; и что случилось после, и что мы расстались, и что я чувствую себя ничтожеством.
Ее губы так близко… Потом они у меня на губах. Потом ее рот приоткрывается от удивления.
Дальше больше…
И тут я ухитряюсь все похерить.
Тут я пускаю все под откос.
Глава восемнадцатая
Яне понимаю, что делаю. Где я должен быть? Точно не здесь. Глаза красные, волосы взъерошены. Не в пижаме я только потому, что а) встал под душ, едва приехав домой; б) спать в итоге не лег. Я в полном раздрае.
По пути к ее шкафчику я обвожу взглядом коридор. Обычно она выделяется из толпы – пламя рыжих волос в море темно-синего и индиго, а ее голос слышно из другого конца школы, такого больше ни у кого нет!
Осси не видно и не слышно.
Я кручу диск на кодовом замке ее шкафчика – вправо, влево, потом снова вправо, – но за дверцей не обнаруживаю ни куртки, ни рюкзака.
Вот дерьмо!
Звенит звонок, ученики растекаются по классам, коридоры медленно пустеют. Я остаюсь один, и бурлящий адреналин смешивается с ужасом: вдруг по линолеуму – стук-стук-стук – застучат каблуки директрисы? Я должен быть на современной литре вместе с Осенью: она на шекспироведение так и не перевелась. Я подхожу к двери и заглядываю в класс. Увидев пустую парту Осени, я резко разворачиваюсь. Лучше прогуляю урок, и плевать на последствия: сейчас нет ни сил, ни нервов сидеть и обсуждать Джеймса Фрея и липовую драму.
Домой тоже не хочется. Папа сегодня работает не с утра. Я понимаю, разговора с родителями не избежать, но пока не готов прочесть у него в глазах разочарование, сдобренное жалостью. Мол, знали мы, что так получится. Мол, болезненный крах иллюзий был только вопросом времени. Я заслуживаю каждое «Предупреждали мы тебя», потому что родители оказались правы. Правы во всем.
На верху лестницы есть скамеечка – ее не видно школьному руководству и учителям, рыщущим по коридорам в поисках прогульщиков вроде меня, которым не хватает мозгов уйти за территорию. Я сжимаю телефон в руке и горячо молюсь: сейчас включу его, и пусть там будут послания! Облом. Ни одного уведомления нет.
Осень не отвечает по телефону со вчерашнего вечера. В отчаянии я открываю ее контакты и звоню по номеру рядом с «Осень – дом». Гудок, еще гудок, потом раздается голос.
– Алло!
– Миссис Грин, здравствуйте! – Я выпрямляю спину и откашливаюсь. Вообще-то с матерью Осени я общаюсь почти так же часто, как со своей, но сейчас вдруг нервничаю. Миссис Грин знает, что я натворил? Осень рассказала ей?
– Привет, Таннер!
– Осень случайно не дома?
Секундная пауза. А я ведь не знаю, что скажу, если Осси таки возьмет трубку. Что люблю ее, хоть и не так, как ей нужно? Что мы совершили ошибку, точнее, я совершил, но Осси мне очень нужна?
– Да, она здесь. У бедняжки с утра расстройство желудка, вот и пришлось остаться дома. Она не написала тебе?
В конце лестницы зеленым горит знак выхода, и я зажмуриваюсь. Вчера вечером я выбрался из постели Осени и сбежал без оглядки. Когда наконец успокоился и собрался с мыслями, Осень не отвечала. Я и сообщения ей скидывал, и имейлы писал, и звонил.
Я вытираю глаза тыльной стороной ладони.
– Наверное, я пропустил сообщение.
– Ну вот! Надеюсь, ты не ждал ее утром у дома.
– Нет, не ждал. А Осень спит? Можно с ней поговорить? – Голос у меня звенит от отчаяния. – У нас тут тест по матану, я подумал, вдруг у нее в шкафчике конспекты.
– Она спала, когда я к ней заглядывала. Если нужно, разбужу.
– Нет-нет, – говорю я после секундного колебания. – Все в порядке.
– Слушай, я уезжаю на работу, но оставлю ей на двери записку. Осень увидит ее, как проснется.
Я умудряюсь закончить разговор спокойным голосом и прячу телефон в карман.
Звенит звонок, коридоры заполняются, пустеют, а я все сижу. Даже не знаю, который час. Со стороны небось я похож на статую: застыл на скамейке в обрамлении большого окна за спиной. Я сгорбился, уперся локтями в колени, смотрю в пол и стараюсь не шевелиться. В голове полная каша, но от неподвижного сидения внутренняя свистопляска понемногу проходит.
Картина довольно ясна: я говнюк, как всегда не справился с эмоциями и, возможно, разбил чужое сердце, чтобы на время забыть о собственных
