Хокинс еще раз внимательно посмотрел на собеседника, нахмурив густые брови, и, немного поколебавшись, отвел его в сторонку.
— Вам можно доверять, Прескот? — спросил он резко.
— Но, майор, если вы задаете такой вопрос — значит, знаете и ответ…
— Хватит болтать, старик, влияние Хьюита заметно и на вас, к сожалению! — ответил тот раздраженно. — Когда вы видели его в последний раз?
— Около недели назад… помимо наших старых университетских связей мы обнаружили, что наши расследования часто пересекаются, и решили работать сообща, чтобы обмениваться информацией и помогать друг другу.
Хокинс не смог скрыть недовольства.
— Он мне об этом ничего не говорил, — сказал он. — Он присвоил себе право на свободу, которую я, впрочем, и не думал ограничивать, что бы он там ни говорил. Хотя…
Он умолк, обвел взглядом присутствующих, а потом неожиданно спросил:
— Каким вы его нашли в последний раз?
— Ну… как обычно… — замялся Пол. — По правде говоря, тем утром он… да, он мне показался уставшим. Лучше сказать: озабоченным. Но так часто бывает, когда он занят каким-нибудь делом, и именно такое впечатление он произвел на меня утором… седьмого декабря, насколько я помню. В противоположность мне, человеку кабинетному, он глубоко привязан к этому городу, к Неаполю. Он любит разговаривать с людьми, пытаясь разыскать каналы, по которым идет контрабанда. Поэтому он считает, что надо уметь растворяться среди населения…
Хокинс подавил смешок.
— Ах, растворяться… Так вот, мой дорогой, он так там растворился, что исчез совсем.
— Что? — воскликнул Ларри.
— Исчез — вот все, что я могу вам сказать… Он уже больше недели не появляется на площади Витториа, и ни я, ни кто другой из отдела не может с ним связаться. Мне пришлось перепоручить лейтенанту Уилкинсону все связанные с подготовкой открытия этого проклятого театра дела, которыми должен был заниматься ваш Хьюит… Я говорю все это потому, что вы утверждаете, что вы его друг, но скоро я буду вынужден считать его пропавшим без вести… хуже, дезертиром. Завтра я доложу командованию.
Пол ошеломленно смотрел на майора:
— Дезертиром! Но это невозможно! С ним что-то случилось! Из британской армии так просто не исчезают… Может быть, его похитили, кто знает. Или его зарезал какой-нибудь сбир или наемный убийца на одной из этих гнусных улочек Спакканаполи, там, куда он ходил, чтобы узнать, откуда ветер дует (как он любил говорить)… Я знаю, что он вышел на след торговцев пенициллином в Форчелла. Должно быть, он наступил кому-нибудь на хвост и ему решили отомстить!
— Послушайте, старина, я рассмотрел все возможные гипотезы, задействовал всех своих агентов, которые, уверяю вас, тоже знают обстановку! Но мы бессильны перед этой стеной молчания. Надо признать, что этот город — что бы ни говорил ваш друг, считавший, что хорошо его знает, — совершенно нам неизвестен. У нас нет связей с гражданскими лицами, вот в чем проблема. А пока у нас не будет контактов с населением, мы не сможем расследовать больше, чем одно преступление из десяти…
Ошеломленный Пол пытался думать и слушать одновременно.
— Майор, уверяю вас, с ним что-то случилось, — упрямо повторял он.
Раздался звонок, возвещавший о начале концерта, и его пронзительный звук словно передал охватившее Пола беспокойство.
— Я тоже так думаю, — ответил майор Хокинс, повышая голос, чтобы перекричать шум, — хотя вашему другу часто приходилось объясняться за свои самовольные отлучки. Не хочу показаться сплетником, но лейтенант Хьюит был человеком независимым, почти недисциплинированным, знаете ли! Я даже пригрозил, что откажусь от его услуг, и это при том, что у нас так мало людей, говорящих по-итальянски…
В его тоне прозвучала такая враждебность, что Пол вспомнил, как Ларри рассказывал ему о характере своего начальника. Когда звонок умолк, он попытался встать на защиту друга.
— Эта независимость была ему нужна для эффективной работы, — внушительно произнес он. — Он показывал мне свой пропуск, дающий право находиться в любом месте и в любой момент, не объясняя своих действий и не оправдываясь.
— И никогда не ставить меня в известность о том, чем занимается! — возразил Хокинс. — А теперь, когда он попал в передрягу, что мне прикажете делать? Искать его в этом чужом для нас городе — все равно что пытаться найти иголку в стоге сена!
— Он должен был оставить хоть какой-то след… Предупредить коллег из Триста одиннадцатого…
Хокинс пожал плечами:
— Если бы! Вы что, думаете, на него можно повлиять? Один из тех умников, которые дают вам понять, что если вы не читали Вергилия, то не имеете права высаживаться — как в моем случае — посреди храмов Пестума! А вы читали Вергилия, Прескот?
— Он скорее говорил о Шелли, — заметил Пол.
— Ах да, этот портрет на письменном столе! Вы могли бы работать с портретом женоподобного поэта перед глазами, а, Прескот? Я даже подумал, что он… ну, того!
— Ларри большой специалист по творчеству Шелли, — объяснил Пол. — После войны он собирается опубликовать книгу, которая сделает его известным. Шелли бывал в Неаполе в начале прошлого века и…
Хокинс пожал плечами и недовольно прервал Пола:
— Мне нужны были полицейские, а мне подсовывают ученых! Лучше бы уж какая-нибудь история с девками! В любом случае, если он свяжется с вами…
Еще один звонок заглушил его голос. Хокинс двинулся вместе с толпой, сделав Полу знак, чтобы тот позвонил.
Великолепный зал был заполнен до отказа. Пол взял программку, нашел свободное место рядом с центральным проходом и тяжело опустился в кресло, даже не поприветствовав соседей. Разрушения, причиненные залу бомбардировками, были гораздо серьезнее, чем он полагал: большие куски сцены, оркестровой ямы и лож обрушились, и наскоро подобранные предметы театрального реквизита закрывали дыры. Но это занимало его мысли не больше, чем разговор соседей или чтение программы: он был поражен и никак не мог поверить в то, что рассказал ему майор Хокинс. Шум зала воспринимался им как глухой и невнятный аккомпанемент, диссонирующий с охватившим его смятением и замешательством. Что, черт возьми, могло случиться во время его отсутствия? В какое осиное гнездо угодил Ларри? Его расстраивало не столько отсутствие известий, сколько смутное ощущение предательства. Пол вспомнил, как семь лет назад Ларри уехал в Италию и пропал. Он тут же устыдился своих мыслей. А что, если Ларри просто не успел его предупредить? Раздумывая о том, что предпринять, Пол разглядывал ложи. Многочисленные зеркала, покрывавшие стены, отражали свет канделябров, излучавших мягкое, почти неправдоподобное сияние, от которого он отвык. «Для полноты очарования, — подумал он, — надо было бы, чтобы на красном бархате кресел сидели блестящие неаполитанские красавицы, но их не было, по крайней мере в партере. Публика состояла преимущественно из военных — офицеров и сержантов, — которые пытались вести себя как в мирное время: листать программку, давать на чай билетерше, любоваться куполом, который украшали боги и богини. Невероятно, немыслимо, что Ларри здесь не было! Более того, это тревожило. Все удовольствие, которое он рассчитывал получить от сегодняшнего вечера, было испорчено. Он вспомнил, что сказал ему Хокинс, но майор был так враждебно настроен по отношению к Ларри, что Пол предпочел на время забыть о нем. Проследив за направлением взгляда своего соседа, он поднял голову: на последних ярусах несколько местных молодых людей и девушек радовали глаз своей свежестью. Они были так счастливы тем, что попали на концерт, что, казалось, готовы были унестись в те эмпиреи, в которых парили возвышавшиеся над ними боги Олимпа. В зале присутствовали и несколько пар более старшего возраста, изящных, нарядно одетых, свысока (в прямом смысле этого слова) смотревших на свой театр, оккупированный солдатней. Они напомнили ему о жильце второго этажа дома на Ривьера-ди-Кьяйя — элегантном человеке из фиакра — и его таинственной спутнице… „Нет уж, — сказал он себе, — я не позволю тлетворной атмосфере этого дома захватить меня. Одного вполне достаточно“.
