Кто-то из них заговорил вдруг даже совсем не о том: вспомнил приказ о приближении инженера к рабочему месту. Сергей Сергеевич только рукой махнул и посоветовал оратору не прикрываться всякими там приказами.
— О себе расскажи, о себе, а на инженеров нечего сваливать. Каждый обязан за себя отвечать. А насчет приказа мы уже говорили.
— Говорили, да, — вырвалось у Николая, — только дело не двинулось!
Сергей Сергеевич не обратил на это внимания.
— Значит, о себе ничего сказать не можешь? — обратился он к сменному мастеру. — Так вот всегда!
— Да что говорить, товарищ начальник? У нас, куда ни повернись, всюду недостатки да непорядки…
— О чем ты говоришь? О каких непорядках? У нас прямая задача: выяснить, почему авралим. Вот и выясняй. А ты — о каких-то неполадках!
— Да вот хотя бы захламленность у нас, грязь…
Сергей Сергеевич не дал ему договорить:
— Слушай, я не управдом, а ты не дворник! Нечего нам тут о метлах разговаривать. Ты мне давай конкретные меры, как избавиться от аврала.
— А в этой самой грязи, — настойчиво продолжал мастер, — металл валяется.
— Так подними — и дело с концом! — начал сердиться Громов.
— Как же, поднимешь! Металл этот в стружку уходит. Что толку стружку поднять? А все потому, что излишние припуски литья и поковок…
— Ты опять куда-то залез. Не об этом надо говорить. Давай насчет аврала. А если нечего сказать, тогда сиди и слушай других.
После этого говорить никому не захотелось. И Сергей Сергеевич предложил: хорошенько подумать над причинами авралов, неритмичной работы и собраться через несколько дней, чтобы выработать решительные меры. Затем он прочитал небольшую докладную записку о работе цехов за декаду. С этой запиской он должен был выступить на совещании у директора завода. Прочитав, он спросил, нет ли у кого замечаний. Замечаний, к счастью, не было.
Утром следующего дня, когда Громов собирался уже на совещание к директору, в кабинет вошел Плетнев. Попросив закурить, он, как бы между прочим, спросил: окончательно ли готова докладная записка.
— Да вроде бы…
— Жаль. У меня несколько поправок, правда, не очень существенных.
Сергей Сергеевич насторожился. Замечания, которые Плетнев изложил тихо и неторопливо, словно читал по книге, были довольно существенными и относились к цифровым данным.
— Что же вы раньше молчали? — спросил, насупившись, Громов. — Все приберегаете…
Затянувшись дымом и испытующе глянув в лицо собеседника, Плетнев ответил, что об этих цифрах он узнал только что и совершенно случайно. Между тем это было не так. Плетнев не пожалел накануне времени и целый вечер провел в мастерских.
— Сами посудите: в записке указано, что план за первую декаду выполнен на сорок семь процентов. Это вам стало известно из планового отдела. От Чебурашкина. Я заинтересовался и решил выяснить, посмотреть цеховые книги. Хотя это и не входит в мои обязанности…
— Вот именно! — вставил Сергей Сергеевич.
— Оказалось, — продолжал невозмутимо Плетнев, — по этим книгам план выполнен на пятьдесят процентов. Это меня еще более удивило. Я хотел вас обрадовать. Но все-таки решил проверить. Поговорил с мастерами. И что же получилось фактически? Получилось, что мастерские выполнили план за декаду на пятнадцать процентов. Таков итог.
— Как же так получилось, черт возьми?
— А уж этого я не знаю. Я знаю только одно: с неточными цифрами идти на доклад не рекомендуется.
— Да, обрадовали! — сердито проговорил Сергей Сергеевич. — Не могли вчера высказать свое сомнение. За сутки можно было все проверить, уточнить, проанализировать. От этой проклятой цифры вся картина меняется! Понимаете?
— Отлично! Потому-то я и зашел к вам.
— «Отлично»! — грубо передразнил Сергей Сергеевич! — Что я теперь с этой бумажкой делать стану?
И Громов отбросил докладную записку.
— Что же делать? — горестно вздохнул Плетнев.
Громов принял это за издевательство.
— Да вы понимаете, что произошло? Я на доклад не могу явиться. Осталось полчаса. А вы…
— Послушайте, Сергей Сергеевич, вы говорите так, будто бы я во всем виноват, — сказал Плетнев серьезно. — Неужели вам нравятся такие, как Чебурашкин? Сказал начальник — и хорошо, сделал — и отлично. Такой подчиненный никогда не поправит начальника. Хочет, чтобы он выглядел дураком!
Плетнев вышел.
Сергей Сергеевич выругался и твердо решил, что Плетнев — человек с подковыркой, а проще говоря — сволочь.
— Когда я теперь с этим делом управлюсь?
…Плетнев никогда не спешил открыться перед людьми. Откровенным он бывал лишь с теми, на кого хотел влиять. Обычно сдержанный, Плетнев с такими людьми становился более свободен, прям и даже резок, не оставляя обычного в таких случаях тона превосходства. Говорил он тогда не спеша, зная, что его будут слушать, спокойно подбирал слова, как бы давая почувствовать их вес. С некоторых пор Плетнев почувствовал, что Громов волей-неволей принужден будет слушать его. И с ним можно быть до известной степени откровенным и не терять превосходства. Все это будет продолжаться до тех пор, пока Громову не станет ясным положение дел в мастерских. А оно, судя по всему, не слишком его интересует. Конечно, Громов будет внутренне сопротивляться, но ничего сделать не сможет. Придется ему считаться с Плетневым. Иное дело Леонов. Отношения у них ровные, даже нечто вроде дружбы, — до известных границ, именно до тех, какие казались возможными самому Плетневу. Если он и подшучивал, то с ласковым превосходством и добродушием. Леонов был моложе и притом занимал не то положение. В техническом отделе Николая зачислили в разряд немудреных парнишек и звали просто Колькой, сердечность принимали за простоватость, а откровенность — за болтливость. Беспечный жест, милая невнимательность, забавная торопливость — таким был Леонов при беглом взгляде. Собранный Плетнев мог, казалось, научить его кое-чему.
Сегодня они вместе возвращались с работы, один — подтянутый, начищенный, угловатый, другой — небрежно одетый, свободный в движениях, что называется распахнутый на ветру.
— Уважил твою просьбу начальник? — усмехнулся Плетнев и, не дожидаясь ответа, заговорил о своем: — Слыхал? Он на меня обижается! Да если бы не мои поправки, было бы ему на совещании у директора! Сошло с рук. А он и не поблагодарил.
Николай посмотрел на него с интересом.
— Я не мальчик. Не вознаграждать нужно, а признавать, — пояснил Плетнев, пристально, чуть прищурясь, взглянул на Николая и с расстановкой проговорил: — Я мог бы руководить мастерскими в десять раз лучше. Веришь?
На его лбу напряглись две синие жилы. Они напоминали Николаю мальчишескую рогатку, и он, заглядевшись на них, ответил не сразу.
— Конечно, еще бы! — И с неожиданным воодушевлением добавил: — Я вполне верю!
Плетнев бросил на него пытливый взгляд — не смеется ли? — и вдруг сказал:
— Ладно, дружок, шучу! — и далеко отбросил щелчком дымящийся окурок. — Шучу! — повторил он и
