с нажимом и усмехнулась. – Он много порассказал. Тут несколько лет назад институт по народным промыслам открыли, он в замдиректорах ходил. Ну а директора им подарили из номенклатурных товарищей, который чуть раньше завалил работу на одном кожевенном заводике, – экономика ведь знаний требует! Культура же, как известно, не требует. Вот его и перекинули с одного тепленького местечка на другое. Товарищ в директорском кресле устроился, а для самого что народные промыслы, что теория относительности – все едино! Ну и начал он руководить умниками вроде моего приятеля. Они подождали, потерпели – и разбежались. Директор этому обрадовался, сотрудников по собственному разумению набрал – только почему-то через год институт развалился, пришлось закрыть за ненадобностью. А жаль! Дело хорошее, вот только с левой ноги начинали…
– Культура у нас не того… не на первом месте… – равнодушно отозвался Станислав Сергеич.
– И не на втором! – горячо сказала Вера. – Потому как видимой пользы нет, так, иллюзия какая-то. А нравственные потери – кто их подсчитает?!
– Две недели назад я бы над тобой посмеялся, – задумчиво произнес он.
– Слушай, Тропотун, – вдохновенно заговорила Вера. – Ты когда-нибудь замечал, как вольготно на Руси дураку?.. И сказки про него у нас складывают, и за государственный счет лелеют, и даже за его дурацкие фантазии из нашего с тобой кармана платят. Взять, к примеру, и на болоте дворец-птицефабрику отгрохать, а, каково?.. Ничего, мы богатые!.. Гуси сами на лужках паслись, утки же во дворце-птицефабрике сдохли. Ничего, зато идея прекрасная!.. А вот умника не жалуют… Боятся умника. Кто его знает, что у него на уме? Черт знает до чего ведь додуматься может!..
– Ишь ты как! – вдруг развеселился Тропотун. – А дураку твоему до пенсии дотянуть надо? Надо! Зато ему что скажешь, то исполнит. А умников у меня целый институт – так между собою договориться не могут, потому что каждый есть индивидуальность!
Помолчали. Станислав Сергеич ушел в себя, потом как-то нерешительно взглянул на Веру и вдруг попросил: «Честно мне ответь – что для тебя в жизни главное?»
– Спросил бы что-нибудь полегче! – она даже потрясла своей бедовой стриженой головой. – Ну, конечно, не деньги… И не положение в обществе… Пожалуй… чтоб скучно не было! – и она состроила гримаску.
– Ну а в чем ты видишь смысл своей жизни?
– Смысл жизни?! – изумилась она и нервно хмыкнула. – Кажется, тебя тут несколько перелечили…
– Я серьезно.
– Эх, – с тоскою воскликнула Вера, – да что же мы за нация такая неприкаянная?.. Все нам смысл жизни подавай – не меньше! Откуда мне знать смысл жизни?.. Свой он у каждого, свой. Кому ковров-хрусталя натащить полный дом, кому пить-есть сладко, а кому всю жизнь ее смысл искать…
– Каждому свое? – криво улыбнулся Тропотун.
– Не передергивай! Я тебе историйку глупую расскажу. Но с моралью…
Станислав Сергеич внимательно посмотрел на Веру и приготовился слушать.
– Захотелось мне как-то раз какао. Знаешь, иногда возникает такое почти судорожное желание чего-нибудь, что кажется – не исполнишь его, так тут же и помрешь! Я всю кухню перерыла, все шкафчики обыскала, нашла-таки старую коробочку с парой ложек какао-порошка на дне. Ох, и развернулась я тут!.. Молоко в кастрюльке вскипятила, сахару добавила, какао всыпала, тщательно перемешивая… О, какой пошел аромат!.. Я взяла чашку тончайшего фарфора, перелила в нее драгоценный напиток – чашка всего и вышла! – уселась за стол и предалась дегустации. Я наслаждалась каждым глотком, это было наивысшее блаженство, пик наслаждения. Выпила все до капли. Глядь в чашку – на дне дохлый вареный таракан. – Она захихикала. – Меня аж передернуло от отвращения. Сижу с чашкой в руке и думаю, бежать в туалет или обождать?.. Не побежала. Вымыла чашку и параллельно пришла к заключению, что на донышке жизненных радостей всегда лежит свой дохлый таракан.
Тропотун невольно рассмеялся. Потом сказал:
– Глубокое философское умозаключение?
– А-га… И хватит фрондировать. Как ты чувствуешь себя?
– Что-то слабость, – беспомощно развел руками Тропотун. – Потому и записку послал. Ты уж извини…
– С ума сошел! Какие могут быть извинения? В ее зеленых глазах ему почудился страх.
– Я знаю, нам было бы лучше не встречаться, – с горечью продолжал он, – но это выше моих сил. Смотреть в твои глаза, видеть твое лицо… твое родное лицо… – его голос пресекся.
– Станислав, не надо! Когда ты отсюда выйдешь, мы будем встречаться каждый день!.. – Она умолкла, пытаясь справиться с подступавшими слезами, потом спросила глуховатым от волнения голосом: – Операцию делать будут?
– Нет, – кратко ответил он. – Неоперабелен,
– Ты?! Невозможно!..
Он мрачно усмехнулся и увидел, что Верино лицо в этот миг странно застыло, а ее устремленный на дверь взгляд прямо-таки остекленел. Таак… Констатировал Станислав Сергеич. К пантере присоединяется тигрица!..
Делая вид, что в палате нет никого, кроме них двоих, Регина подошла к кровати и села в изголовье у мужа. На ней было белое платье в крупный красный горох, в ушах – красные большие клипсы. Она положила свой пакет на тумбочку, затем взяла руку Станислава Сергеича и нежно спросила: «Что, тебе стало хуже?»
– Это конец. – Серьезно и значительно произнес он. – Я неоперабелен.
Жена ойкнула и заплакала. Вера, молча глотая слезы, смотрела на нее с глубоким сочувствием.
Дав Регине время поплакать, Станислав Сергеич негромко заговорил. Благодаря отработанной дикции каждое его слово звучало четко и весомо.
– Случай помог мне узнать, что жизнь моя на исходе. Остались месяцы, а быть может, только считанные недели… – его проникновенный искренний тон проникал в самую душу. – Регина, успокойся, мне трудно говорить! – попросил он всхлипывающую жену.
Она судорожно глотнула воздух и сжала пальцами горло, пытаясь этим беспомощным движением удержать свои рыдания.
– В больнице я многое увидел по-иному. Многое переосмыслил. Здесь я остался наедине с собою – и мне вдруг сделалось страшно. Да-да! Страшно. Потому что мое истинное, лучшее «я» не пробилось сквозь те заросли лжи, ханжества и лицемерия, которыми я уснастил свою жизнь. Я жил, суетился, бежал куда-то – и все вхолостую!.. Теперь наступило возмездие. Надо платить долги. Потому я и позвал сегодня вас обеих. Тебя, Регинушка, и тебя, Вера… Хочу попросить у вас прощения за то зло, которое вольно или же невольно причинил вам!..
Он умолк, собираясь с мыслями, и бросил быстрый проницательный взгляд на лицо жены, потом любовницы. Регина еле сдерживала рыдания, Верино лицо побелело и напоминало гипсовую маску. Вполне удовлетворенный произведенным эффектом, Станислав Сергеич заговорил вновь:
– Каждая из вас дорога мне. У меня никого нет ближе вас двоих на этой земле. Сегодня, лежа без сил на этом смертном одре, я умоляю вас… –
