голос его прервался, – умоляю вас о снисхождении и прощении…
– Ты необыкновенный, Славочка! – воскликнула Регина горестно. – Мне вечера напролет звонят из НИИБЫТиМа и спрашивают о твоем здоровье. А вчера за полночь позвонила твоя сотрудница и уверяла меня, что ты – святой. Дескать, только святой в наше время может страдать за правду!..
– Хмм… – к подобному повороту событий он не был готов. – Хмм… – вторично произнес он. – Но я совершенно убежден, что смысл человеческой жизни – в служении Истине… – нашелся наконец Тропотун. – Истине с большой буквы! В этом долг каждого порядочного человека и гражданина своего отечества. – С пафосом закончил он и внутренне скривился – получилась некоторая передержка. И, чтобы замять собственную неловкость, Станислав Сергеич тотчас перешел к заветной теме. – Я отдаю себе отчет, что это не принято… – через силу заговорил он. – Есть ли у меня на то моральное право?.. Но время… время!.. – тут он с усилием оторвался от подушек. – Я прошу… Заклинаю вас! Вы не можете отказать мне в моей последней просьбе!.. Протяните же руки друг другу – и я уйду из этого мира спокойно… – в полном изнеможении он откинулся на свои подушки и ощутил на лбу капли холодного пота.
– Славочка! – как-то неестественно пискнула Регина. – Ах ты, Боже мой! Конечно, если ты так хочешь… – и она протянула Вере свою наманикюренную ручку.
– Ну если вопрос стоит таким образом… – Вера пожала плечами, подалась вперед и тоже протянула руку с обгрызенными ногтями.
– Хорошо… Спасибо вам… – пробормотал Станислав Сергеич таким тоном, словно его только что соборовали, и закрыл глаза. – Я устал… идите…
Праздник Фарисея
Ушли женщины вместе. А Станислав Сергеич почувствовал себя… обманутым. Оказывается, подсознательно он жаждал вовсе не примирения, но взрыва эмоций, фейерверка страстей, даже скандала! И вместо этого – дипломатический прием. Холодные лица, исполненные собственного достоинства, в общем, тоска!.. Вот если бы Регина вдруг вцепилась Вере в волосы… В ее стрижку не вцепишься!.. Хотя конечно это его заслуга, что все сошло как по писаному… Он действовал, словно дирижер, разыгрывающий сложнейшую партитуру с упрямым оркестром, – или же как дрессировщик тигров… Станислав Сергеич стал припоминать выражения лиц обеих женщин, их напряженные позы, выразительные взгляды, которыми они обменивались и в которых сквозила отнюдь не любовь… Все-таки он не прав! Пусть не было мелодраматичных воплей, но между ними троими произошел безмолвный поединок самолюбий, в котором он смог навязать свою волю. Не зря же его преследовало чувство, будто он находится в поле сверхвысокого напряжения. Они протянули друг другу руки, они поняли и простили его, они смогли переступить ради его спокойствия через ворох предрассудков. Он просто должен был перелить в их заблудшие души тот огонь всечеловеческой любви, который отныне пылает в его груди…
В палате появился снедаемый любопытством Гриша, прошел к своей кровати, сел и, с уважением обозрев возвышавшегося на подушках Станислава Сергеича, негромко кашлянул. Тропотун медленно размежил веки и вопросительно посмотрел на Гришу.
– Мешать не хотел, – деликатно пояснил тот и в подтверждение своих слов шмыгнул носом. – Светленькая это кто – жена ваша? А вторая?..
– Любовница.
У Гриши отпала челюсть.
– Не-е, – сказал он после паузы. – Заливаешь! Чтоб жена и полюбовница вместе ходили… Не бывает этак!.. Ты шутишь… – догадался он.
– Не до шуток мне, брат Григорий!
– И то… – раздумчиво согласился Гриша и надолго умолк. Каким-то образом уместив услышанное в своей черепной коробке, он вспомнил, что мужики звали его играть в домино, засуетился, схватил коробку с костяшками и затрусил вон.
А Станислав Сергеич от души потянулся, широко зевнул и закинул руки за голову. Гришино восхищение ему польстило, хотя в этом он себе и не сознавался. Настроение ненадолго поднялось, но скоро мысли его вновь приняли самый мрачный оборот. Он размышлял о том, что всю жизнь умудрялся выскользнуть из-под удара противника, что этот номер проходил у него, и не раз – но тогда он имел дело с людьми, теперь же… Смерть не тот соперник, которого можно перехитрить!.. Глаза его увлажнились. Боже мой, умирать сейчас, в расцвете сил, когда все в твоих руках!.. Едва справившись с разгулявшимися нервами, он стал думать о том, что Регина очень верно подметила черты неординарности в его натуре. Он, конечно, умный и эрудированный человек, хороший специалист, между прочим. А теперь еще к нему пришло это всеобщее знание, эта мудрость веков, заключающаяся в тех религиозных текстах, которые он прочел и пережил…
В тот момент, когда самолюбование Станислава Сергеича по размерам своим уже готово было сравниться с небезызвестной Джомолунгмой, он случайно опустил бродивший по потолку взгляд – и вздрогнул: на стуле в ногах кровати сидел очень серьезный упырь в черном смокинге и высоком, слишком большом для него котелке, стоявшем прямо на оттопыренных ушах. Встретив оторопелый взгляд Тропотуна, нечисть вежливо приподняла котелок и приветливо осклабилась.
– Добрый день, – раздался высокий, переходящий в дискант тенорок. Из-под нешироких полей котелка хищно посверкивали фосфоресцирующие глазки. – Пришел вот навестить по старой дружбе – как-никак ты дал мне возможность выхода в ваш мир…
От его сочувственного тона Станислав Сергеич рассиропился и жалобно произнес: «Лежу вот… Говорят – неоперабелен!..»
– На смертном одре! – торжественно провозгласил упырь, воздев правую лапку.
– Опять изгальничаешь?.. – тут же обозлился Тропотун. – Я с тобой как с человеком… Нечисть она нечисть и есть!
Упырь весело хихикнул, но сейчас же напустил на себя серьезности, прижал обе лапки к груди и смущенно забормотал:
– Приношу извинения… Самые что ни на есть глубокие… Никогда не повторится, клянусь упырской матерью!..
– То-то же! – удовлетворенно кивнул Станислав Сергеич. – Нет, погоди… Это какой ты матерью поклялся – чертовой?.. Ах ты!..
– У каждого существа одна мать, – оскорбленно прервал его упырь. – И я требую уважения к своей родной матери!
– И черт с тобой! – вдруг успокоился Станислав Сергеич. – В сущности, я говорю с самим собой. На плод собственного воображения просто смешно обижаться!
– Правильно, – поддержал его упырь. – Я ведь тебя даже люблю… Ты совершенство в своем роде! Ведь вот на смертном одре лежишь – а представляешься!.. Ну не кривись, не кривись… Я любя…
– Но я же действительно умираю, – печально произнес Станислав Сергеевич.
– Ха-ха! – взревел треклятый упырь и заскочил на сиденье стула с ногами. Хвост его выгнулся вопросительным знаком, потом изобразил в воздухе что-то эндакое насмешливое, после чего нежить выпрямилась во весь свой небольшой рост и гордо выпятила грудь с белейшей манишкой. – Это невозможно, – копируя тон Станислава Сергеича, печально произнес упырь, – ибо Тропотун – бессмертен!.. – Он воздел
