Итеру не могли лгать. Воспитание, которое они получали с самого раннего возраста, усиленное гипнотическим воздействием их наставников, делало их неспособными к любому искажению реальности. Они могли не отвечать на вопросы — и молчать даже под чудовищными пытками, — но не лгать. А Нираху для выполнения его честолюбивого плана было просто необходимо научиться этому. Сначала для того, чтобы скрыть правду о своем обучении — любого Итеру, уличенного в контактах с адептами черной магии, тут же выгоняли из ордена, предварительно лишив памяти, — а затем для того, чтобы приготовиться к захвату трех талисманов. И старик учил его лжи. Он бился, прикладывая страшные усилия, ломая защиту, поставленную в мозгу Нираха, выискивая изощренные лазейки для зажатого в жестких рамках сознания юноши. Наконец ему удалось это, и когда однажды Нирах, проведя ночь с Эми, сообщил старику, что разбирал клинописные таблички в западном приделе Храма, Нингишзида, хоть и избил его до полусмерти плетеной тростниковой палкой, в душе вознес хвалу Мертвым Богам. Ему удалось почти невозможное — из совершенной этической машины, какой был Нирах, Нингишзида с успехом лепил демона. Временами он чувствовал себя Творцом и посылал насмешливые проклятия далеким наставникам юноши. Но иногда, просыпаясь ночью, чуял исходящую из-под земли черную волю тех, кто тысячелетиями ждал своего часа, и понимал, что не его, Нингишзиды, ничтожными усилиями, а этой черной волей и лепится новый облик Нираха. Тогда он не мог заснуть уже до зари, ворочаясь с боку на бок и тревожно размышляя, какую жертву потребуют Мертвые за столь дерзкую сделку. За эти три года он привязался к юноше, как к родному сыну, и не хотел, чтобы следы его навеки затерялись в пыли и прахе Далекой Земли. Но время шло, и однажды Нирах покинул камышовую страну, чтобы вернуться уже настоящим Итеру. Прошло почти двадцать лет, и этот день настал.
Теперь он стоял перед стариком, закованный в двойную броню светлых и темных сил, удивительное существо, воспитанное одновременно Раем и Адом, сочетавшее непреклонное мужество и ледяное спокойствие Итеру с неукротимым злым пламенем служителя подземных богов, и луна играла на его испещренном заклинаниями могучем теле. «Он подобен Гильгамешу, — с трепетом подумал Нингишзида, — Гильгамешу, также искавшему дар бессмертия за Водами Смерти… Да будут благосклонны к нему подземные боги…» — И тут же одернул себя. Нельзя ожидать благосклонности от Мертвых Богов. Можно лишь надеяться, что они найдут для Нираха подходящее место в паутине своих ядовитых замыслов. Место, которое, по крайней мере, сохранит ему жизнь.
— Иди, — сказал старик, кивая на поросший бурой остролистой травой бугор Храма. — Иди, и да сопутствует тебе твоя звезда. Не забывай о Ждущих за Порогом, и Спрашивающих во Тьме не забудь также. Помни, что узок мост над Бездной Судеб, и не каждый пройдет по нему, приближаясь к лику Эрешкигаль… Не страшись Гадюки и Скорпиона — первый бог хранит тебя, второй — меня. Но в Кровавой Тьме у Черного Престола Нергала могут гнездиться чудовища, о которых даже я ничего не знаю; и их ты должен избегнуть, потому что у тебя нет заклинаний против них. И если Мертвые отпустят тебя, не выходи из Храма, не омыв тело водой из железного сосуда, что стоит в восточном приделе и накрыт узорным покровом; иначе прах Далекой Земли будет жечь твое тело под солнечными лучами… Иди, о Нирах. Я молюсь за тебя Мертвым.
Нингишзида и Эми, не дыша, смотрели, как высокая фигура Нираха приближается к полуобвалившемуся порталу Храма, как Нирах наклоняет бритую голову и исчезает в проеме… Внезапно лунный свет ярко заиграл на стершейся резьбе портала, и им показалось, будто Врата занавешены блистающей серебряной кольчугой. Но мгновение прошло, и провал Врат вновь стал таким, каким был всегда — черным беззубым отверстием огромного рта.
— Он вернется, Учитель? — робко спросила Эми.
Нингишзида недовольно посмотрел на нее. Для суккуба, пусть даже прирученного и обезвреженного пентаграммой, она была чересчур нежна и привязчива. Старик подозревал, что после той ночи, окончившейся жестокой поркой для Нираха, Эми испытывает к Итеру нечто большее, чем просто привязанность, но никак не мог понять, нравится это ему или нет. В конце концов, если к Нираху он относился, как к сыну, то об Эми все чаще и чаще начинал думать, как о дочери. Иногда вспоминалось ему или виделось во сне, как много лет назад в далекой-далекой стране он играл со своею дочуркой, которую ему так и не довелось увидеть дожившей до возраста Эми. Унес ли ее черный ветер приползшего с востока мора или убили пришедшие с севера бородатые воины, он не помнил. Но когда он смотрел, как Эми играет в прибрежном песке или плетет фигурки из тростника, ему начинало казаться, что это и есть та самая маленькая девочка, которую он некогда забыл, вступив на тропу Прислужника Далекой Земли.
— Если будет на то воля Мертвых Богов, — сказал он неожиданно сухо.
Эми испуганно посмотрела на него, но больше спрашивать не решилась. Вдвоем они вернулись в хижину, и там девушка растерла Нингишзиду отваром, возвращающим суставам гибкость и подвижность. Когда луна растворилась в начинающем яростно голубеть небе, старик уснул.
Нирах не вышел из Храма ни этим днем, ни следующей ночью, ни в прошедшие после того еще пять дней. К исходу недели Нингишзида, нацепив на себя с десяток защитных амулетов и беспрерывно бормоча заклинания, отправился в недра зиккурата. Он не был там уже несколько лет: необременительные обязанности Прислужника практически исчерпывались уборкой во внешних помещениях Храма да воскурением благовоний на низких черных алтарях. Но теперь старику пришлось, откинув тяжелый полог, сшитый неизвестно чьими руками из неизвестной материи, спуститься по нескончаемой лестнице, стершиеся каменные ступени которой уводили глубоко под землю, туда, где намного ниже уровня топей лежало главное святилище Храма. Он спускался медленно, зажигая масляные лампы, вырубленные в стенах, иногда добавляя в них масло, потому что огни, которые зажег здесь Нирах, давно потухли. Он преодолел тридцать три пролета, зигзагами уходившие все глубже и глубже, и, наконец, ободрав худые бока об обвалившуюся кирпичную кладку, вошел в святилище. Здесь было сыро; сочащаяся из стен и капающая с потолка вода образовала на полу глубокие лужи, а на стенах чудовищными мертвыми цветами цвела селитра. Плесень дышала в углах, и гигантские грибы тянули к кирпичному своду свои бледные тела, но посередине зала был круг диаметром в двадцать локтей, черный и абсолютно сухой; и в этом круге, перед алтарем Повелителя Подземной Страны Нергала, сидел Нирах. Он был абсолютно неподвижен, и туго натянутая на его ребрах кожа делала его похожим на мумию. Но он все же был жив, потому что временами спина его вздрагивала и по всему телу пробегали судороги.
Нингишзида попытался приблизиться к нему, но, не дойдя нескольких шагов до круга, услышал слабое потрескивание и ощутил, как в кожу его вонзаются миллионы маленьких иголочек. Тогда он отступил в страхе и сидел на ступенях лестницы до тех пор, пока не начало коптить и потрескивать пламя в нижних светильниках. Тени удлинились и зазмеились по стенам святилища; из нор в темных углах показались и поползли к Нингишзиде безымянные твари с огромными белыми глазами, и Нингишзида бежал в страхе, потому что стал стар и боялся гнева владык нижнего мира. И, выбравшись на свет из дверей Храма, он подумал, что Нираха взяли к себе Мертвые Боги и что он никогда уже не выйдет из черного круга.
Но Нирах вышел. Он появился в ночь следующего полнолуния, и когда он встал, покачиваясь, на пороге зиккурата, то показался старику и девушке бесплотной тенью, лунным призраком, летающим над болотами и пугающим людей. Но он был жив, только невероятно исхудал за те дни, что провел в подземелье, и тело его покрывали ужасные шрамы, большей частью зажившие, и левая нога его была изуродована чьими-то огромными челюстями. Он прошел мимо старика и вошел в посеребренную луной воду у кромки песка; и вода стекала по его худому телу, но то была вода из железного кувшина под узорным покровом, которой он очистился от дыхания Подземной Страны. А потом он погрузился в воду по горло и стал жадно пить; и он пил как слон в засуху. Бока его ходили ходуном, он заглатывал вместе с водой мелких жучков и мальков рыбы и неоднократно извергал выпитое. Наконец он напился и вышел на берег, припадая на левую ногу; и старик и девушка впервые увидели, что он хром. Он упал на песок и проспал двое суток подряд, а когда проснулся, то отшвырнул приготовленные Эми снадобья, потому что они не были нужны ему больше.
— Я уже не тот юнец, что умирал некогда в твоей хижине, Нингишзида, — промолвил он, и это были первые слова, которые старик услышал от него после его возвращения. — Я не нуждаюсь в лекарствах. Подземной огонь выжег мне внутренности, Нингишзида, и я не человек больше. Я еще не испил из Сосуда Бессмертия, а перемены, произошедшие со мной, уже чудеснее, чем ты можешь себе вообразить, старик. Ибо я сошел в нижний мир, и говорил с его властителями, и вернулся живым.
