Но я не стал ждать его пояснений. Содрогаясь от страха, я уже бежал по деревенской улице к началу тропы, по которой так недавно спустился. На спуск мне потребовался час. При всех моих усилиях прошло еще два часа, прежде чем я вновь оказался перед Рейхенбахским водопадом. Альпеншток Холмса был по-прежнему прислонен к скале, но его самого нигде видно не было, и я тщетно кричал и звал его. Единственным ответом было эхо моего собственного голоса, отраженного окружающими обрывами.
Вид этого альпенштока заставил меня похолодеть и сглотнуть комок в горле. Холмс не пошел в Розенлауи. Он оставался на уступе шириной в три фута с отвесным обрывом с одной стороны и отвесным провалом с другой, пока его враг не добрался до него. Никаких следов молодого швейцарца тоже не было. Вероятнее всего, он был подкуплен Мориарти и оставил их наедине друг с другом. Но что произошло потом? Кто мог поведать нам, что произошло потом?
Я постоял минуты две, беря себя в руки, я был слишком ошеломлен ужасом случившегося. Потом я вспомнил методы Холмса и попытался применить их для разгадки недавней трагедии. Увы, это оказалось слишком просто! Во время нашего разговора до конца уступа мы не дошли, и альпеншток обозначал место, где мы остановились. Черная почва остается всегда мягкой благодаря нескончаемым брызгам, и даже птица оставила бы на ней отпечатки лапок. Две цепочки следов вели к дальнему концу уступа, обе от меня. Обратных следов не было. В паре ярдов от конца почва была истоптана в грязь, а окаймлявшие край терновник и папоротники были вырваны с корнем или поломаны. Я лег ничком и прищурился вниз, а брызги взметывались перед моим лицом. Уже наступили сумерки, и теперь мне удавалось различать лишь блеск влаги на черных отвесных стенах пропасти там и сям да далеко внизу в конце провала бурление воды. Я закричал, но до моих ушей донесся только получеловеческий вопль водопада.
Однако судьба распорядилась, чтобы я все-таки получил последнее слово привета от моего друга и товарища. Я упомянул, что его альпеншток был прислонен к выступу в скале. И тут я заметил там что-то блестящее и, протянув руку, обнаружил, что блестит серебряный портсигар, который он всегда носил с собой. Когда я взял его, вниз спорхнул бумажный квадратик, лежавший под ним. Подобрав его, я нашел три листка, вырванные из его записной книжки и адресованные мне. Таким характерным для него были и краткость обращения, и четкая твердость почерка, будто писал он у себя в кабинете.
«МОЙ ДОРОГОЙ ВАТСОН,
эти несколько строк я пишу благодаря любезности мистера Мориарти, который ждет, когда я буду готов для заключительного обсуждения вопросов, разделяющих нас. Он кратко изложил мне способы, помогшие ему избежать английской полиции и следить за нашими передвижениями. Они бесспорно подтверждают то крайне высокое мнение, которое сложилось у меня о его талантах. Я рад, что могу освободить общество от дальнейших последствий его присутствия, хотя, боюсь, ценой, которая будет тяжкой для моих друзей и особенно для вас, мой дорогой Ватсон. Однако я уже объяснил вам, что в любом случае моя карьера на переломе и что никакое ее завершение не может быть более приемлемым для меня, чем это. И, если уж признаваться вам во всем, я ничуть не сомневался, что письмо из Майрингена было фальшивкой, и позволил вам уйти, будучи убежден, что воспоследует нечто вроде этого. Сообщите инспектору Петтерсену, что документы, необходимые ему, чтобы шайку осудили, находятся в ящике моего бюро под «М», уложенные в синий конверт, подписанный «Мориарти». Я сделал все распоряжения о моем имуществе и оставил их у моего брата Майкрофта. Прошу, передайте мой привет миссис Ватсон, и остаюсь, мой дорогой друг,
искренне вашим.
ШЕРЛОК ХОЛМС».Достаточно нескольких слов, чтобы сообщить то немногое, что еще остается. Расследование, проведенное экспертами, не оставляет сомнений, что схватка этих двоих завершилась именно так, как можно было ожидать в подобной ситуации: падением с края обрыва в объятиях друг друга. Любая попытка отыскать тела была заранее обречена на неудачу. И там, в глубинах этого жуткого котла бурлящей воды и клокочущей пены, останутся на все времена самый опасный преступник и несравненный защитник закона их поколения. Швейцарского юношу так и не нашли, и нет ни малейших сомнений, что он был одним из многочисленных пособников, которых оплачивал Мориарти. Что до шайки, в памяти публики еще свежо, с какой доскональностью собранные Холмсом улики разоблачили их организацию и как тяжело тяготела над ними рука покойника. Об их страшном главаре на процессе почти не упоминалось, и если я теперь вынужден без обиняков рассказать всю правду о нем, в этом повинны безрассудные защитники, попытавшиеся обелить его память нападками на того, кого я вовеки буду почитать как самого лучшего и мудрейшего человека из всех, кого я когда-либо знавал.
Приключение в пустом доме
Весной 1894 года весь Лондон был охвачен любопытством, а высший свет – скорбью из-за убийства высокородного Рональда Эйдера при самых необычных и необъяснимых обстоятельствах. Публика уже знала все подробности преступления, которые установило полицейское расследование, но очень многое осталось тогда скрытым, поскольку улики были так неопровержимы, что сочли излишним предавать гласности все факты. И только теперь, по истечении почти десяти лет, мне дано разрешение восполнить недостающие звенья и полностью восстановить эту поразительную цепь событий. Преступление было интересно само по себе, но для меня этот интерес не идет ни в какое сравнение с невероятным его последствием, которому я обязан самым большим потрясением и величайшим сюрпризом во всей моей богатой приключениями жизни. Даже теперь, после стольких лет, вспоминая о нем, я испытываю дрожь волнения и вновь ощущаю тот прилив радости, изумления и недоверия к собственным глазам, который совершенно меня ошеломил. Да будет мне дано заверить тех, кто проявлял некоторый интерес к кратким знакомствам с мыслями и действиями поразительного человека, что они не должны винить меня, если я не мог поделиться с ними моими сведениями, ибо я почел бы своим первейшим долгом сделать это, не услышь я прямого запрещения из его собственных уст, которое было снято только третьего числа прошлого месяца.
Легко можно понять, что моя тесная близость с Шерлоком Холмсом породила у меня глубокий интерес к преступлениям и что после его исчезновения я всегда внимательно читал все подробности о загадках, представляемых вниманию публики, и даже не один раз пытался для собственного удовольствия прилагать его методы к их решению, хотя и без особого успеха. Однако ни одна из них не интриговала меня так, как трагедия Рональда Эйдера. Когда я прочел об уликах, которые привели к вердикту: преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами, – я еще глубже ощутил потерю, которую нанесла обществу смерть Шерлока Холмса. Я не сомневался, что многие особенности этого дела непременно его заинтересовали бы и усилиям полиции поспособствовали бы, а то и опередили их острый ум и несравненная наблюдательность первого борца с преступниками в Европе. Весь день, между посещениями моих пациентов, я обдумывал это дело, но не находил сколько-нибудь правдоподобного объяснения. Рискуя повторить уже дважды рассказанное, я изложу факты, ставшие известными публике после расследования.
Высокородный Рональд Эйдер был вторым сыном графа Мейнута, в то время губернатора одной из австралийских колоний. Мать Эйдера вернулась из Австралии для операции катаракты, и она, ее сын Рональд и ее дочь Хильда жили вместе в доме номер 427 на Парк-Лейн. Юноша вращался в высшем свете, не имел, насколько было известно, ни врагов, ни особых пороков. Одно время он был помолвлен с мисс Эдит Вудли, но помолвку расторгли по взаимному согласию за несколько месяцев до трагедии, и не было никаких признаков скрытой неприязни. В остальном его жизнь ограничивалась рамками условностей, так как привычки его были спокойными, а натура неэмоциональной. И все-таки этого безобидного аристократа смерть настигла крайне странно и неожиданно между десятью и одиннадцатью часами двадцатью минутами вечера 10 марта 1894 года.
Рональд Эйдер любил играть в карты и играл постоянно, но никогда на слишком высокие для него ставки. Он состоял членом карточных клубов «Болдуин», «Кавендиш» и «Багатель». Было установлено, что в день своей смерти он после обеда сыграл роббер в вист в последнем из них. Кроме того, он играл и днем. Из показаний его партнеров – мистера Мэррея, сэра Джона Харди и полковника Морана – следовало, что играли они в вист и что карты выпадали ровно. Эйдер, возможно, проиграл фунтов пять, но не больше. Он был обладателем солидного состояния, и такая потеря никак не могла его обременить. Он почти ежедневно играл то в одном клубе, то в другом, но игроком был осторожным и обычно покидал клуб в выигрыше. При расследовании выяснилось, что в партнерстве с полковником Мораном он несколькими неделями раньше даже выиграл 420 фунтов у Годфри Милнера и лорда Балмораля. Вот и все последние события его жизни, установленные расследованием.
