И она, глядя отцу в глаза, молчала. Если бы она не любила так этого свободного и счастливого, веселого человека, – думала дочь, – смогла бы внезапно полюбить того злого длинноногого мальчишку, когда он сбегал от нее по алому ковру высокой лестницы в музее? И что вообще она смогла бы?
– Ну что ж, и ты теперь здесь? – сказал он. – Как хорошо. Я сразу поверил. Смотрю – в витрине постер: на стопке книжек какая-то черная киска. Или птичка. И знаешь – сердце так трепыхнулось… Узнал, сразу узнал. Из машины даже не вышел присмотреться. Зачем? И так все ясно. Да?
– Конечно, – сказала она. – Все ясно. Куда уж яснее!
– Ну, поехали? – Он сделал широкий жест к двери. Будто фея, волшебной палочкой подгоняющая к подъезду карету из тыквы.
Слегка наклонив голову, держа спину, она танцующим шагом направилась вперед. Он шел за ней. Вот и пришел мой праздник, – думала она. – А я-то боялась этой встречи больше всего в жизни. Знала: это смертельно. Собственно, больше ничего и не боялась. А вот случилось, и знаю: счастье.
Джим Деготь, он же Димон и Дмитрий, жил в Париже – пока в Париже, – как когда-то в Москве: легко, весело и привольно. Счастливо. Только безнадежный «жигуль» в виде древнего жестяного чемодана уступил теперь место алому «Порше».
Внутри пахло кожей, сигарами и духами. «Запах роскоши, – подумала Алиса. – Вот он каков. Надо запомнить». – И она украдкой втянула в себя воздух салона. Задержала дыхание. Тихонько выдохнула.
Не было смысла ни о чем спрашивать. Алиса знала: промолчит или весело соврет. Так, чтобы она поняла: вопросы задают только дураки. И дуры. Это их первый признак. Особая привилегия, так сказать, – быть обманутыми. Одураченными. Эту часть своего воспитания она не забыла. И разумно молчала. Только улыбалась и улыбалась – то отцу, то сама себе. Ведь началась сказка.
И еще одно она знала – твердо, как в детстве: эта сказка не кончится, пока он рядом. Пока не исчезнет. Что ж, к этому она готова. Подготовлена надежно – с детства.
Теперь у нее свои крылья – сильные острые крылья одинокой, всегда одинокой птицы.
И своя сказка. Бесконечная сказка, которую нужно рассказать – сначала себе самой, записывая на синей, мерцающей, словно небо, странице ноутбука, чертя острыми крыльями по небесным скрижалям, – а потом и другим – всем, кто захочет прочесть.
И своя любовь. Сбудется ли – кто ее знает? Но цветет же боярышник…
Слишком она теперь высоко, чтобы упасть. Чтобы разбиться. Вот и счастье. Что бы ни случилось – счастье.
Алиса смотрела в лобовое зеркальце алого «Порше», прямо в синие, яркие, как прежде, глаза отца и не думала больше ни о чем. А о чем думать? Все сбылось, почти все. А что не сбылось – сбудется. Впереди – счастье.
Так у них все совпало. Она по вечерам свободна, у нее много милых молодых подруг – ну, не подруг – приятельниц. Азартное подрагивание колеса рулетки; напряженная, как тетива, рука бильярдиста со стрелою кия… И карты, карты, карты! «В то время дамы играли в фараон»… Немногое с тех пор переменилось! Venus moscovite – московская Венера… Московская Лолита…
Парижские бульвары пахли шоколадом, как в Москве. Цвели каштаны. Светило солнце. Шел крупный теплый дождь. И небо – низкое небо Парижа – летело, стремилось, неслось… И она вместе с ним.
Вместе с ним и с отцом.
В этом кафе смеялись еще отчаянней.
– Что за люди! – сказала она отцу. – А в других городах тоже так? Или только у нас в Москве солнца не хватает? Пока я жила там, мне попалась одна книжка – русское фэнтэзи. Никакого фэнтэзи там нет: все как в жизни. Одна баба написала. Классно, между прочим. Со страстью. Особенно первые серии – ну, это ведь серии и есть. Но одна фраза: «Тучи сгустились над городом…» – не помню название – Изенгард или что-то вроде. В общем, солнце к нам не пробивалось. А здесь в первые дни я входила в кафе и думала: что это они все радуются, улыбаются, как блаженные, – обкурились, что ли?
– Ma petite[18], – ответил Джим и обнял ее за плечи. – Сколько же ты вынесла. Вытерпела. Ну, ничего… Вот пойдем вместе на новой яхте – проект, то есть строительство яхты, заканчивается, я, как всегда, перегоняю ее в Калифорнию, еще немного – и вперед… Нет, знаешь, если людей сравнивать, как суда, парижане все-таки легче всех. Осадка небольшая. Им только дай повод повеселиться… Ты посмотри, как они ходят, двигаются: только глянь – и сам расслабляешься. Никакого напряжения.
Но Алиса смотрела вверх, сквозь листву платанов, и молчала. Она чувствовала, как слезы, словно улитки, прокладывают холодные дорожки от углов глаз по скулам.
– Не смотри так на это небо, – сказал он. – Никуда оно от тебя не уплывет. И я не уплыву. Не бойся.
Алиса по-прежнему молчала. Эта черта появилась у нее совсем недавно, и, заметив ее, она обрадовалась. И как она дорожила новой способностью – молчать! Молчать, и пусть говорят они сами. Довольно она щебетала, хохотала, будто заискивая: только не потеряйте ко мне интерес, смотрите только на меня: видите, какая я веселая… щедрая… живая… остроумная… необыкновенная!
Нет, теперь другое. Все, все другое… Может быть, она пойдет с ним в это плаванье, – когда он сказал, – месяца через два? Да, тогда уже все станет ясно. До 14 июля еще почти месяц.
«Снова я считаю дни, – подумала она, сосредоточенно глядя на кофе в белой чашке. – Как тогда. Совсем как тогда. Мне было пять лет. Да, пять, я точно помню. Потому что день был назначен – 5 апреля. Он обещал. И не раз повторил: 5 апреля. Обещал, что они пойдут вдвоем на Птичий рынок, на Таганку, и там она выберет собаку. Какую захочет. Зима тянулась бесконечно, и, расставаясь, он говорил ей: «Ну, я скоро! Пятое апреля! Помнишь?» И она отвечала ему вместо прощанья: «Пятое апреля!» Это был такой пароль. Пароль надежды».
Этот день наступил как любой другой. Но ночью она не спала. А поднявшись, не могла разбудить его рано. Мать она не хотела тревожить: так даже лучше, ведь она не разрешит собаки, так пусть и спит, пока они не вернутся – втроем!
Но он все не просыпался. К полудню стало ясно: ничего не будет. Но она надеялась до вечера. Все время провела во дворе, заходя иногда в дом, чтобы поторопить, а заодно проверить: он там.
Тени легли низкие и длинные, еще длиннее стали розовые лучи солнца. Закатные лучи. Она снова вошла в вонючий подъезд, поднялась к квартире. Открыла мать.
Он ушел – незаметно проскользнул по двору мимо. Утром, когда пора было в сад, его еще не было. Эту ночь она спала без просыпу – не мог пятилетний ребенок выдержать напряжение дольше. Ожидания счастья, тяжести горя – всего этого она не вынесла. Заболела. В этот раз не сильно – так, обычная весенняя простуда. Целый день во дворе, чего же вы хотите.
