– Думаете, я неграмотная? – оскорбилась Наталья. – Есть правила внутреннего распорядка, чтоб вы знали, в каждой гостинице! Я и в Москве бывала, и за границей, между прочим, тоже, и не раз, нигде гостей на ночь не оставляют!
– Ну, договориться всегда можно, – мягко сказал Геннадий.
– Сейчас взятку будут предлагать, – догадалась Валентина. – Молодой человек, тут не Москва, не всё за деньги покупается! – с гордостью за родину сказала она, посмотрев при этом на Светлану.
Та встала с кресла.
– Не надо спорить. Я пойду.
– Постой, – сказал ей Геннадий так по-свойски, так вежливо и строго, как мужья говорят с женами, и у Валентины от этого болезненно и обиженно сжалось сердце.
– Я не буду предлагать взятку, – сказал Геннадий. – Но я ведь проживаю в двухместном номере, правильно?
– В двуспальном! – поправила Наталья. – Вы сами такой захотели.
– Да, люблю спать просторно. Но двуспальный рассчитан на двух человек. Поэтому Светлана имеет полное право законно вселиться в номер с согласия проживающего в нем человека. – Геннадий опять указал пальцем на экран. – А я согласен. Будем оформлять?
– Пусть вселяется в отдельный номер, только не получится, свободных номеров нет. А здесь нельзя, – отрезала Наталья.
– Почему?
– Потому что вы разнополые и не в браке!
– Ну, тут уж у вас чистые фантазии пошли, – укорил Геннадий. – Может быть, когда-то, в вашей советской молодости, это запрещалось, а сейчас два человека имеют право жить вместе независимо от степени родства и половой принадлежности.
Валентина с горечью любовалась, хоть и не подавала виду, умным и красивым молодым мужчиной, который так умело ведет разговор, а Наталья окончательно осердилась. У нее не было советской молодости, было советское детство, но вполне счастливое. Как многие, кто толком не пожил при социализме, она имела стойкое и ничем не подтвержденное, но и не требующее подтверждения, фантомное представление о социализме как строе, при котором порядка было намного больше.
– Администрация, – отчеканила она, – отвечает за соблюдение порядка и морального недопущения, так как гостиница является общественным местом, поэтому не тычьте мне в глаза этой вашей ерундой, а имейте совесть! Вас тоже касается, – повела она головой в сторону Светланы.
Но теперь Светлана раздумала уходить. Она, как и Геннадий, терпеть не могла административного произвола.
– Послушайте, – сказала она, тоже, как и Геннадий, улыбаясь, – вы же сами понимаете, что все это чепуха. Оформите меня, у меня с собой паспорт, и не будет никакого морального недопущения!
Они переглянулись с Геннадием, одобряя друг друга.
Обе женщины возмутились, чувствуя, что над ними издеваются.
– Полицию вот вызовем, поговорите тогда! – пригрозила Валентина, заодно подсказывая Наталье, что нужно делать.
Наталья не хотела вызывать полицию, выносить сор из избы, она не любила конфликтов и скандалов. Но очень уж была обижена на Геннадия и Светлану – за то, что суют ей под нос правила, которые она знает лучше их, за то, что явно хотят выставить ее провинциальной самодурствующей начальницей, а она, между прочим, всю Цветаеву наизусть знает, за то, что молоды и красивы, за то, что любят друг друга и ничего не боятся, ничего не стесняются.
И она сказала:
– И вызовем. Ждите!
Валентина вместе с Натальей спустились в вестибюль. Наталья, включив кофеварку, резко и нервно нажимала на кнопки, задавая режим.
– Кофе будешь? – спросила Валентину.
– А звонить?
– Подождем. Если не дура, сама уйдет. Обнаглели вконец. И все правила знают! Помнишь, на прошлой неделе из двадцать второго мужчина люстру разбил и отказывался платить?
– Еще бы, полдня осколки выметала.
– Я ведь конкретно объяснила: раздел четыре, пункт двадцать шесть, вот. – Наталья выхватила из стола изрядно потрепанную брошюру, пролистала, нашла и прочитала вслух: – «Потребитель в соответствии с законодательством Российской Федерации возмещает ущерб в случае утраты или повреждения имущества гостиницы, а также несет ответственность за иные нарушения!» Что, не ясно?
– Если кто дурак, тому все неясно.
– Вот именно!
– А иные нарушения, это что? – спросила Вален тина.
– Да все остальное. Любое безобразие, включая это! – Наталья ткнула пальцем вверх.
Они выпили по чашке кофе, ждали.
Светлана не вышла.
– Ну ладно, – сказала Наталья.
И позвонила в полицию.
Дежурным в отделе был лейтенант Россошанский. Наталья объяснила ему:
– У нас тут самовольное вселение, а уходить не хочет, пришлите кого-нибудь.
– Из москвичей кто-то? – поинтересовался Россошанский, опасаясь вляпаться в неприятную историю: кто знает, кто у них кто, у этих москвичей, нарвешься на непредвиденную важную персону, оправдывайся потом.
– Да наша, Светка Зобчик! Выучилась на журналистку и наглеет теперь. У меня приличная гостиница, а не притон какой-нибудь.
– Хорошо, понял.
– Что понял?
– Все понял.
– Так приедете или нет?
– Ждите, – ответил Россошанский и пошел докладывать Мовчану, который, несмотря на поздний час, был у себя. Лейтенант понимал, что все, связанное со Светланой, майору интересно, несмотря на личное тяжелое горе.
А Мовчан сидел в кабинете потому, что боялся идти домой, к жене.
С сыном все получилось, они, заметив погоню, сумели оторваться, рванув сначала поперек всех светофоров, потом свернув на проселок, в лесок, потом оврагом, а дальше до самого Грежина полями и буераками, без дорог, не рискнув заехать за машиной Мовчана, оставленной у милицейского поста. Выручат ее как-нибудь потом.
Мовчан не знал, что, если бы Колодяжный захотел, он догнал бы его в два счета – организовал бы перехват, взяли бы и майора, и сопровождающего его ополченца, и трех милиционеров-предателей. Лещук именно этого и ждал, ерзал на сиденье «хаммера», высовывался, азартно кричал:
– Не уйдут, гады!
Но, в отличие от него, Олександр Остапович умел одновременно и действовать, и думать.
И вдруг приказал остановить погоню.
Лещуку было так досадно, что он сказал Колодяжному почти обвиняюще, нарушая служебный этикет:
– Может, конечно, я чего-то не понимаю, но нехорошо получается. Дали выкрасть вещественное доказательство в виде трупа, а потом вообще отпустили.
– Не дали выкрасть, а позволили, – спокойно поправил Колодяжный. – Не отпустили, а спланировали их уезд в Грежин. Объяснить зачем?
– Хотелось бы.
– Ладно. Но между нами. В Грежине зреет сепаратизм. Внешних признаков мало, спецоперацию проводить – нет повода. То есть не было. А теперь есть. Потому что в Грежине укрываются трое милиционеров, пособников сепаратистов и явных сотрудников российской стороны. Хотя, скорее всего, это третьяки. Которых явно поддерживает опять же российская сторона. Теперь туда хоть дивизию посылай, никто не удивится. Нет, в самом деле, вы рейды тут устраиваете, вооруженные налеты на больницы, а мы будем это терпеть?
И опять восхитился Лещук умом Колодяжного и мысленно пообещал себе побольше читать и думать, чтобы достичь таких же высот, как Олексанр Остапович. Ведь этот человек прямо у него на глазах, без особых усилий, только грамотной фантазией мысли, превратил частный случай в масштабное событие государственной значимости, которое еще не состоялось, но обязательно состоится.
Мовчан же, сердечно распрощавшись с Веней Вяхиревым, сержантом Евдохой и старшиной Таранчуком, поблагодарив их, отнес вместе с Евгением сверток с останками сына в частную автомобильную мастерскую Мусы Халилова, где тот был и хозяин, и работник. Муса уже кончил работать, был дома и готовился ужинать, но, узнав, в чем дело, отложил ужин. Мовчан попросил его сделать цельнометаллический гроб. Запаять туда Степана так, чтобы мать не смогла увидеть.
– Цинковые гробы делают, но ты столько цинковых листов не достанешь, а мне бы к утру.
– Цинковые делают для перевозки и чтобы вскрыть можно было, – объяснил Муса. – Цинк мягкий, если надо, взрезал, посмотрел, а обратно запаять – пять минут. Я тебе из нержавейки сделаю, хочешь? Есть у меня полосы – как раз подойдут.
– Ладно, спасибо. Только размером сделай не как… Ну, сам видишь. А в натуральную величину.
– Понимаю. Утром будет.
– Спасибо.
После этого Мовчан пошел в отдел. Евгений был с ним, это как бы само собой подразумевалось.
В кабинете Мовчан выпил, предложил Евгению, тот отказался.
Потом позвонил жене, сказал:
– Я все устроил, утром привезут.
– Ладно, – сказала Тамара выцветшим голосом. – А ты где?
– Да проследить надо, чтобы нормально все сделали.
– Ел что-нибудь?
– Конечно.
Мовчан еще выпил и сказал, будто подводя черту:
– Вот так, Евгений. Был у меня сын, и нет сына.
Евгений ответил:
– Вы еще молодой, у вас еще будут сыновья, – сказал Евгений то, что обычно говорят в таких случаях. – При этом говорящие понимают, что это не утешение, что скорбящий о ребенке не согласится: другого такого не будет. Но, может, в этом и есть настоящий смысл таких речей: не утешить, а, наоборот, растравить, как растравливают рану, чтобы оттуда вышла больная кровь.
