погибелью. Как она раньше этого не замечала? Или он намеренно прятал под мороком?
– Здравствуй, Василика. – Всадник Ночи улыбнулся, но в этой улыбке не было ни капли доброжелательности. – Сколько лет, сколько зим.
– Присаживайся, гость дорогой, – сказала она. – Есть будешь?
– Квасу бы, – фыркнул Мрак. – И хватит.
Василика встала, повернулась к печке, выудила оттуда чугун и перелила напиток в кувшин. Недобрый молодец не шелохнулся – сидел так, будто ждал чего-то. Она молча поставила квас на стол и села на лавку, подальше от Мрака и смрада, исходившего от него. Ничего хорошего в нем действительно не было. Василика видела это совершенно ясно, и чем дольше всматривалась, тем сильнее винила себя за глупость.
Мрак схватился за кувшин так, будто мучился от жажды целый век. Он пил жадно и долго, пока кувшин не опустел. Говорили, в сытом госте не стоило искать злобы. Хотелось бы Василике в это верить, но не верилось.
– Благодарствую. – Он вытер бледные руки о полотенце.
– Что-нибудь еще? – уточнила ведьма.
Всадник Ночи помотал головой, мол, ничего больше не надо. Василика пожала плечами и села за шитье. Удивительно, как часто ей приходилось браться за нитки в последнее время. Но такого гостя не отвадишь. А Мрак ничего не говорил и не делал – только смотрел на Василику. Долго смотрел. В глазах его мелькали искорки. Чутье нашептывало ей: колебался и думал.
Лепестки выходили отвратительно. С каждым стежком узор становился все более кривым. Но оставлять шитье она не спешила. Лучше переживать из-за ниток, чем из-за неладного гостя. Да и руки чесались. Василика сдерживалась с трудом – уж больно хотелось дать Мраку смачную пощечину и спустить с крыльца, как нашкодившего пса.
А он все сидел и сидел, не кривил губы в усмешке, не пытался заговорить – продолжал смотреть. Что-то в нем то вспыхивало, то гасло. Воздух от внутренней борьбы. А может, он сам боялся Василики? Кто знает, вдруг ему Месяц нашептал чего или Морана во сне явилась, пошевелила тонкими губами, наказала не трогать лесную ведьму. Нет уж, слишком много чести для смертной девки, не стала бы богиня за нее заступаться. Но что же тогда так повлияло на Мрака? Василика вспоминала, как убегала от него, цепляясь за гриву Яшеня, и никак не могла понять, что сталось с всадником Ночи.
Огарок свечи догорал на столе. Нитки в полутьме стали почти черными, но она продолжала делать стежок за стежком, гоня прочь дурные мысли. С виду Василика выглядела занятой, а на деле была напряжена, как струна гуслей. Того и гляди лопнет через миг-другой. Ведьма прислушивалась к каждому шевелению воздуха, пытаясь предугадать действия Мрака.
Но всадник Ночи так ничего и не сказал. Полюбовался Василикой и молча вышел, захлопнув дверь. Не знай его, лихого и дикого, она подумала бы, что влюбился, оттого и печалится. Но посланники богов не умели чувствовать то же, что простые люди. Не зря ведь у них не было ни родного дома, ни жены – ничего, только верный конь да бесконечная дорога.
Василика много раз представляла эту встречу, но никогда не думала, что все случится вот так глупо и нелепо. Приехал, помолчал и уехал восвояси. Впрочем, кто их, буйных нечистых, разберет?
* * *
Полная луна ярко освещала комнату, наполняя силой снадобья на подоконнике. Чуть позже Василика перемешает каждое, заговорит, отправит в кладовую подальше от любопытных глаз. Нечего гостям знать о ведьминых делах. Впрочем, Месяца колдовские зелья совсем не волновали – он крошил хлеб в миску с молоком и ел с аппетитом.
– Не скажешь ли, что с твоим братцем стряслось? – спросила Василика. – Помнится, раньше Мрак был менее сговорчив.
Месяц заговорщически улыбнулся и произнес:
– Недавно было затмение, а затмение – это единственное время, когда мы втроем встречаемся все вместе. – Он схватил пропитавшийся молоком мякиш. – Не смею говорить о подробностях, но если вкратце, то Светоч знатно поколотил Мрака за все его проделки и сказал, что в следующий раз проклянет и призовет богов. Брату пришлось покориться.
Все девичьи помыслы о неземной любви мигом улетучились. Василика усмехнулась: ответ был у нее прямо под носом, а она взяла и не увидела. Глу-па-я.
– Вот оно что, – отозвалась. – И славно, может, меньше шкодить будет.
Не только ей выслушивать о нарушенном миропорядке. А может, Светоч и Леший сговорились и всерьез взялись за них обоих, но никто в этом не признается. Даже грустно стало из-за нелепости произошедшего. Как-то оно все катилось по кривой дорожке. Захочешь свернуть – она мигом притворится ладной, ровной, как в городе, а как привыкнешь – снова скривится и обернется непроглядной тропой, по каким лишь мавки и лешачата бегают.
– Только не говори им, что знаешь, – продолжил Месяц. – Иначе обидятся, а их обида всем дорого обходится.
– Да уж не скажу, – ответила Василика. – Можешь не переживать.
Ее вообще скоро в Лесу не будет. Завтра же отправится куда глаза глядят, лишь бы подальше от деревни и высоких ветвистых стен, за которыми прятался алатырь-камень. Опостылела Василике обычная жизнь. Уж теперь-то она знала точно: не место ей нынче в избушке. Потом вернется, наведет порядок, примет гостей, сделает запасы, проверит обережный круг, усилит его, дополнит новыми знаками, попросит Всполоха умертвить курицу, но все это будет потом.
Месяц доел хлеб и отправился в путь на белоснежном коне. Он пообещал Василике привезти однажды лучший наряд из заморских земель Она представила, как серебряный всадник ходит по ярмарке, и чуть не рассмеялась. Чудный молодец. Не человек, а все же добрый: подарки дарил, девок не портил и с благодарностью принимал угощение.
Василика улеглась в постель в надежде наконец-то отоспаться. Пожалуй, подушки, набитые сеном, и одеяло сильнее прочего удерживали ее в избушке. Вряд ли в придорожных трактирах найдется чистый, не засаленный угол с хорошей постелью. Не раз придется коротать ночь у костра или блуждать по неведомым деревням в поисках хоть какого-то ночлега.
Стоило ей закутаться в толстое одеяло, и желание отправиться в путь на рассвете тут же пропадало. Постель возле печи казалась настоящим спасением от усталости. Будь ее воля, Василика проспала бы целую вечность или просидела бы на лавке седмицу-другую – и чтобы кто-нибудь подавал ей чай и еду, убирался в доме. Но бездельничать было нельзя, уж точно не лесной ведьме.
Она перевернулась на другой бок и задумалась. Ехать ли завтра, решиться или нет? Снова ведь будет жаловаться на опостылевшую жизнь и угрюмо смотреть на недоеденную похлебку. А потом все исчезнет, и мир сузится до мягкой перины и теплого одеяла.
– Кажется,
