– …и вот теперь она хочет, чтобы мы с Диной пошли туда! – беспомощно закончила Мери.
Рассказ ее, сумбурный и сбивчивый, длился долго. Солнце, умытое и ясное после ночного ливня, успело подняться высоко над садом и сеяло лучи сквозь вырезную листву деревьев, тенистой сеткой покрывая еще мокрый, весь в непросохших каплях подоконник. Старая цыганка молчала. На ее темном, красивом, спокойном лице не отражалось ничего. На коленях Насти спал один из Юлькиных малышей, уставший от слез. Второго Копченка пыталась кормить грудью. Она больше не плакала, но справиться с дыханием еще не могла, и короткие болезненные всхлипы то и дело вырывались у нее из горла.
– Ну что ты ему пихаешь, бестолковая, как ложкой, он же, бедный, и ухватить не может! – с досадой сказала Настя, пересаживаясь с кровати на пол рядом с невесткой. – Вот так… Вон как они у тебя за ночь взбухли, давай живей, пусть раздоит, золотенький… Ну, вот и зачмокал! Слава богу! И хватит тут носом шмыгать, молоко себе перебьешь! Динка, что там с курой?
Дина, которая на протяжении всего рассказа Мери молча, ожесточенно ощипывала на столе принесенную Настей курицу, покончила с этим делом и теперь, опустившись на колени, собирала рассыпавшиеся по полу рыжие перья. Закипающий чугунок уже стоял на примусе.
– Перо не выкидывай, в перину суну! – строго велела Настя. Вздохнув, хмуро произнесла: – А что вы на меня так глядите, дуры? Чего бы нового рассказали, ей-богу… Юлька, я вот только не думала, что ты все знаешь. Про мужа своего с Динкой. И про то, как он с ней…
– Знала я.
– Митька тебе рассказал?
– Сама догадалась.
– И покрывала его, поганца?
– Я ему жена, – почти не разжимая губ, проговорила Копченка. У груди ее умиротворенно чмокал малыш. На острых скулах Юльки по-мужски ходили, дергались комки.
– Тетя Настя, это я виновата, – зажмурившись, прошептала Мери. – Я, кажется, одна видела… понимала, что Мардо… что Митьке Дина… Еще тогда, зимой, когда мы только пришли в табор. Я должна была сказать. Не знаю кому, тебе или Юльке, но должна была непременно…
– Знамо дело, – сурово подтвердила старуха. – Отчего молчала, бесталанная? Может, и беды бы не было…
Мери запнулась на мгновение – и в этот миг послышался грохот: Дина с силой запустила ложкой в стену.
– Глупая, детей разбудишь! – шепотом вскричала Мери.
Но Дина, не слушая ее, завопила в голос:
– Потому что этот сукин сын обещал сдать ее в ЧК! Ее! Княжну! Понимаешь, мами[49], понимаешь?!
– Ох, боже мой… – на миг потеряла самообладание Настя. – Да за что мне это, дэвлалэ… Меришка, девочка, правда?..
– Да… – прошептала Мери.
Наступила тишина: слышно было только бульканье закипающего супа и короткие горестные всхлипывания Копченки.
– Не вой, дура, – не глядя на нее, сквозь зубы велела Настя. – Пропади он пропадом, ничего уж тут не сделаешь. Нашла тоже кого о милости просить… Всюду, где мог, твой Митька нагадил, о чем же тут говорить-то? И не реви мне! Я девок ни одним словом упрашивать не буду, спаси бог!
– Цыганки… – Воспаленные, мокрые глаза Юльки с последней отчаянной надеждой смотрели на Мери. – Цыганки своих… всегда… выручат…
– То своих!!! – взвилась старуха. – А Митька твой – не цыган, а выродок! И ты сама, дура, это разумеешь! И вот что – хватит языками чесать! Вставай. Бери детей, пойдем в табор. Идти-то можешь? На углу извозчика возьмем. И ты, Меришка, собирайся. Или хочешь пока у Динки побыть? Смотри, дед сердится…
– Я останусь, тетя Настя, можно? – глядя в угол комнаты, спросила Мери.
– Как знаешь, – помолчав, сказала Настя. – Когда надумаешь назад идти – по потемкам не беги, время сейчас плохое. А лучше наших дождись да с ними вернись.
– Юлька, погоди, поешь хоть! – повернулась от окна Дина.
Но Копченка даже не оглянулась. Молча, морщась от боли, она завернула детей – одного в фартук, другого в Настину шаль, – повязала волосы платком. Взяла сыновей на руки и шагнула за дверь. Вслед за Юлькой поднялась и старая цыганка. На пороге она остановилась, обернулась и недолго, несколько мгновений, смотрела в испуганные, полные слез глаза Мери. Затем, так ничего и не сказав, вышла из комнаты. Хлопнула дверь. Снова стало тихо, солнце, остановившись напротив распахнутого окна, заполнило всю комнату золотистым сиянием. Бешено бурлил, выкипая, забытый бульон на примусе.
– Мери, не смотри на меня, я не могу, – закрыв глаза и прислонившись спиной к стене, произнесла Дина. – Если б его хотя бы взяли ни за что… Но ведь он в самом деле был у красных! Нет ни обмана, ни ошибки! Они не могут требовать от меня… Ни Юлька, ни бабка, ни цыгане – не могут…
– Конечно… Конечно, не волнуйся. – Мери сидела на полу, сжимая виски ладонями, вся залитая солнечным светом, запутавшимся в ее встрепанных кудрях. – Ты не можешь, не должна, тут даже не о чем говорить. Скажи, пожалуйста, а то твое голубое платье… Про которое ты жаловалась, что широко… Как думаешь, оно налезет на меня или нужно будет расставлять?
С минуту Дина молча, расширившимися глазами смотрела на нее. А затем, ударив кулаком по жалобно затрещавшему подоконнику, закричала:
– Боже мой, ну что же ты за дура?! Что ты за чертова дура, Меришка?! Зачем?! Зачем, зачем?!
– Диночка, прости меня, ради бога… – Голос Мери задрожал. – Я все понимаю, я сама его видеть не в силах, поверь, ты же знаешь, но… Но я жить не смогу потом… Понимаешь, я до смерти буду думать, что могла бы… и не стала… Пусть даже Мардо… Дина, милая, прости меня! Жалко Юльку, она же ни в чем не виновата…
– А меня не жалко?!. Меня никому не жалко?! – Снова яростный удар обрушился на ни в чем не повинный подоконник.
Мери молчала, уткнувшись лицом в колени. Дина сделала несколько бешеных шагов по комнате, остановилась в углу, лицом к стене. Низким, чужим голосом сказала:
– Вставай, проклятая. Открывай шкаф, вынимай голубое. И белое тоже тащи. Я пойду с тобой.
Душными сумерками, обещавшими к ночи новую грозу, к белому, увитому виноградом зданию комендантского управления на Приморском бульваре подкатил извозчик. Из старой, скрипящей пролетки выбрались две брюнетки в изящных светлых платьях. Одна держала крошечный, расшитый стеклярусом ридикюль, другая сжимала под мышкой кружевной зонтик. Иссиня-черные гладкие волосы первой были уложены в низкий узел, украшенный живыми цветами. На голове второй красовалась кокетливая шляпка из белого атласа.
– Обождать вас, может, барышни? – прогудел старый извозчик. – Тут, на уголку, постою…
– Не нужно. Мы, может быть, надолго… С богом, езжай, спасибо тебе.
Пролетка укатила. Дина и Мери, стоя рядом на тротуаре, смотрели вслед старому экипажу так, будто не надеялись больше когда-либо увидеть извозчиков. Огромное солнце медленно опускалось в море, заливая его, словно кровью, густым багровым блеском. Со стороны утесов доносились резкие, тревожные крики чаек.
