– После войны экономическое положение Германии было кошмарным! – продолжил он начатый за десертом спич, когда собравшиеся джентльмены переместились в курительную. – Репарации, оккупация, ограничения на промышленность… Даже спустя полтора десятка лет в Германии больше семи миллионов безработных. Чем может стать страна в подобных обстоятельствах? Только страной недовольных. Там недовольны все – от канцлера до нищего! Впрочем, основу националистического движения составляют бюргеры, мелкие лавочники и заводские рабочие, по ним кризисы ударили сильнее. Но и хозяева крупнейших трестов идей националистов отнюдь не чураются. Тиссен из Стального треста выделил Шлейхеру сто тысяч золотых марок, колоссальные деньги. Добавьте помощь некоторых иностранных фирм, в том числе и британских. И в первую очередь Shell.
– Детердинга интересует немецкий рынок, – кивнул Мензис. – Сейчас в Германии продают нефтепродукты русские и немного американцы из «Standard Oil».
– Не только это, – махнул рукой лорд Инверфорс. – У сэра Генри ныне два увлечения – секретарша-немка и Шлейхер, он стал его ярым сторонником, знаете ли. Его ненависть к русским и навязчивая идея англо-германской дружбы в качестве противовеса Петербургу, разумеется, хорошо известны. Но Детердинг лишен политической гибкости, а Shell контролируется именно и только им, он может принять любое решение, даже не поставив в известность совет директоров.
– Поведение Детердинга становится все более сумасбродным, – согласился разведчик. – А решения все более непродуманными, мания величия плохой советчик.
– И в результате Шлейхер выигрывает, – процедил Иден.
– Да, Энтони. Немцы с легкостью поверили, что агенты русских устроили взрыв памятника Фридриху Великому в центре Берлина, а социал-демократы им в этом прискорбном деянии помогали, – пожал плечами Мензис. – Националисты объединились для выборов в «черно-бело-красный боевой фронт». Во главе списка Шлейхер, Гугенберг и Папен, дело сделано.
– Могут ли Петербург или Париж поставить под сомнение выборы? – осведомился Инверфорс.
– Бесполезно, – ответил дипломат. – Участие населения около девяноста процентов, очень высокий показатель. Тут, кстати, сыграла свою роль не только внутренняя заинтересованность, но и внешнее давление, в немцах просыпается былая гордость и тяга к реваншу.
– Главное все же во внутренней ситуации, – не согласился Черчилль, до того молча посасывающий сигару. – Высшие круги Германии в первую очередь хотят порядка. Оказаться посреди революции для них совершенно нежелательно, они это после войны проходили, помнят. Шлейхер гарантирует стабильность, и мы ему в этом немало помогли своими дипломатическими шагами. Впрочем, а что все-таки сэр Генри?
– Поздравил Шлейхера, – сообщил заместитель шефа Intelligence Service. – Готовится прибрать к рукам немецкий нефтяной рынок.
– И персидскую нефтедобычу, а? – улыбнулся в ответ бывший министр. – Энтони ввел меня в курс дела. Не огорчайтесь, старина, так нужно.
– О, я вполне доверяю и Энтони, и вам, Уинстон, – не менее дружелюбно сообщил собеседник. – Тем более вы, пожалуй, лучше всех знаете перипетии наших нефтяных дел.
– Да. – Черчилль выпустил очередное облако дыма, подобрался и жестко разъяснил: – Я создал Англо-персидскую компанию, я добивался особого положения для Shell после войны, и сейчас я же намерен вернуть Shell в лоно империи. Вы понимаете, о чем я, дружище?
– Безусловно.
– Так вот, Детердинг заигрался. Русский нефтепровод в Иране, конечно, не нужен, но правительство вошло в Англо-персидскую компанию не для того, чтобы делать деньги, но чтобы создать независимую компанию для служения национальным интересам.
– Мы можем надавить на Shell?
– Уже пробовали, – пожал плечами Иден. – Пытались увеличить долю правительства в тресте. Но мы хотели иметь возможность назначать в совет директоров своего члена и получить право утверждать всех остальных, как это принято в Англо-персидской. Детердинг отказался. Он стареет, но он человек твердых взглядов, и, я боюсь, мы не можем предотвратить его, скажем так, общение с иностранными политическими лидерами.
– Война показала, что горючее – ключевой элемент национальной стратегии, – веско изрек председатель правления Англо-персидской компании. – Британская компания должна разрабатывать нефтяные запасы, находящиеся под британским контролем. Контролем нефтяного месторождения, достаточного для нужд флота.
– Нам всегда был нужен доступ к надежным запасам нефти при разумном уровне цен, – проворчал Черчилль. – Со времени перехода Адмиралтейства с угля на керосин.
– Кроме того, сейчас мы ведем переговоры о создании нефтяного картеля, в который вошли бы мы, Standard Oil и «Российские нефтепродукты». Такой союз сможет регулировать мировые цены, а это уже политика. И тут лишние не только Детердинг и Шлейхер, но и Париж. Кабинет поддерживает готовящееся соглашение.
– Что касается кабинета… – начал Иден.
– Правительство поменяется, – перебил его Уинстон. – Народ Британии не желает возрождения Германской империи, но не простит слабость, а кабинет готов сдать немцев Петербургу. И это в то время, когда мы еще не оправились от депрессии, а отношения с Россией на грани разрыва.
– В прошлом году, – напомнил чиновник Foreign Office, – в Оттаве Британское содружество приняло решение о протекционизме в рамках империи. Доминионы получили льготы, сейчас они поддерживают нас как никогда. Остальные жалуются на высокие пошлины. Определенные уступки, по всей видимости, придется сделать скандинавам и Аргентине.
– Но, разумеется, не России или Франции! – поднял палец вверх Черчилль. – Торговый договор с русскими уже не действует.
– Но Британия остается основным российским рынком, до четверти продаж, – заметил Инверфорс. – Если канадская пшеница теперь освобождена от пошлин, то русская, а это главный предмет их экспорта, обложена пошлиной в два шиллинга за центнер. В позапрошлом году пшеница из России составляла 18 процентов ввоза, в этом – около трех.
– Вообще, российский ввоз в Англию сократился почти наполовину, – кивнул Иден. – Наш импорт тоже сокращается, русские покупатели уходят к американцам и немцам. Если у них получится подмять Берлин…
– То они будут вынуждены тратить деньги на оккупационную армию, а репараций все равно не получат, – перебил его Черчилль. – И вы видите не то, что нужно, друг мой. Русские сейчас закупают оборудование. Но, получив в свое распоряжение индустрию Германии, они вернутся к поставкам на немецкие заводы сырья на переработку и вывозу готовых изделий, это выгоднее постройки собственных фабрик. Тем более рабочая сила в Германии подешевеет, а цены упадут. А это затормозит промышленное развитие самой России. В итоге, я уверен, ослабнут обе страны! В Германии наступит хаос, порождающий жажду мести. И после вывода франко-русских войск к власти вместо Шлейхера придет куда более радикальный лидер. А мы будем требовать вывода войск с самого начала оккупации.
– Но ограничимся нотами, не так ли? – мгновенно уловил мысль замминистра иностранных дел. – Пожалуй, это даст двойной эффект. Смотрите: русские и французы будут благодарны за то, что мы не предпринимаем реальных шагов против их акции. А для Берлина мы станем единственным защитником и надеждой, любое немецкое правительство будет вынуждено апеллировать именно к нам … занятная перспектива, Уинстон.
– Есть и третий эффект, – добавил, вновь взяв сигару, лидер оппозиции. – Британии не нужна война в Европе в ближайшие десять лет, хватает дел в самой империи. Усмирив Германию и завязнув в ней, Париж и Петербург предоставят нам эти годы. Но чтобы умело ими распорядиться, нужен новый кабинет. Который не только разрешит внутренние проблемы, но и восстановит мощь армии, а главное, флота. После войны мы основательно сократили вооруженные силы, а через десять-пятнадцать лет нам, полагаю, потребуется иметь в запасе не только декларации.
– Маршал Фош назвал Версальский мирный договор «перемирием на двадцать лет», – вспомнил Иден.
– Любой мир – всего лишь перемирие, – вставил Мензис. – Вопрос в сроках и будущих коалициях.
– Именно, – выдохнул сигарный дым Черчилль. – И отсрочку следует продлить. Фош великий человек, но французы легкомысленны, им свойственно ошибаться в цифрах. Версальский договор, который закрепил наш военный триумф, поселил в душах миллионов немцев чувство унижения и жажду реванша. Оккупация усилит ненависть к победителям, но из их числа выпадет Англия. И через десять лет мы станем тем арбитром, который определит судьбу Европы.
– Но для этого понадобится сила, – вернул разговор к сегодняшнему дню Инверфорс. – А значит, и нефть.
Возражений его слова не вызвали. Никто лучше Черчилля не представлял того значения, которое имела нефть. Для самого существования Британии, тем более для войны.
