Услышав, что мимо дверей кто-то прошел, я поднимаюсь. Это Динни, идет не торопясь. Я выбегаю в коридор:
— Динни, что случилось? Все в порядке?
— Эрика? Ты почему все еще здесь? — Он озадачен, просто ошеломлен, но и явно доволен, что я здесь.
— Ну, я… я ждала результатов. И потом, я подумала, что тебе тоже нужно будет возвращаться домой.
— А я был уверен, что ты давно уехала, зачем же было столько времени дожидаться? Я бы мог и на автобусе доехать…
— В половине четвертого?
— Ну, тогда на такси, — упирается он.
— Динни, может, скажешь мне, как там Хани? И ребенок?
— Отлично, все отлично. — Он улыбается. — Ребенок оказался перевернут не так, но им удалось его развернуть. Это девочка, и с ней все в порядке.
Голос у Динни сел, видно, что он донельзя устал.
— Здорово! Поздравляю вас, дядюшка Динни!
— Спасибо! — Он чуть смущенно ухмыляется.
— Так, долго их здесь продержат?
— Пару дней. Хани потеряла много крови, а ребенок малость желтушный… Сейчас они обе спят.
— Ты совсем измучен. Хочешь, поедем домой? — предлагаю я.
Динни трет глаза большим и указательным пальцами.
Дождь и не думает стихать. Теперь я веду машину медленнее. В сельской местности кромешная мгла и пустота. Мне кажется, что мы с Динни пробиваемся сквозь черный туннель, единственные люди во Вселенной. У меня от усталости кружится голова, но сна ни в одном глазу: слишком велико утомление. Необходимо взять себя в руки и сосредоточиться на дороге. Я слегка приоткрываю свое окно, холодный воздух врывается в салон вместе со струями воды. Машину наполняет шум дождя, нарушая окутавшую нас пелену молчания.
— Ты никогда не говорил, что Хани твоя сестра. Мне это даже в голову не приходило, — начинаю я, не вполне беззаботно.
— А кто же она по-твоему?
— Ну… Я думала, она твоя… Не знаю…
— Ты решила, что она моя девушка? — изумленно спрашивает Динни, а потом громко хохочет. — Эрика, ты за кого меня принимаешь? Ей же пятнадцать лет!
— А я-то откуда знала? — огрызаюсь я. — Что я должна была думать? Когда я последний раз с тобой виделась, у тебя сестры не было…
— Конечно не было. Хани родилась намного позже, после того как вы уехали. Подарочек напоследок, как ее звала мама. — Он чуть заметно улыбается. — Теперь она уже не так в этом уверена.
— Что ты хочешь сказать?
— Да ведь ты же ее видела, общалась. Характер у Хани не из легких.
— А что случилось? Почему она решила жить с тобой?
— Это из-за ребенка. Когда Хани забеременела, мама потребовала, чтобы она от него избавилась. Думала, это разобьет ей жизнь, совсем девчонка — и с ребенком. Хани отказалась. Тогда мама сказала — прекрасно, отдай его на усыновление, а она и на это не согласилась. Слово за слово, они основательно поцапались, да и Кейт сказал свое веское слово. В общем, Хани ушла, а они ей вслед крикнули, чтобы не возвращалась. — Динни вздыхает. — Просто сердятся они друг на друга, вот и все.
— Кейт — это новый муж твоей мамы?
— Официально они не женаты, но фактически так оно и есть. Хороший мужик. Только нетерпим немного.
— Не представляю себе твою маму рядом с кем-то нетерпимым.
— Да, вот и Хани тоже не представляет.
— Но Хани, по-видимому, привыкла к более… комфортной жизни, нет?
— До семи лет она ездила с нами, а потом умер отец. Мне кажется, у нее это в крови. Она никогда не могла вписаться в обычную жизнь.
— Но… теперь, с ребенком… она же не сможет остаться с тобой навсегда?
— Конечно не сможет. — Ответ звучит резковато, и я скашиваю на Динни глаза. Он явно озабочен, в машине снова воцаряется молчание.
— А что случилось с отцом ребенка? — осторожно задаю я непростой вопрос.
— Что с ним случилось? Да ничего пока. Но случится, если я до него доберусь, — зловеще сулит Динни.
— Ясно. Он повел себя не как рыцарь без страха и упрека?
— Он — двадцатилетний идиот из города. Втолковывал Хани, что с одного раза нельзя забеременеть.
— Старая песня, — подмигиваю я. — И ему уже двадцать? Знал ведь наверняка, что врет…
— Я уже сказал, пусть только попадется мне… Хани не хочет говорить, как его фамилия и где он живет, — мрачно добавляет Динни.
Я хитро кошусь на него, улыбаюсь.
— С чего бы это, — шепчу я. — Знаешь, а ведь неплохо, наверное, растить ребенка вот так, жить, как вы живете. Разъезжать повсюду, где захочешь. Ни тебе ипотеки, ни работы от звонка до звонка, никакой мороки с яслями и детскими садами… Красота, свежий воздух и никаких соседей… — фантазирую я.
— Все это прекрасно для таких, как я, но для пятнадцатилетней девочки, незамужней и с ребенком на руках? Она ведь даже школу еще не закончила, — вздыхает он. — Нет. Придется ей возвращаться домой.
Я торможу перед домом. В окне кабинета так и горит свет, как я его оставила, освещая голые ветки ближайших к дому деревьев.
— Спасибо, Эрика, что отвезла нас. Ты здорово находишь общий язык с Хани, ты так ее успокаивала… вообще, ты молодчина, — благодарит Динни, держась за ручку дверцы.
— Может, зайдешь? Хоть согреешься. У нас есть бренди, и можно принять душ, если хочешь. Ты же весь в грязи, — предлагаю я.
Он смотрит на меня, как раньше, иронично, склонив голову набок.
— Ты предлагаешь мне душ? — улыбается он.
— Что захочешь. Чистая футболка, думаю, тоже найдется. — От смущения я путаюсь в словах.
— Не думаю, что это удачная мысль, Эрика.
— Господи, Динни, да что же это такое! Это ведь просто дом. И ты здесь желанный гость в любое время. И совершенно не нужны эти церемонии, я просто предлагаю тебе воспользоваться удобствами.
— Не уверен, что уж настолько желанный. Я ведь заглядывал на днях, разговаривал, с Бет. Она меня внутрь не пустила, — тихо говорит он.
— Знаю, — произношу я раньше, чем успеваю остановиться.
Динни смотрит на меня непонимающе.
— Я все слышала. Я была наверху, на лестнице, — оправдываюсь я.
Динни делает мне большие глаза:
— Узнаю старушку Эрику.
— Так ты войдешь? — улыбаюсь я.
Динни долго молча смотрит на меня, и я начинаю чувствовать себя неуютно. Потом он оглядывается и смотрит в окно, на неприветливую бурную ночь.
— Ладно. Спасибо, — кивает он.
Я провожу Динни в кабинет. Огонь погас, но здесь еще очень тепло. Подойдя к окну, я задергиваю шторы.
— Господи, какая же тут темень! В Лондоне шторы нужны, чтобы отгородиться от света, а здесь — от темноты, — замечаю я.
Ветер швыряет в стекло сухой лист и не дает ему упасть.
— Ты по-прежнему утверждаешь, что плохой погоды не бывает? — лукаво интересуюсь я.
— Да, но признаю, что на мне сегодня определенно была неподходящая одежда, — уступает Динни.
— Садись. Я схожу за бренди, — говорю я.
Крадучись войдя в гостиную, стараюсь не шуметь, беру графин и два хрустальных стакана. Тихо прикрываю за собой дверь.
— Бет спит, — сообщаю я, наполняя стаканы.
— Дом остался совершенно таким, каким я его помню, — замечает Динни, сделав небольшой глоток и слегка поморщившись.
— Мередит никогда не была сторонницей перемен, — пожимаю я плечами.
— Кэлкотты — настоящая старая гвардия. С чего бы ей что-то менять?
— Были старой гвардией. Ты вряд ли можешь сказать это о Бет или обо мне. Я просто обедневшая школьная учительница, да и Бет, разведенная мать-одиночка, тоже трудится в поте лица.
На это Динни улыбается загадочно, чуть озорно:
— Ох, и бесили же вы, должно быть, этим старуху.
— Спасибо. Нам нравится так думать, — улыбаюсь я в ответ.
— Хочешь еще? — спрашиваю я, когда его стакан опустел.
Динни мотает головой, потом вытягивается в кресле, заложив руки за голову, и выгибает спину дугой, как кот. Я чувствую жар внутри, кровь молотом бухает в ушах.
— А вот на душ я, пожалуй, соглашусь. Признаюсь, такой возможности мне давно не подворачивалось.
— Конечно, — небрежно киваю я. — Тебе туда.
Это самая дальняя комната от Бет — спальня Мередит, и душ там самый лучший. Стеклянные стены кабинки стали матовыми от известкового налета, зато лейка огромная и обдает настоящим каскадом горячей воды. Я достаю новый кусок мыла, чистое полотенце, включаю прикроватную лампочку, потому что верхний свет горит слишком ярко. Бет, проснувшись, может увидеть полоску света под дверью и отправится выяснять, что здесь происходит. Динни стоит посреди комнаты, поворачивается, рассматривает огромную кровать, тяжелые гардины, элегантную антикварную мебель. Неровные половицы покрыты вытертым ковром серо-зеленого цвета. Мне до боли знаком этот запах пыли, нафталиновых шариков и псины.
— Это ее комната, так ведь? Спальня леди Кэлкотт? — уточняет Динни. В тусклом свете его глаза кажутся черными и непроницаемыми.
