Младший сержант Оськин, грохоча сапогами, повел своего гостя по галерее. Загинайло следовал за ним, осматривая на ходу незнакомое место. Галерея с низким потолком, ярко освещенная лампами в плафонах. Один бок — стена банка, другой бок — стекло, вид на двор. На дворе ночующие машины. Принадлежат банку. Грузовик, автобус, три легковых. Колеса блестят — серебряные диски. Это от яркости света. Двор озарен мощным прожектором, сверху со стены банка. Все углы и закоулки высвечены, как днем. Иголке негде спрятаться. Прошли галерею, уперлись в тупик. Ступени в подвал. Глухая черная дверь, железная, под сигнализацией, преграждает доступ к денежным хранилищам. За этой дверью — вторая, потоньше. За той — железная решетка, закрыта на висячий замок изнутри. Чтоб открыть, нужно руку просунуть и повозиться, если не насобачился. Так объяснил, проявляя усердие, Оськин, открывая одну за другой все эти преграды и показывая Загинайло. Все, все под сигнализацией. Сигнал на ЦПО, то есть центральный пульт охраны, и через три секунды, а то и раньше, как из-под земли вырастет группа захвата из ближайшего РУВД, автоматчики в касках. Но на этот счет тревожиться нечего. По крайней мере, в эту ночь. Можно шагать спокойно и дверями грохотать. Хоть плясать, хоть песни петь. Сигнализация временно отключена, что-то там с проводами кручено-перекручено, распутать не могут.
— Так. А теперь денежные хранилища покажи! — выслушав столь важное сообщение, приказал Загинайло.
Оськин повел в хранилище. По коридорчику налево. Горела только одна лампочка, давая скудное освещение. Дверь в хранилище запечатана бумажкой с печатью, сургуч. Оськин смело сорвал все печати и открыл дверь ключом, выбранным из толстой связки у него на поясе.
— Да чего! Опять приклеить — раз плюнуть! — объяснил он. — Бабенки, банковские работницы, слепые, как кроты, в очках, запотелых от подвальной сырости, ничего не заметят. Да и не смотрят они! Им бы скорей цигарку в зубы запалить, и бегут в сортир — дым пускать из всех дыр и ноздрей, как из действующего вулкана. Дым аж ко мне в будку поднимается и по всей галерее стелется туманом болотным. А я-то сам некурящий — вот беда! Воюю с ними все дневное дежурство, но пока остаюсь побежденным. Эх, придется и мне начать курить. Другого выхода нет. Непосильная борьба с проклятыми бабами. Вот сюда, товарищ командир, тут они и обитают, эти крысы подвальные! — разговорчивый от одиночного дежурства Оськин, не прерывая своей речи, ввел Загинайло в подвальное помещение с низким потолком. Стол во всю стену. На столе гроссбух. Канцелярщина: скрепки, папки. Зеркальце и женская расческа с длинной ручкой и целым клоком рыжих волос на зубьях. Оськин взял со стола зеркальце, посмотрелся в него и подмигнул сам себе хитрым глазом.
— Приличные бабенки, — известил Оськин своего сурового и молчаливого взводного. — У них тут всегда образцовый порядочек. Пыль сметут, тряпочкой оботрут. Днем деньги считают. А я в будке наверху над ними сижу, их охраняю. Инкассаторы приедут, гудят с улицы и на кнопку в воротах жмут. Провод ко мне в будку проведен, звонок-зверь, уши так и рвет, мертвеца из могилы поднимет, специально такой поставили, зная какой у милиционеров крепкий сон на посту. Звоню бабам в подвал, чтоб гостей ждали. Сам бегу отпирать ворота, автомат на пузе. Отпер. Инкассаторская машина на двор въезжает. Инкассаторы, два мужика с кобурами на заднице, тащат в хранилище мешки с деньгами. Эх, деньжат там! По завязочку! Как дерьма! Да вот, они тут все! Посмотрите, товарищ командир! — Оськин, распалясь от своего рассказа, красный, с горящими глазами, стал открывать одну за другой двери хранилищ и показывать Загинайло эти самые мешки с деньгами, все запечатанные сургучными печатями-блямбами, на каждом мешке бирка с номером.
— Эх, сидим на деньгах, а ни грошика не взять! — издал горестное восклицание Оськин. Он глубоко вздохнул и отвернулся, вид мешков надрывал его сердце, и лицо его имело страдальческое выражение. — А под вечер сегодня целый броневик прикатил, — стал он рассказывать дальше. — Таскали, таскали мешки эти, больше часа таскали. Вот они все тут, голубчики, в едином строю! Тут, я думаю, миллиард, такую мать! — Оськин стал пересчитывать прислоненные к стене мешки. — Нет, сбился! — сказал он. — Эх, товарищ командир, такие деньжищи пропадают! — Оськин снял каску с головы, автомат с плеча, положил на бетонный пол перед собой и смачно, с наслаждением уселся на мешок, первый в ряду. — Хоть посидеть на нем, на миллиарде, задом своим почувствовать! А сигнализация-то, командир, не работает же! А, командир! Ты подумай, подумай, командир! Сразу разбогатеть веселее, чем лапши ждать из светлого будущего!
— Оськин, сидя на мешке с деньгами, запел, загорланил во весь голос:
Не шуми ты, мати, зеленая дубравушка,Не мешай мне, добру молодцу, думу думати!..
— Пошли отсюда! — мрачно оборвал его песню Загинайло. — Расселся. Белая горячка у тебя что ли, Оськин? Рожа красная, огнем горишь, сургуч на мешке задом расплавишь. Знаю, какой кумыс вы тут попиваете!
Оськин нехотя поднялся с мешка. Обратным порядком запер хранилища на все запоры. Вернулись в галерею. Тут, сбоку, над хранилищем, где галерея поворачивает — будка для постового. В будке угарно и душно.
— Это от батарей, — объяснил Оськин, — их тут три штуки, масло горит. А что делать? Так еще можно тут существовать, чтоб от холодюги не околеть. А чем отоплять? Консервная банка эта выстужается вмиг, только отключи. Через минуту тут Северный полюс. От масла воздух тяжелый, конечно. Но терпимо. Стужу лютую переждем. Ноябрь жмет. Эх, судьба-индейка!
— На судьбу жалуешься? — спросил Загинайло, садясь на лавку.
— А для чего ж я родился? — спросил в свою очередь с наивным изумлением Оськин. — Нет, ты, товарищ командир, скажи, почему такая несправедливость в мире? Эти гуси для денег, значит, родились. А я, нищий, для чего?
— А ты, Оськин, и тебе подобные, — ответил ему хмуронасмешливо Загинайло, — рождаются, чтоб чужие денежки охранять. Ты для других охраняешь, пес в будке, тебе за это один раз в месяц хозяин косточку кинет со своего стола, чтоб ты с голоду не сдох и смог охранять не за страх, а за жизнь и дальше его несметные богатства, его сокровища. Вот так-то Оськин, и нечего, браток, скулить. Лапша-размазня. Дышать тут у тебя нечем! — Загинайло, не поднимаясь с лавки, ударил ногой в дверь в галерею, чтоб вошел свежий воздух.
— Нет, нет, мировая несправедливость! — продолжал плакаться Оськин. — Не могу я согласиться с таким устройством жизни, не могу, не могу! — вдруг закричал он истерически и грохнул кулаком по блоку сигнализации на стене. Взревел ревун.
— Оськин! Спятил! — Загинайло, вскочив, тряхнул взбесившегося сержанта за плечи, приводя его в чувство.
— Да кто услышит! — возразил Оськин, отключая ревун. — Ночь. Глухо. Кто услышит? Хоть волком вой.
Опять зазвенело. Не ревун. Телефон. Загинайло схватил трубку.
— Командир четвертого взвода Загинайло! — представился он.
— Слушай, Загинайло, — прозвучал из трубки вкрадчивоязвительный голос комполка полковника Колунова, — а что ты там в банке делаешь вот уже целый час? А?
— Новый объект. Изучаю особенности, выясняю недостатки, — твердо и спокойно ответил Загинайло.
— И что? Какие ты обнаружил особенности? Какие недостатки?
— Обязан вам доложить, товарищ полковник, что в банке не работает охранная сигнализация, — сказал Загинайло.
Пауза. Полковник Колунов обдумывал сообщение.
— Так-так, — произнес полковник. — Интересная новость. А Бурцев мне — ни полслова. Это он, видно, решил мне приятный сюрприз приготовить. Ну что ж. Состарился Бурцев. Склероз. Пора на пенсию, грядки копать. А на его место я тебя, Загинайло, поставлю. Не возражаешь? То, что ты только месяц в милиции — ничего, ничего. Ты, Загинайло, из молодых, да ранних. Ты у меня можешь высоко подняться. Да, высоко. А пока, вот что. Усиль охрану банка и сам оставайся там на всю ночь, до прихода служащих. Руководи охраной. Понял, Загинайло? — Полковник Колунов, не дожидаясь ответа, бросил трубку.
Младший сержант Оськин обрадовался. Вдвоем коротать ночь веселей. А то — скука. Экран монитора — что там? Мертвая улица. Гляди, не гляди — канал, камни. Как на луне. На двор банка глядеть милей. Машины спят, лошадиные силы, мотор отдыхает, железное сердце…
— Вооружения у нас с тобой, Оськин, маловато, — заметил Загинайло. — Пистолетик — воробьев пугать, — он хлопнул по кобуре у себя на боку.
— Так у меня еще автомат есть! Запасной! — воскликнул Оськин.
— Выбрав из связки тупорылый ключ, открыл сейф-гроб на полу у себя под ногами, достал оттуда новенький автомат АКМ-300 и снаряженный рожок. Протянул Загинайло вперед стволом.
— Оськин! Обращение с оружием у тебя, как у пещерного человека! — сделал замечание Загинайло. — Не дубину подаешь, может и выстрелить. Знаешь старую солдатскую поговорку, что ружье раз в год само стреляет?
