— Да не пьяные они, а из-за шубы, — отвечал Горячев.
— Какой шубы? Чего ты мелешь?
— Говорю, из-за шубы! — продолжал Горячев. — Старшина наш Яицкий выдал одну на взвод. Баранья шуба, на зиму, мехом внутрь. Шубеечка — высший класс! Жарко, как в печке. Посты проверять в лютые морозы. Вот они и не поделили. Черняк и Стребов, твои командиры отделений, Роман Данилыч. Один орет: моя шуба! Другой еще громче орет: нет, моя! Сцепились. Пистолеты хвать. Говорю вам: сейчас выстрелы грянут. Один свежий труп уж точно сейчас увидим. Ой, лихо! С дежурных снимут!
— Да как они смеют! — возмутился замполит Розин. — Эта шуба положена командиру взвода. Не по праву! Моральное разложение! Я с ними сейчас разберусь! Я не позволю! Так мы далеко заедем!
Все трое вступили в класс службы, ожидая, что их встретят выстрелы. Они увидели такую сцену: два командира отделений, старшина Черняк и старший сержант Стребов, стояли по разным сторонам стола, приставив свои пистолеты ко лбу друг другу, пальцы на спусковых крючках. На столе, разделяя их, виновница раздора — новенькая шуба, добротная, с черной покрышкой и барашковым воротником. Эта пышная красотка лежала себе, развалясь мехами и ожидая, когда она достанется победителю кровавого спора за обладание ею.
— Отставить! — угрожающе приказал Загинайло. — Подскочив к дуэлянтам с поразительной для его массивной комплекции быстротой, он мгновенно разоружил обоих. Отобрав пистолеты, молча отошел в сторону. Зато замполит Розин дал своему языку полную волю.
— Черняк! Стребов! Мушкетеры, Дартаньяны! Дуэли тут устраивать! Герои нашего времени! Дантес-полонез! Придется Николаю Кирьянычу докладывать. Все равно информация пулей долетит. Может, уже долетела к нему в кабинет на Литовский, и все уж он, что тут делается, знает! Ой, что будет! Гром и молния! — замполит в ужасе схватился за свою сильно поседелую голову.
— Тимофей Трофимыч! Моя это шуба! Я ее законно в карты выиграл! — возопил возмущенным голосом Черняк. — А этот шулер карту передернул! Туза бубен козырного из рукава вытащил! Подлый урод!
— Врет он всё! — возразил Стребов. — Я честно выиграл, моя шуба.
— Ладно, ладно, соколики. Командир полка сам решит, чья шуба. Сейчас же иду ему звонить. А пока марш оба посты проверять! Чтоб духу вашего в батальоне до завтрашнего утра не было! — Замполит, взяв злополучную шубу в охапку, понес ее, как добычу, к себе в кабинет.
— Роман Данилыч, — сказал он, обернувшись к Загинайло, — ты не будешь возражать, если я эту шубу себе возьму? Вы все и так жаркие, кровь кипит. А я страшно мерзну, мастерская у меня — все равно что в ледяном погребе сидеть. А Яицкий почему-то мне шубу не выдает, сколько я его ни просил. Объясняет тем, что замполитам не положено. Ну как? А я тебе картинку подарю за это. Любую выбирай. И от политзанятий освобожу, пожизненно.
— Договорились, — усмехнулся Загинайло. — Зачем мне шуба. Тяжесть на плечах таскать. У меня шинель теплая.
Выйдя из батальона, он увидел, как оба его командира отделений шлепали впереди него в шагах пятидесяти по Г-й улице, дружески беседуя, как ни в чем не бывало, плечом к плечу. Судя по их бурным жестам, они обсуждали происшествие с уплывшей из их рук шубой и костили замполита.
IX
Весь ноябрь работали без выходных. Усиленный режим. Ожидали комиссию из Министерства с проверкой. Загинайло был в батальоне каждый день. Он наряду со всеми нес это беспрерывное дежурство. Офицерам не было послабления ни на минуту, напряженность в городе не позволяла поблажек. Простой милиционер у себя на посту взаперти еще мог вздохнуть, офицер — нет, офицер и спать должен на ходу, да и то одним глазом. Замполит Розин, казалось, ничуть не тяготился такой перегруженностью. Он щеголял в новой шубе, отогревая свои промерзшие косточки. Он и в батальоне разгуливал в шубе, не снимая ни на минуту. Смотрелся он в шубе хорошо, как боярин. Зампослужбе Железнов, увидев его в этой обновке, что-то пробурчал под нос и тут же ушел к себе в кабинет писать срочное донесение комполка Колунову.
Взвод Загинайло также работал в усиленном режиме. После инструктажа, распустив милиционеров на посты, остались в классе службы вчетвером: взводный и его три командира отделений: Бабура, Черняк и Стребов.
— Послушай, Роман Данилыч, — сказал за всех троих прапорщик Бабура. — Мы тут дельце наметили. Экспроприация ценностей. Решили тебя посвятить. Мы так подумали: что ж мы-то. Ты командир, ты и командуй.
— Ты, Бабура, не темни, — Загинайло взирал на прапорщика своим тяжелым взглядом. — Выкладывай, что там у вас. Какое дельце.
— А вот этот новый банк, что под охрану берем. Там можно копилку тряхнуть, только торопиться надо. Они новую сигнализацию будут ставить скоро. Завтра-послезавтра. Грех не воспользоваться. А? Роман Данилыч? Рыбка сама в руки плывет. Дела-то, дела. Проще прыща у Черняка на заднице. Мы бы, извини, и без тебя. Но мы так решили. Ты у нас — голова! Ты — главарь! Главарь, главарь! Вожак! Признаем! Весь взвод признал! — прапорщик подмигнул. Его кроваво-мясистое лицо улыбалось льстивой и омерзительной улыбкой. Так улыбается осьминог.
Загинайло никак не отреагировал на предложение. Он молчал, взирая на прапорщика все тем же тяжелым, неподвижным взглядом. Его молчание можно было понять как согласие.
— Так вот, Роман Данилыч, план такой, — стал развивать мысль Бабура. — Главное действующее лицо — этот вот шут гороховый. — Он ткнул пальцем в усмехающегося Стребова. — Кролик наш. Ты, Роман Данилыч, еще не знаешь всех его талантов. Он такое может, что — о! Гений! Дар божий! Ему бы в БДТ играть! Наш Стребов может подделаться под любой голос — ни за что не отличишь. Шпарит чужим голосом — только так. И Бурцевым может, и Железновым, и Розиным. Даже под папу, комполка — запросто! Артист! Говорю тебе! Золото, а не человек. Он у нас и на сцене, на праздничных концертах всегда выступает. Передразнивает начальство. Недавно, в ДК Дзержинского — весь зал от хохота под стульями валялся. Так вот. Через день заступит на дежурство взвод Корзинкина. Подгребем к банку в часика два ночи, пароль узнать — раз плюнуть. Каждая кошка, что в подворотню шмыгает, знает — какой у нас на эту ночь по банкам пароль. Стребов наш в переговорное устройство назовется, что он командир второго взвода Корзинкин, его голосом, значит, и пароль назовет, какой будет, Тамбов, Воронеж. А фигурой они с Корзинкиным похожи, в монитор ни хрена не разглядишь. И фуражку ему найдем такую же безбрежную, как степь. Корзинкин всю зиму, нарушая устав, в фуражке красуется, уши морозит. На него уж, как на дурака, и внимания не обращают. Ну так вот, постовой откроет дверку в банк, варежку разинув, а дальше — как по нотам.
Выслушав речь прапорщика Бабуры до конца, Загинайло долго еще хранил молчание, как будто обдумывал. Барабанил пальцами по столу, спокойненько так, точно азбуку морзе выстукивал, чем очень раздражал выжидающих его ответа трех командиров отделений.
— Ладно, гуси-лебеди! — объявил он, наконец. — Вижу, вы все обкатали. Вы уже спецы по таким делам. Операция икс. Возражений у меня нет. Только по первоначалу вот что: я хочу сам посмотреть этот объект. Я еще не смотрел. Я хочу остаться там на часик и хорошенько изучить этот ваш банк. Утром я скажу вам свое решение.
На этом разговор закончился. Все четверо пошли смотреть намеченный объект.
Они шли по набережной. Гадкая ночь. Промозгло. Черная вода, рябь. Стребова замучила икота. Он икал громко и безостановочно, во все горло.
— Стребов! Заткни фонтан! — грозно зарычал на него Бабура. — На весь город слышно. Орешь, как осел!
Стребов хотел возразить, но вместо того икнул еще громче.
— Ему бы чего попить, — сочувственно посоветовал Черняк. — Выпить воды литр — верное средство. По собственному опыту знаю.
— Ну, давай его в Мойку за ноги спустим и пусть пьет, сколько влезет, — предложил раздраженный прапорщик. — Пусть хоть брюхо лопнет. Нажрется, сволочь, перед дежурством селедки, а потом ык-ык всю ночь. Провалит дело, дурак. Как ты будешь изображать голос Корзинкина, если у тебя икота на весь квартал? Скажи, идиот? — приступил к Стребову разъяренный прапорщик.
— Бабура, не ори! — остановил приятеля Черняк. — Он в банке козьего молочка сейчас хлебнет и как рукой снимет. Сегодня там Монахов дежурит. Монахов ничего, кроме молока из-под козочки не употребляет. Бидон с собой на пост таскает каждый раз в рюкзаке на горбу. Говорит, городскую воду из-под крана пьет только самоубийца, которому лень вешаться. Он не вредитель своего здоровья. Тут все жители на восемьдесят процентов состоят из грязи и отравленной невской воды, а на остальные двадцать из различных выделений. Один Монахов исключение. Монахов состоит из молока. Он где-то вычитал, что надо почаще кишки промывать. Вот он и покупает у какой-то бабки, дома хлещет весь день и на дежурство волочет все равно как молочник какой-то. Монахов, он и есть Монахов!
