Фря ушла. Загинайло сразу уснул и проспал мертвым сном до полудня следующего дня.
VIII
У полковника Колунова гульба, пир горой. Он собрал всех офицеров полка у себя в просторном кабинете на Литовском проспекте, в новых хоромах. Так говорили офицеры: «Папа себе новые хоромы отгрохал. Свой юбилей будет там праздновать». Новый кабинет Колунова был отделан силами и средствами полка. Помогли богатые объекты, которые охранял полк, отстегнули на строительство солидные суммы. Стройтрест не понадобился. Своих мастеров на все руки — хоть дворцы возводи. Работала бригада милиционеров, набранная из трех батальонов. Они были освобождены от службы на время строительства, за них охотно тянули лямку внеочередных дежурств их товарищи, которые не ропща, с радостью в сердце пахали за двоих, лишь бы у командира полка, отца их родного, их папы было приличное помещение, достойное его чина. Особо отличившимся на строительстве умельцам каждый месяц, а то и неделю, в виде поощрения выдавали премию из специально учрежденного премиального фонда. Премия укрепляла дух и вылечивала головную боль по утрам у всей бригады. Посылался гонец, бегать далеко не надо, тут же, на первом этаже, соседняя дверь с улицы. Тут были все нужные профессии: плотники, столяры, каменщики, электрики, сварщики, паркетчики, краснодеревщики, маляры, штукатуры. Все — мастера высшей квалификации, у всех горели руки в работе, соскучась по любимому делу, всем в радость было вернуться к утраченным профессиям. Стройка кипела, темпы росли. Успеть к 7 ноября. Подарок папе. Вообще-то день рождения полковника Колунова 6 ноября, ему исполнилось 60 лет. Но торжество перенесли на седьмое, по понятным причинам. Такое событие требовалось отметить масштабно, не скупясь, с фанфарами и фейерверком. Через четыре месяца, точно к шестому ноября работа была завершена. Комполка мог перебраться из своего прежнего скромного кабинетика в новые апартаменты. Всем участникам строительства выдали премию в пятикратном размере месячного жалования. И вот, по тройному случаю — новоселье, юбилей, революционная годовщина Великого Красного Октября, — полковник Колунов и собрал у себя всех офицеров — спрыснуть это тройное торжество.
Столы поставили в виде буквы К, что означало инициал, заглавную букву фамилии — Колунов. В голове стола — он сам. По правую и левую руку — его замы, штаб, командиры трех батальонов. Там и Фря, полковничья дочь, рядом с майором-снабженкой, жабой в мундире. Дальше — по чинам. За двумя боковыми, приставленными вкось к главному, столами-лапами этой символической буквы К, густо теснясь, поместились младшие офицеры, комвзводов, радисты, связисты, инспектора, по спорту, по огневой подготовке, по гражданской обороне и прочая младозвездная мелочь. Новый кабинет сверкал. Одна хрустальная люстра с бронзой чего стоила! Как во дворце Белозерских-Белосельских! Блеск и восторг! Паркет такой, что по нему и ходить жалко. Надо бы тапочки, как в музее, на сапожищи надеть. Ступали с опаской, как по зеркалу. Угощение! Столы трещали. Горы всего, лес бутылок. Загинайло сидел на самом краю бокового стола, вместе с офицерами своего батальона. Полковник Колунов встал, держа полный стакан коньяка в высоко поднятой руке. Весь стол с грохотом поднялся вслед за ним, как по команде, с наполненными стаканами. Комполка выдержал паузу, пока утихнет шум. Загинайло заметил, что выглядел-то юбиляр неважнецки, заботы заели. А может, болен чем. Печень. Лицо землисто-серое, изборождено глубокими морщинами, как будто трактор с плугом по нему проехал. Изможденный, бритогубый, страшный. Мертвец краше. Что с ним такое, с этим драконом? Драконья кровь оскудела в жилах?
— Товарищи офицеры! — громко, но как-то не очень воодушевленно и безотрадно возгласил полковник Колунов. — Прошу поднять тост за нашу великую родину, за Россию! За русский народ! За державу! Да сокрушит она всех своих врагов, явных и тайных! До дна!
— Ура! — взревели офицеры. — За Россию! За русский народ!
Все осушили свои стаканы до донышка. Опять налили. Опять тост. За родное министерство внутренних дел. Выпили дружно. Третий тост — за юбиляра. Чтоб ему сто лет жизни и железного здоровья, чтоб он командовал нашим полком бессменно, бессмертно, во веки веков! Аминь! Не хотим никого другого! Не желаем, и точка! Четвертый тост — за родной полк охраны № 3, лучший полк охраны во всем городе. Да что там — во всей стране! Потом тосты посыпались как горох. Не успевали закусывать. Было шумно. Тосты возглашали по кругу, по чинам. Каждый без исключения офицер, от велика до мала, должен был встать из-за стола и произнести свой тост. Так требовал обычай. Замполит Розин провозгласил тост за бессмертную славу героя революции Феликса Эдмундовича Дзержинского. Над ним смеялись: «Розин, ты же еще только один сапог от Дзержинского нарисовал, да и то — только полголенища. Ай да Розин! С ног начал! Все с головы рисуют. А он — с ноги, с сапога! Молодчага! Новатор! Он у нас еще и Репина за пояс заткнет! Брось ты этого чекиста, Розин! Друзья просят: нарисуй — «Милиционеры полка охраны № 3 пишут письмо турецкому султану!» Долго потешались над Розиным. Бедный замполит, красный, как кумач, не выдержал позора, полез под стол, но его вытащили оттуда и по приказу Колунова заставили силой выпить штрафной стакан — за то, что он не исполнил портрет великого чекиста к сроку, как обещал.
Два могучих железновыйных комбата, Хорев и Смага, держали его с двух сторон за руки мощной хваткой, а зампотех полка подполковник Мезинов, разжав ножом его стиснутые зубы, влил ему в рот через вставленную в рот широкую воронку, знаменитую чарку папы, литр водки, весь до капельки. После такой заправки Розин на этот раз рухнул бы под стол неотвратимо, посрамленный и опозоренный окончательно, если бы его не подхватили под мышки. Бесчувственного замполита, как бревно, утащили волоком в соседнее помещение и бросили там прямо на голый пол. Пусть дрыхнет, пока не очухается. На холодном полу процесс отрезвления пойдет быстрей, как в вытрезвителе. Последний заключительный тост достался Загинайло. Он встал с полным стаканом. Все уж так надрались, что не могли понять, чего он, собственно, от них хочет. Если бы сам папа не потребовал молчания, чтобы заткнули свои пьяные, поганые глотки и слушали, тишина за столом навряд ли бы установилась. Загинайло произнес твердо и ясно, и как бы угрожающе, с нажимом на каждом слове, точно нажимал спусковой крючок пистолета и расстреливал своими словами всех сидящих за столом, начиная с комполка Колунова:
— Прошу всех вас, кто тут находится, выпить за моего погибшего и до сих пор неотомщенного брата Петра Загинайло!
Полковник Колунов зыркнул на него мрачно сверкнувшими глазами. Издевательски усмехнулся. Мститель нашелся. Слез с гор. Выпили за Петра Загинайло. Стали вспоминать, какой он был. Задира, забияка, сорви-голова, железный орешек, гвозди бы делать из таких.
Перепились все вдребезги, мало кто устоял на ногах и ушел с пира своими силами. Офицеров развезли по домам на машинах. Комполка Колунов тоже нагрузился, не мог самостоятельно передвигаться, его вели, вежливо взяв под мышки, два могучих комбата, один — седой, крючконосый — Хорев, другой — рыжий, с красной шеей — Смага, командиры второго и третьего батальонов. Голова полковника моталась, как у тряпичной куклы, он что-то мычал. Нечленораздельная речь его была обращена неизвестно кому, из углов рта текли, как у теленка, обильные слюни. Потом он уронил свою старую, седую голову на грудь и затих. Два комбата-гиганта поволокли его по коридору и вниз по лестнице, ноги полковника, как парализованные, пересчитали все ступени, с третьего этажа до первого. Милиционеры, дежурившие снаружи, убрали с глаз долой свидетелей, чтоб народ не пялился бессмысленно на исход их крепко гульнувшего начальника. Комполка кое-как усадили в машину на заднее сиденье, по бокам два комбата. Фря, злая, мрачная, рядом с водителем. Увезли полковника Колунова с пира домой.
Загинайло один остался. Не то, чтоб тоска, а тяжесть. Пойти б куда-нибудь, побродить… На лестнице его остановил Бурцев, громокипящий комбат. У него разговор есть.
— Вот что, Загинайло, — вперился он своими выпученными, налившимися кровью, блекло-голубыми шарами, — не будь дураком. Чего ты в бутылку лезешь? С местью сюда явился? Кого ты тут собрался карать, кому мстить? И без брата твоего тут неотомщенных — целое кладбище. Братская могила. Иди вот на Пискаревку и возложи венок, если тебе делать нечего и червяк гложет. А будешь во всеуслышание тут заявлять о своих мщениях, то как бы тебе самому не оказаться там же, где нашли твоего брата. А за тебя кто мстить придет? Предупреждаю по-дружески — брось ты это. Чего тебе в грязь эту лезть? Вон ты какой орел! Послушай старика, вали ты отсюда, пока жив. Горячий ты и в башке мусор. Кретин будешь полный, если меня не послушаешь. — Бурцев отвернулся, как-то безнадежно махнул своей широкой рукой. Сгорбясь буйволом, стал спускаться по лестнице, на улицу, где его ждала машина и любимый батальонный водитель Чумко.
