— Ах ты, негодный, ты что тут делаешь? — крикнет, увидя такой грабёж, кто-нибудь из старших.
Мишка подскочит от внезапного крика, выкинет несколько затейливых прыжков и, перескочив через плетень, унесётся в горы.
Аппетит у Мишки был всегда преотличный. А из лакомств он больше всего любил окурки от папирос.
Он целыми днями расхаживал под окнами кордона и подбирал их.
Кроме бумаги, ему, видно, нравилось жевать в них остатки табаку.
Силы били в юном олене ключом. Ему постоянно хотелось бегать, прыгать, проказничать.
Для этого он сам выдумывал себе предлоги. Например, ходит-ходит спокойно по двору, вдруг поднимет голову, поведёт ушами и — фрррр-р! — помчится вокруг дома, вылетит на дорогу, бросится вниз к реке и оттуда обратно на гору, перескакивая через камни и сваленные у кордона брёвна и высоко вскидывая в сторону задние ноги.
Однажды мама повесила после стирки во дворе бельё. Мишка моментально явился, выбрал простыню побольше и не спеша принялся жевать один угол. Долго он стоял на месте и жевал, а потом ему пришло в голову отправиться к роще, где мы обычно играли.
Он стащил простыню с верёвки, взмахнул головой, перекинул её себе через спину и, волоча, словно шлейф, один конец по земле, торжественно отправился мимо дома. Хорошо, что его увидали и отняли у него простыню. Но всё-таки она была сильно испорчена: большущий кусок был уже весь в дырочках и разлезался под руками.
Эта манера жевать что ни попадалось на глаза была у него самой неприятной и очень дорого нам обходилась. Занавески на окнах, скатерти, платки — всё носило следы Мишкиного внимания. На лучшем кисейном платье Юли, как раз на самом животе, Мишка выгрыз огромную круглую дыру.
То-то было слез и огорчений!
Раз как-то отцу понадобился ключик от шкафа.
Посмотрели на крючок, где он всегда висел, — нету. Стали искать.
Целый день искали по дому, по двору: пропал ключик, да и всё тут.
Ломать замок было жалко: хороший такой английский замок, и ключ к нему был маленький, на тоненьком ремешке.
— Кто мог взять ключик? Что за безобразие! — сердился отец.
Наконец уже совсем потеряли надежду. Тут мама заметила, что у Мишки изо рта торчит что-то вроде тряпочки. Она подошла, взялась за тряпочку и потянула. Вытащила почти четверть аршина. Это был ремешок от ключа. Половину его Мишка уже съел, а заодно проглотил и ключ.
— Вот ведь урод!.. Нужно же иметь такой вкус! — возмущался отец.
Все думали, что Мишка заболеет от такой неудобоваримой пищи, но Мишка даже ухом не повёл. Ключ, наверно, очень ему понравился, и он продолжал в том же духе.
Однажды смазывали под сараем сбрую дёгтем, и Мишка умудрился стащить даже целый чересседельник.
Отец увидел, что он жуёт длинную белую полосу, и вытащил её у него изо рта. Оказалось, что Мишка забрал в рот ремень длиной около метра, да ещё с железным кольцом посередине.
От долгого жеванья чёрный жёсткий ремень раскис, стал мягким, как тряпка, и совершенно белым. А кольцо ничуть не смущало Мишку.
Прошло лето, осень, зима. Наступила вторая Мишкина весна. Ему минуло уже девять месяцев. Он был выше годовалой тёлки. Сильный, тонконогий и какой-то осанистый. Он любил разгуливать по рощам и обрывать с деревьев молоденькие веточки. Оттого, наверно, он и голову свою носил так высоко, что не привык нагибать её за травой.
У него уже прорезались рога. Вначале они были мягкие, горячие и набухшие. Их, как переспелый персик, покрывал нежный пух.
Когда Мишка становился против солнца, в рогах светилась алая кровь. Эта кровь китайцами ценится на вес золота. Они употребляют её в лекарство. Маралов разводят в специальных маральниках, и когда рога находятся в этом периоде, их спиливают. Это очень болезненная операция. После неё маралы долго хворают, а иногда и гибнут совсем.
Конечно, у Мишки никто и не думал спиливать рога. К нему все очень привыкли и ни за что никогда не сделали бы ему больно.
Пока рога не затвердели, Мишка был кроткий и ласковый. Часто он подходил к людям и тихонько тёрся головой, прося, чтобы ему погладили рога. Они были горячие и, должно быть, необычайно чувствительные. Стоило только чуть-чуть посильнее провести по ним пальцем, как Мишка вздрагивал и начинал брыкаться.
Мы за это время совсем подружились с Мишкой. Целыми днями мы играли вместе, а когда шли в лес или на гору, он тоже отправлялся с нами.
Это было забавное зрелище: четверо нас — девочек, наши приятели-ребята — казахи из ближнего аула, штук пять — шесть собак и посередине — Мишка. Оставаться один он и раньше не любил, а теперь его особенно тянуло к людям.
Один раз Юля чем-то раздразнила его, а потом в шутку сделала вид, что испугалась, и побежала. Мишка помчался за ней. Юля, хохоча, вспрыгнула на крыльцо и оттуда показала Мишке язык. В ответ на это Мишка поднял голову и… тоже показал ей язык, да ещё при этом сморщил нос и зашипел: фффф!.. Вот тебе и на! Мы так и ахнули от восторга.
Ну и Мишка, ловко отбрил!
Мы начали поддразнивать Мишку и спасаться потом от него на крыльцо. Мишка прекрасно понял игру. Он отбегал от крыльца и ждал: когда к нему приближались с протянутыми руками, он переходил в наступление и гнался до самого крыльца. Мы с визгом взлетали на крыльцо, а Мишка поднимал голову, высовывал как-то на сторону язык и шипел. Это было самое забавное в игре. Да и удирать от оленя на крыльцо тоже всякому лестно.
Так мы играли до тех пор, пока у Мишки не затвердели рога. И вот тут-то нам пришлось пожалеть, что мы научили Мишку гоняться за нами.
Когда рога стали твёрдые, пух, огрубевший и скатавшийся, начал с кожицей клочьями слезать с них. Мишка тёрся рогами о деревья, стараясь поскорее счистить шерстяную корку. Наконец она облезла совершенно. Эти первые Мишкины рога были не очень большие и на них не было отростков.
На следующий год, когда Мишка сбросил первые рога и появились новые, на них было уже два разветвления. Так бывает у всех маралов: с каждым годом число ветвей увеличивается, и так до тех пор, пока олень не вступит в зрелый возраст.
По числу ветвей охотники приблизительно могут сказать, сколько оленю лет.
Получив блестящие острые рога, Мишка сразу же задрал нос и расхаживал возле дома, высоко подняв свою красивую, гордую голову.
Однажды, проходя по двору, он наступил на миску Майлика и перевернул её.
— Ну да уж конечно, где же нам смотреть под ноги: важный больно стал! — рассердилась Юля.
А Майлик, раздосадованный тем, что остался без еды, оскалил зубы и гавкнул на Мишку.
Результат получился совсем неожиданный…
Вместо того чтобы испугаться и отскочить, как это всегда было, Мишка нагнул рога, бросился на Майлика, прижал его к стене сарая и, поднявшись на дыбы, стал колотить копытами.
Майлик взвыл.
На крик Юли сбежались люди и прогнали Мишку.
Собаки после этого случая стали бояться Мишки, как огня, и мстили ему за все обиды только тогда, когда он весной терял рога.
Как-то раз Наташа получила за обедом кусок арбуза и отправилась во двор угостить арбузной коркой Мишку.
Вдруг со двора раздался визг и рёв.
Все бросились на крик. Посреди двора на четвереньках стояла Наташа и орала что есть силы. Разбойник Мишка барабанил по её спине своими острыми стальными копытцами. И здесь же, в пыли, валялась выбитая из Наташиных ручонок арбузная корка.
Майлик сразу забыл весь свой страх перед Мишкой. Он с яростью вцепился сзади в его ногу. За ним и все остальные ринулись спасать Наташу.
Увидев бегущую на помощь Соню, Мишка отскочил в сторону, раскланялся, прыгнул через плетень и умчался на гору.
Когда Наташа утешилась, её начали расспрашивать, как же это так случилось. Оказалось, вышло недоразумение: Мишка просто не понял Наташи.
Мы сами же дразнили в игре Мишку тем, что тыкали ему в физиономию пальцем. Ну и вот, когда Наташа подошла с протянутым куском арбуза. Мишка вообразил, что она тычет в него пальцем, и разобиделся.
— Безобразие какое! Дразнят сами животное, а потом ещё удивляются, что оно дерётся! — недовольно ворчал на нас отец. — Вот погодите, окрепнут у него рога, так задаст он вам жару!
Мишка вернулся поздно вечером. Отец загнал его в конюшню и в наказание запер там на несколько дней. Утром Мишка печально вздыхал, высунув голову из конюшни. Ему очень хотелось побегать, попрыгать… ну, может быть, и подраться с кем-нибудь. А тут — сиди взаперти.
Через два дня он, злой и нетерпеливый, метался взад и вперёд по конюшне.
— Соня, — сказала я, — должно быть, Мишка голодный. Надо его покормить.
— Ничего не голодный, я ему недавно давала овса.
Нет, мне казалось, что Мишку уж чересчур обижают.
«Полезу-ка я на сеновал, сброшу ему в конюшню немножко сена», — решила я.
И полезла. Набрала охапку и стала искать между брёвен щёлку побольше, чтобы протолкнуть сено вниз, в конюшню.
