не удивился. Он ожидал подобного.
– Надо вырезать побольше кусков, чтобы на всех хватило.
– Само собой, конечно, – сказал Кольцов и снова повторил: – Говорю же, согласно квоте и в утвержденном порядке.
Тальберг не сомневался, что первой в этом порядке окажется группа Самойлова.
В половину четвертого отложил недописанный отчет и вместе с Саней отправился в главный зал.
Численность персонала НИИ не впечатляла – после полного сбора часть кресел пустовала. Помещение строилось из расчета на прием гостей и проведение симпозиумов, но переход на оборонку снизил количество мероприятий до нуля.
Тальберг огляделся. Из-за кафедры возвышался скучающий Кольцов, за его спиной стояли составленные в ряд два стола. По правую руку от него сидел Мухин с каменным лицом, а по левую – товарищ в гражданском, на лбу которого читалось, что он из органов.
Люди неторопливо стягивались, рассаживались по креслам. Каждый пришедший обходил присутствующих, приветствовал и интересовался, зачем их собрали.
Никто ничего не знал наверняка, поэтому пересказывали слухи. Самый неприятный сводился к тому, что могли сократить зарплаты за счет премий. Кольцов не раз передавал новости из столицы, что ситуация в стране нестабильная и придется ужаться. Непонятно только, оставят ли всех на местах, но снизят оплату, или сократят штат, но сохранят зарплату тем, кто останется. Смущали оба варианта.
Наличие в президиуме товарища из органов позволяло усомниться, что их собрали поговорить о грядущем сокращении.
Тальберг выбрал место возле Шмидта, найдя его в зале без труда – тот сидел в эпицентре круга из пустых сидений невозмутимым видом, будто ничего не замечал.
– О, Димитрий, – обрадовался Карл, – давно вас ждать для чай, как здесь говорить. Вы знаете, я вчера получить новый группа, то есть партия. Иметься любопытный экземпляры, вы обязательно должен посмотреть.
Тальберг улыбнулся и пообещал зайти.
Ровно в четыре зал закрыли, и наступила тишина. Кольцов вцепился двумя руками в кафедру, прочистил горло и громко зачитал с бумажки, завершая каждое предложение театральной паузой.
– Благодарю вас, коллеги, что нашли время собраться в этом зале. Вы знаете, политическая ситуация в мире не отличается стабильностью. Наше государство оказалось под моральным и физическим давлением враждебных нам правительств, фактически принуждающих нас к военным действиям, но нам удается избегать провокаций…
«Опять за старое», подумал Тальберг, из-за подобного пафоса не слушающий радио и не смотрящий телевизор. Он с любопытством взглянул на Шмидта, чтобы оценить реакцию. Реакция отсутствовала – ни один мускул не шевельнулся на лице, будто сказанное Кольцовым не имело к Карлу отношения.
– …Мир сотрясается от катаклизмов, терроризма и жестокости. Но мы не поддаемся и не сдаемся, направляя наши силы на укрепление всеобщего счастья, веря, что за нами – правда, и какие бы подлости не замышляли правительства других государств, мы убеждены, народы мира не хотят войны…
У Тальберга отключился слух. Он смотрел на Кольцова, но не слышал. В паузах между предложениями директор отрывал взгляд от бумажки, оценивая правильность реакции зала на провозглашаемые сентенции.
Он говорил и говорил обязательную идеологическую часть, но Тальберг, хорошо изучивший несменного директора за пятнадцать лет, знал, что Кольцов безразличен к прочитанному. От него требовали – он беспрекословно выполнял. Его ценили и продолжали держать в должности.
Товарищ из органов смотрел на Шмидта, видимо, заранее проинформированный о его гражданстве. Тальберг почувствовал, что часть внимания, предназначенного Карлу, распространилась и на него. Он поймал нахмуренный взгляд, опустил взор и уставился на наручные часы. Секундная стрелка лениво переползала между черточками.
Через полчаса поток политинформации о ситуации в мире иссяк. Кольцов оторвался от бумажки, сделал паузу и еще громче, чем прежде, прочитал резюме, ради которого их и согнали в общий зал:
– В связи с вышесказанным, в порядке исполнения секретной резолюции номер триста-двадцать-один дробь вэ, пункт три распоряжением по институту номер шестнадцать дробь один от сегодняшнего числа, распоряжаюсь произвести ряд мероприятий по повышению внутренней и внешней безопасности. Первое. Институт переводится в военный режим работы и передается под усиленную охрану. Сотрудники НИИ должны быть ознакомлены под роспись о личной ответственности за нераспространение внутренней информации всех уровней секретности. Второе. Каждый третий четверг месяца организовать проведение общих занятий по гражданской обороне и правилам действий при возникновении чрезвычайных ситуаций.
Прокатился шорох недовольства. Кольцов поднял глаза, и зал затих.
– Третье. Проводить ежеквартально военные сборы для поддержания штатного персонала в надлежащей физической форме.
Семидесятилетний Карлушкин, сидевший в том же ряду, что и Шмидт, пощупал руку в месте, где когда-то располагался бицепс.
– Четвертое. Для охраны порядка организовать добровольные отряды с проведением дежурств в соответствии с установленным графиком.
«Опять эти графики», с досадой подумал Тальберг.
На этом пункты закончились, и Кольцов перешел к заключению:
– Контроль за выполнением распоряжения возложить на заместителя директора по научной работе Мухина Павла Владимировича. Оперативное руководство осуществляется начальником службы внутренней безопасности Безуглым Валентином Денисовичем.
Человек в штатском привстал, чтобы рассмотрели и запомнили на будущее.
– На этом наше собрание подошло к концу, руководители групп получат копии распоряжения для ознакомления. Всем спасибо за внимание, – Кольцов сгреб бумажки с кафедры, развернулся и ушел.
Присутствующие расходились в подавленном настроении. Шмидт почувствовал зависшее в воздухе напряжение и спросил:
– Плохо понимать официальный язык. Сказать, это быть какая-то проблема?
Тальберг отмахнулся.
– Переживем. У нас обычно суровость законов компенсируется необязательностью исполнения.
– Иногда я сильно удивляться, – произнес Шмидт с серьезным лицом, – как вы тут жить…
ГЛАВА II. Шторм неизвестности
5.
На субботу запланировали официальную демонстрацию. Тальбергу этот цирк напоминал свадьбу – всем весело и радостно, кроме молодоженов и их родителей. Женихом, очевидно, был он сам, а невестой? Установка?
Кольцов неделю изводил Тальберга, чтобы тот написал речь.
Тальберг ненавидел торжественные речи. В списке его персональных кошмаров первое место занимала фраза «А теперь, Дима, твоя очередь говорить тост», после чего требовалось выдать пару красивых выражений, за которые не грех выпить. Мысли бросались врассыпную, и то, что получалось выдавить, звучало коротко и скучно: «За здоровье» или «За любовь». Если и за первое, и за второе уже пили, ситуация становилась и вовсе катастрофической.
Через три дня творческих мучений он отдал Кольцову клочок бумаги с набором косноязычных фраз о том, «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Директор пробежался по каракулям и процедил сквозь зубы:
– Иди, начищай до блеска свою установку, за тебя напишем. Ты хоть прочитай по-человечески, – попросил он.
Тальберг пообещал. Читать громко и с выражением он умел. Главное, полностью абстрагироваться от текста и ориентироваться на знаки препинания, и любая чушь звучала пафосно. Отсутствие необходимости думать упрощало жизнь, но требовало определенных навыков по игнорированию действительности.
Он почистил зубы, умыл лицо. Посмотрел в зеркало и решил не бриться. Много чести.
Лизка выгладила единственную парадную рубашку и повесила на дверцу шкафа. Она не вымолвила ни слова, но Тальберг отчетливо ощутил лучи холода, излучаемые Лизкиной спиной.
– Лиза… –
