— Ну и добро! — облегченно сказал Купавин и встал. — А документ будет. Я дарственную оформлю. Так что не беспокойтесь. — Это он сказал Елизавете.
— Да зачем же нам дарственная. Мы не нищие, можем и уплатить, — сказала она.
— А разве без денег, просто по-доброму нельзя?
— Да что, они вам не нужны, что ли? Или у вас никого нет?
— Сын есть. Полковник. Ему моих денег не надо. А мне и пенсии хватает. — И, не дожидаясь еще расспросов, быстро вышел.
Через неделю новопоселенцы въехали в его дом. А он, взяв необходимое, перебрался в домишко Шмеля.
Вначале деревенские потолковали о таком событии, что вот Купавин взял да и отдал задарма свой дом со всем пристроем и садом, но со временем перестали судачить, даже старая Пелагея успокоилась. Хотя до конца так и не смогла понять, какая такая блоха укусила старика, что он взял да и отдал свой дом чужим людям.
1977
МИРОВАЯ
Ну что это, на самом деле! Она как молоденькая бегает по деревне, письма, газеты, извещения разносит, чтоб только поскорей управиться да по дому хозяйством заняться: корову обрядить, поросенку хлебова дать, курам сыпануть и обед сготовить. Как же — работничек придет! А он безо всякой ответственности. Вместо того чтобы в бригаде как следует работать — пьянствует! Чуть ли не каждый день берет за горлышко бутылку. Ох и надоел же!
— Сколь терпеть-то буду! — закричит на него Катя. — Что все пьешь да пьешь?
— Ма-алчать! Чего ты понимаешь, почтарь? Я — Михаил Кузнецов. Весь мой род — кузнецы. А ты — Лапшина. Лапшу, видно, любили в твоем роду.
— Может, кто и любил, да не я, как и ты не кузнецкого роду. Был, да все пропил!
— Ма-алчать! Я — кормовая база!
— Да если б все были такие, как ты, вся бы скотина давно подохла.
— Еще поговори! — И в глазах уже дикий огонь.
Ну, что с ним сделаешь? Отступиться только да поплакать с досады. И плакала. Но однажды, перебирая разные бумаги — искала страховку, — натолкнулась на почетную грамоту. Это ей дали, когда она еще была девчонкой, в комсомольско-молодежном звене. Посмотрела на нее, вспомнила, какой была ловкой да сноровистой, и так обидно стало за себя, теперешнюю, что сами собой навернулись слезы.
«Ну ладно, Михаил Антонович, что-нибудь придумаем. Найдем и на вас управу». Думала, думала и придумала.
— Сердись не сердись на меня, Зинаида Михайловна, но больше работать я у тебя не буду, — сказала она заведующей почтой.
— Это почему же?
— В полеводческую бригаду ухожу.
— Да чем здесь плохо?
— Всем хорошо, только и то подумай, Зинаида Михайловна, как мне своего обуздать! Ведь совсем житья не стало. Пьет и пьет. Так что уж другого на мое место подыскивай.
Потом пошла к председателю. Дождалась, пока тот освободился, и спросила напрямую:
— Ну-ка, скажи, Иван Васильевич, доволен ты работой моего мужа?
— Ох, Катя, лучше б в другой раз и глаза мои его не видели. А куда денешься, если у меня на великом счету каждая трудовая единица. Готов и сам угостить, только чтоб он да его приятели работали.
— И на доску Почета повесить?
— А куда денешься. Балую.
— Тогда вот что, давай так договоримся. Ты его с полеводства, а меня на его место ставь.
— А его куда?
— А никуда. Пускай болтается как знает.
— Да как же так, он ведь колхозник.
— Не колхозник, а пьяница! И ты его таким, Иван Васильевич, сделал. Ну да ладно, тебя корить не стану, если по-моему сделаешь.
— Задала ты мне задачку, Екатерина Васильевна.
— Не бойсь, еще не раз будешь мною доволен.
— Бойся не бойся, а как только приказ подпишу, сразу же на два дня с ночевкой уеду в дальнюю бригаду, чтоб твой Мишка тут скандал не учинил.
И в этот день Михаил пришел не то чтобы пьяный, но крепко навеселе. Покрикивал на жену, придирался по всякому поводу. «Ладно уж, — сдерживалась Екатерина, — недолго осталось терпеть. До завтрева. А там, голубчик, сразу по-другому запоешь».
Утром она вместе с мужем отправилась к конторе правления на развод.
— А ты чего? — недовольно покосился на нее Михаил.
— Значит, надо.
— Это еще за каким лешим? Какие такие у тебя в конторе могут быть дела, если ты почтарь?
— А я больше не почтарь.
— А кто же?
— А я в полеводстве буду работать.
— Еще чего не хватало, чтоб рядом со мной торчать. Иди-ка домой!
— Да как же я пойду, если уже в приказе есть.
— Какой такой приказ? Чего не дело-то мелешь!
— А вон чего-то мужики у доски приказов толпятся, может его и читают.
Полеводы и верно толпились у щитка, где вывешивались приказы и объявления, и посмеивались, оживленно переговариваясь друг с другом.
Михаил, широко шагая, подошел к ним. Глянул на приказ через плечо одного, другого — и оторопел. Его освобождали от работы, а Екатерину зачисляли в бригаду.
«Ну-ну!» — внутренне вскричал Михаил и крупно зашагал к конторе, но там, кроме счетовода, тихого старичка, никого не было.
— Где председатель? — еще с порога гаркнул Михаил.
— А в дальнюю бригаду уехал.
— Бригадир где?
— И бригадир уехал. А тебе чего?
— Чего-чего, ты не рассудишь! — с этими словами Михаил выскочил на улицу — думал вместе с мужиками в поле выехать, но там никого не было. Уехали. И Екатерина уехала.
Михаил постоял, повертел головой по сторонам, чертыхнулся, плюнул и, не зная, что делать, направился к дому. На пути попалась почта. «Как же это ее Зинаида-то отпустила?» — подумал он и завернул на почту.
— Здорово живешь! — входя, сказал он заведующей.
— Здравствуй. А ты чего ж не в поле?
— А ты будто не знаешь?
— А чего мне знать?
— А того, что Катька моя там, а я как вроде теперь безработный.
— Ой, так это ж и хорошо. А у меня как раз вакантное место. Может, пойдешь почтальоном?
— Это почтарем-то?
— А что, хоть и почтарем, хоть и письмоносцем, а можно и работником связи. Это смотря кто как назовет...
— Ну да, мне больше делать нечего, — зло сказал Михаил, но тут же подумал, что и верно делать-то ему нечего.
— Вон письма лежат, — показала на почту заведующая.
— Не отпускала бы Катьку, так и не лежали бы.
— Да разве удержишь. Вот ты муж, а и то не справился.
— Ничего, справимся. За мной не пропадет. Покедова!
И широким шагом вымахнул на улицу.
На улице было пусто, как обычно бывает в эту пору, но Михаил всегда в это время находился в поле, и поэтому тишина и безлюдье поразили его. И стало неловко оттого, что вот все работают, а он вроде лодыря. Он пошарил в карманах, но там были только спички и пачка сигарет. Значит, нечего и глядеть в ту сторону, где магазин. В кредит продавец только Степке Спиридонову верил. А Степка Спиридонов в поле... Тогда куда же и глядеть? И Михаил, чертыхаясь, пошел к дому. А потом уж, то думая, то не думая о жене, то ругая ее, а то и грозя, зажег газ, варил картошку и зелень для поросенка, кормил кур, сидел у крыльца на скамейке, курил и ждал, когда придет стадо, но, как только увидел двух старух на дороге, тут же ушел. А то — еще чего не хватало! — начнут расспрашивать, не заболел ли... Потом разогрел себе еду. Потом точил топор да еще кое-чего по хозяйству старался. И к вечеру уже нетерпеливо поглядывал на дорогу: не покажется ли машина с полеводами. И как только показалась, тут же, как и от старух, поскорее убрался в дом.
Сел в простенок. Слышал, как жена звонко чему-то рассмеялась и, после того как машина пошла дальше, застучала каблуками по ступенькам крыльца. Тут он нахмурился и мрачно уставился в пол.
Ох и вид же у него был, когда Екатерина взглянула на него. Ни с какой стороны подступиться невозможно. «А и не надо, и не надо, Михаил Антонович. Мы-то работали на покосе, а вот чем вы занимались тут?» Заглянула в бадью: не сполоснул — невелика беда, зато накормил поросенка. Выглянула в окно — кур нет, значит, загнал в сарай. И спохватилась: «Корова-то недоена!»
— Доил ли корову-то?
— Тебя, что ль, ждать буду, — не ответил, а прорычал.
«Ну что ж, хоть заговорил. Теперь-то уж полегче станет. Ехала, боялась, чтоб шуму не учинил. А он на-ко, еще и по хозяйству постарался».
— Обедал ли?
— Тебя ждать буду!
Уже и не рычал, а только отрывисто так, это чтоб характер не очень уронить.
— Ну, тогда, значит, и одна поем. Только вот сбегаю к Авдотье.
— Это зачем же еще?
— Да складчинку мы решили, скинулись на вино. Так вот выпью, а потом уж и поем, — ответила Екатерина и пошла к двери.
Михаил от неожиданности несколько раз дернул кадыком, будто подавился.
— Да ты что это! Что еще за складчина?
— А чего, только тебе, что ль, можно?
— Да я... ты что, не видишь, что ли, что я трезвый?
— Правду? Господи, да я уж и не помню, когда ты таким был. Ну-ко, дай хоть погляжу-то. — Екатерина приблизилась к мужу, внимательно стала всматриваться в его крупное, костистое лицо, со злым прищуром немного запавших глаз, с сединой в короткой щетине щек, с туго поджатыми темными губами.
