— Вроде и верно трезвый... Как же это ты так-то?!
— А ты еще поизмывайся! — В глазах Михаила блеснули тусклые всполохи.
— Да разве я над тобой измываюсь, — ласково сказала Екатерина. — Это ведь ты надо мной да над самими собой измываешься... — Она отошла от него. — Ну да что говорить. Сам все знаешь, не маленький. Но только знай одно, Михаил, из бригады я не уйду!
— А я куда?
— Ну, какую-никакую работенку найдет тебе председатель.
— Какую-никакую мне-то? Да что, я отбросок какой?! Ну, у меня с ним будет особый разговор, а с тобой давая договоримся так: или я в полеводстве и ты уходишь, или живи как хошь, но только не со мной.
— А что уж такого худого, что я в полеводстве, а не ты? Сегодня были очень довольны, как я работала, — ответила Екатерина, а сама дрогнула от радости. Если условия ставит — значит, и договориться можно. И если зацепочка есть, так надо за нее как следует ухватиться.
— Мною недовольны? Кто на доске-то Почета был весной?
— Был да сплыл. Теперь я буду!
— Значит, решила на посмех людям выставить? Больше не поедешь на покос — вот тебе мое слово!
— Да как же так, если я приказом зачислена?
— Как зачислили, так и отчислят. А иначе, гляди, и дом пополам!
— Ох уж только этим-то не стращай. Пьяниц-то не очень в судах любят. Так что еще неизвестно, кому дом останется. А за то, что мне такие обидные условия ставишь, я с тебя потребую. Пусть будет по-твоему, уйду из бригады, но только чтоб больше не видала тебя с работы пьяным. Как заявишься таким, тогда уж бесповоротно уйду в бригаду.
Михаил закурил. И раз от разу затягивался все глубже и глубже, так что даже закашлялся. Смял окурок. Шумно втянул в себя воздух.
— Это что ж, значит, и не выпей? — наконец глухо сказал он, недобро глянув на жену.
— Почему же не выпить? На то праздники. Можно и выпить, но не каждый же день.
— Праздник... Какие у нас праздники. Летом-то и не до них. Да хоть той же и весной, осенью.
— Ну и летом бывают. Петров день. Да и после бани можно. Да и так уж, если Нина с Костей приедут. Почему ж с зятем не выпить. Не бойсь, не отвыкнешь.
— О, черт! — поскреб в голове Михаил. — Ну, ладно... Иди к бабам-то, поди-ка ждут.
— Ну да, плевала я на это винище. Если ты ограничил, так чего ж мне ходить. Мне и с тобой ой как хорошо!
— Ишь ты, — крутнул головой Михаил и впервые улыбнулся. — Ну, тогда давай хоть чаю попьем, что ли...
— Ой, да я сейчас, — метнулась к газовой плите Екатерина, — сейчас я. — И радовалась, как это она ловко насчет складчины-то придумала. Вот уж ловко, так ловко!
Не поручусь, что Михаил стал после этой истории трезвенником, но все же... все же...
1977
СОСЕДИ
— Здорово, соседка!
— Здравствуй, сосед!
— Как живешь?
— Все так же.
— Хорошо или худо?
— И так и так.
— Ишь ты как умеешь, а у меня не выходит.
— А как же у тебя?
— А у меня только хорошо.
— Молодец ты!
— Ага, так все говорят.
Он подходил к ней ближе — теперь их разделял только штакетный забор — и глядел в ее веселые, с лукавыми всплесками, темные глаза.
— Черт, надо же такие глаза устроить!
— Нравятся?
— Спрашиваешь... Нет, что ни говори, а не такого тебе надо мужа, как Санька...
— Да и тебе не мешало бы покрасивше, чем твоя.
— Тоже верно. А чего ж сделаешь. Не переиграешь.
— Да уж, теперь не переиграешь...
Им нравилось вот так, с полунамеками на что-то свое, близкое, только им доступное, перебрасываться словами и игриво поглядывать друг на друга, зная, что за этим ничего большего не стоит.
Их дома были рядом. В одном жили Листовы — это он, Михаил, с семьей: жена и двое ребят. В другом Парамоновы — это она, Ирина, с мужем и маленькой дочкой. Александр Парамонов — ее муж — был мужик старательный, но, как говорится, таким, как он, уже на роду было написано добывать все собственным хребтом. Ничего даром с неба не падало. Но он не роптал на судьбу, и глаз его не косел от зависти. Больше того, был доволен своей жизнью. Дом поставил не хуже, чем у других. И в доме все как надо. И телевизор, и сервант, и торшер такой, какой захотела Ирина, ну и все остальное в соответствии. Ни от какой работы он не отказывался, будь хоть и в выходные. Ходил с «Дружбой» пилить дрова у поселковых, ставил дачникам заборы, не отказывался и рыть колодцы. И всегда был рад, когда Ирина, деловито слюня пальцы, старательно пересчитывала деньги и морщила невысоконький лоб, рассуждая, как лучше их израсходовать. Работа в кочегарке не очень обеспечивала семью, потому и рад был Парамонов любому побочному заработку.
Другое дело Михаил Листов. Этому многое именно с неба падало. То какой-нибудь дачник продавал дом, и ведь обязательно надо было ему сунуться не к кому-нибудь, а к Михаилу за посредничеством, и Михаил находил покупателя и получал «комиссионные» и с покупателя и с дачника. То его брали на отстрел лосей, и он тащил домой полтуши дармового мяса. То какой-то нерадивый шофер растрясет кирпич на шоссе, и Михаил тут как тут на своем самосвале, и, глядишь, сотня-другая кирпичей уже дома. Нужны — по хозяйству пустит, не надо — загонит. Да, кому как повезет. Но оба спали спокойно. Александр Парамонов потому, что на чужое не зарился и знал — никто пальцем не ткнет. Михаил же Листов потому, что ему было наплевать, хоть бы и ткнули.
Так и жили.
Здоровались через забор. Иногда словом-другим перекинутся, но и то редко. Александру было всегда некогда. Михаил же не очень-то уважал соседа, так что к разговорам с ним не был расположен. И жены их — Ирина и Ксения — не дружили. Ксения, как и ее сосед, была всегда занята по дому, на работе, с детьми, так что ей было не до болтовни. Но Михаил и Ирина любили перекинуться словцом, и всегда это сопровождалось игривыми улыбочками, шутливыми намеками, довольно ясной недоговоренностью, и однажды кончилось тем, к чему, собственно, с самого начала повела их игра.
Это было в праздник, под вечер.
Михаил Листов только что вернулся из гостей. Настроение у него было самое благодушное и игривое. От нечего делать вышел во двор и тут увидал Ирину, в ее дворе. Подошел к забору.
— Здорово, соседка! С праздником.
— И тебя, сосед, с праздником!
— Как живешь?
— Все так же.
— Худо твое дело.
— Так уж устроено. — Ирина глядела на него с мягкой улыбкой, время от времени проходя взглядом по всему его лицу, как по ветровому стеклу смывалкой.
— И поправить нельзя? — Михаил глядел на нее в упор. Теперь, в подпитии, она казалась ему особенно привлекательной. Хотелось взять ее голову в ладони и не выпускать, целовать, гладить. — Поди сюда... — глухо сказал он.
— Зачем? — так же глуховато спросила и Ирина, но приблизилась.
— Дай-ка ухо, что скажу...
Она повернула к нему ухо. Оно было маленькое и белое. «Как пельмешка», — отметил Михаил и горячим шепотом спросил, хотя за минуту до этого и не думал спрашивать:
— Где Санька-то?
— Халтурит на шестьдесят восьмом.
— Во, дурень, и в праздник неймется. А моей тоже нет. В магазин умотала... Слышь, Ирина, — он схватил ее за руку, оглянулся — никого не было, — я к тебе сейчас...
— Да ты что!
Но он уже не слушал ее. Набросив на плечи пиджак, метнулся через двор в сад и оттуда махнул на зады к Парамоновым.
Ирины у забора не было. Но он тут же догадался, что она в доме, и пробежал туда.
Они встретились так, словно давно ждали этой минуты. И ни смущения, ни раскаяния не было ни у Ирины, ни у Михаила. Больше того, им было даже немного смешно, что вот они вместе, а ни Санька — дурной чалдон, ни Ксения — раба божия ничего не знают. И тем неожиданнее для них было появление Ксении.
Она пришла из магазина в ту минуту, когда Михаил вбегал в дом Ирины. Она бы и не подумала ничего плохого, если бы он просто вошел, но он воровато вбежал, и это ее насторожило. И она пошла за ним. И тем неожиданнее для них было ее появление.
Она увидала смятую постель, валявшийся на кушетке пиджак Михаила, растерянное его лицо, перепуганное у Ирины и все поняла.
Были крик, плач, ругань, драка.
Узнал об этом и Александр, и словно колом по рукам ему ударили — с этого дня пропал весь интерес к работе. Ксения часто плакала, стала плохо спать, начала прихварывать. Михаил, встречаясь с Ириной, опускал голову, будто не видел ее. Она же, еще издали заметив его, отворачивалась, всем своим видом показывая, что он не интересует ее. Но ничто уже наладить жизнь не могло.
Все реже по вечерам горели в окнах огни. И стояли дома рядом, как две темные могилы.
1976
ПРАЗДНИК
Вечером к Алевтине Николаевне прибежал соседский мальчишка. Нетерпеливо оглядываясь на игравших ребят, сообщил:
— Мамка велела сказать, что ваша Надька валяется пьяная в канаве у пекарни, — выпалив это, тут же убежал.
Алевтина Николаевна, грузная, когда-то энергичная, а теперь оплывшая старуха, тут же заторопилась к дороге, беззвучно шевеля губами, но вскоре задохнулась и пошла медленно, тяжело, как бы кланяясь на каждом шагу.
