— Шизофреник?
— Не знаю, увидите сами.
— Проходимец-авантюрист?
— Тоже не знаю. Я его сам видел только раз, в обществе одной пожилой дамы. Если хотите, могу устроить эту встречу у себя завтра вечером.
— Могу я с собой прихватить одного моего товарища? Он работает на Петровке, 38. Этот человек может оказаться и для него тоже интересным.
Мы договорились о встрече, и я позвонил своему другу, предупредив о том, что буду представлять его как инженера, а не работника уголовного розыска.
Вопреки ожиданиям увидеть тихопомешанного с доминантой бреда о знакомстве с деятелями третьего рейха или ловкого жулика и афериста, нас познакомили с человеком средних лет (тогда ему было около пятидесяти), приятной наружности, с вполне корректными манерами и очень средней по словарному запасу русской речью с режущим слух немецким акцентом. Никаких жуликоватых, бегающих глаз, никакого шизоидного сумеречного взгляда. Приличный костюм и очень вежливая улыбка — все это не оправдало наших ожиданий, вызвав в первые минуты знакомства неловкие паузы в разговоре.
— Мне сказали, — Н-ский слегка поклонился в сторону хозяина квартиры, — что будет разговор с представителями прессы и науки.
Я подтвердил это, приняв как можно более солидный вид.
— Мне бы хотелось заинтересовать советскую медицину некоторыми методами лечения ряда заболеваний, не поддающихся излечению применяемыми способами.
— Почему бы вам не предложить свои услуги Минздраву СССР напрямую, без посредников? — спросил я.
Наш собеседник устало усмехнулся и махнул рукой:
— Был, говорил, но меня там принимают за… — он выразительно покрутил указательным пальцем у виска.
Разговор явно пошел, по моему мнению, не по тому руслу, так как ни я, ни мой друг с Петровки никакого отношения к медицине не имели. Чтобы как-то отойти от необходимости по-деловому обсуждать его предложение, я стал расспрашивать его о прошлом. Кто он, как оказался в Германии, почему решил вернуться на Родину.
Н-ский отвечал с явной неохотой, но и не уклонялся от прямо поставленных вопросов.
Да, он из русских рижан. Родители умерли, когда ему было всего пять лет, и он воспитывался в семье своей бывшей бонны фрау Кох, в начале тридцатых годов переехал в Германию, поступил на медицинский факультет Берлинского университета, но уже в конце первого курса был отобран государственной секретной комиссией в особую группу, где изучались астрология и методы биорадиационного лечения — то, что мы называем еще лечебным магнетизмом. Да, он был в африканском корпусе генерал-полковника Роммеля в чине гауптмана, по-русски — капитана, но как медик, биорадиолог.
После разгрома корпуса, остатки которого были эвакуированы в Италию и Югославию, он, всегда помнивший, что он русский, стал проситься на Восточный фронт, чтобы при случае сдаться в плен. Как бы то ни было, в 1942 г. он оказался в районе Старой Руссы в качестве врача немецкого эвакогоспиталя и решил воспользоваться нашим самолетом У-2, захваченным немцами (раненый летчик лежал в его госпитале и написал письмо, в котором он сообщал родным о своей/участи военнопленного, а властям — о намерении гауптмана Н-ского вернуться на Родину).
Далее все происходило как в приключенческих фильмах военного времени. Н-ский надевает под маскировочный халат форму раненого советского лейтенанта, идет на прифронтовой аэродром, где стоит наш У-2 с еще не замененной на фашистский крест звездой, пользуясь тем, что его знало тамошнее начальство, садится в самолет, поднимает его в воздух и совершает посадку в районе расположения наших войск под Старой Руссой. Там он, коверкая забытый с детства язык, объясняет, кто он; его направляют как врача уже в наш прифронтовой госпиталь, где он работает до ранения (госпиталь был разбомблен немецкой авиацией). Далее — многомесячное лечение ран головы и рук в тыловых госпиталях. После возвращения речи (были задеты речевые центры мозга) демобилизован. Вернулся в родную Ригу, теперь нашу, советскую. Сейчас живет в Москве у дальней родственницы, инвалид Отечественной войны, получает небольшую пенсию.
Все это им примерно в такой последовательности рассказанное выглядело вполне правдоподобно, хотя и необычно.
В моем распоряжении оставалась последняя возможность подвергнуть его проверке на «испуг», как возможного проходимца с темным прошлым и темными планами.
— Завтра я постараюсь переговорить со знакомыми медиумами, — сказал я, — а сейчас можно выяснить, нельзя ли ваши знания как-то использовать на Петровке, 38. — Я полуобернулся к своему товарищу. При этом пояснил, что мой товарищ в штатском является майором милиции по уголовным делам.
— Об этом надо подумать, — ответил Н-ский, не выказав внешне никакого волнения. — Можно, конечно, составлять для оперативных работников гороскопы, по которым будут видны дни, наиболее благополучные и неблагополучные для их опасной работы. Но не знаю… Вы же не верите в астрологию.
— Ну а по методу голландца Краузе, который будто бы может помогать полиции отыскивать скрывающихся преступников и их жертвы просто так, мысленно…
Оказалось, что Н-ский, так же как и я, слышал о таком ясновидящем. (Несколько позднее видел отрьюки любительского фильма о Краузе, а затем прочитал в каком-то из журналов, что будто все это блеф, подстроено в качестве рекламы, и амстердамская полиция якобы не прибегает к его услугам.)
— Надо попробовать, — ответил, подумав, Н-ский. — Для этого потребуются фотографии разыскиваемых преступников и фотография хотя бы одного убитого ими сотрудника органов.
Я недоуменно переглянулся с товарищем.
— Ну а что вы будете с ними делать, с фотографиями, если мы их вам дадим? — спросил он Н-ского, уже глядя на него, как врач на больного.
— Как что? Буду работать, спрашивать, где скрывается преступник.
— У кого спрашивать? — не понял я.
— У убитого следователя, он скажет.
Это уже пахло спиритизмом, и мы устыдились углублять разговор на эту тему.
На другой день после нашего знакомства я переговорил со своим другом врачом Е. Т. Сальниковым о возможности сделать Н-ским сообщение для врачей в Доме медицинских работников о методе лечения больных так называемой биорадиацией. От экспериментов по методу ясновидящего голландского детектива мы, разумеется, отказались.
Много позже Н-ский показал мне свою «планшетку и буковый треугольник», с помощью которых он якобы мог осуществлять связь с потусторонним миром.
Надо ли говорить о том, что, когда мы познакомились поближе, я все еще был под отрезвляющим впечатлением разговоров о возможности «поиска» скрывающихся преступников с помощью мстительного духа покойного работника уголовного розыска! От этого пропадала охота всерьез воспринимать воспоминания Н-ского об излеченных им раковых больных биополем. Тем самым, что по старым определениям именовалось «флюидом», «одом», «магнетизмом», «праной» и еще бог знает чем. Тем самым «эфиром», который немедленно испарялся, как только им интересовалась улыбавшаяся в лицо магам наука.
Мой интерес к Н-скому был двоякого рода. Во-первых, мне хотелось узнать о некоторых подробностях его жизни в рейхе, о знакомствах, встречах. Узнать от человека, который жил среди людей, вознамерившихся уничтожить большую часть человечества во имя бредовых идей, разложивших одну из некогда самых культурных наций мира. Во-вторых, меня не могли не интересовать его очень правдоподобные рассказы о практическом применении методов лечения, которые все, да и я тогда, презрительно называли «месмеровским шарлатанством».
Тогда в Москве у Н-ского не было близких знакомых, и мы, почти одногодки, в известной мере подружились и даже как-то выпили на брудершафт.
Когда наконец было получено принципиальное согласие руководства Дома медицинских работников на лекцию Н-ского, я сразу усомнился в возможности аудитории понять его. Прежде всего, из-за крайне слабого владения Н-ским родным языком и, во-вторых, из-за того, что он может позволить себе отвлечься от темы и начать рассказывать об астрологии, о том, как планеты влияют на судьбы людей, о своей убежденности в реальности потустороннего мира: это может пожизненно закрепить за ним репутацию душевнобольного человека.
Эти опасения и побудили меня по-дружески посоветовать ему дать мне его доклад на просмотр, чтобы подредактировать, убрать все, что может повредить ему.
Ровно через пять дней он привез мне свой доклад, аккуратно отпечатанный им самим на портативной машинке. Доклад был интересен, но, как и следовало ожидать, автор все еще думал по-немецки и в соответствии с этим строил фразы. Я как мог «причесал», а точнее, чуть ли не заново переписал доклад, дав ему даже другое название, более отвечающее, как мне казалось, сути дела. Но человек предполагает, а администрация располагает! Сообщение Н-ского в Доме медицинских работников так и не было заслушано.
