Однако Мешковская совершенно потерялась в водовороте событий, ее потряс крах прежних властей, напугали всевозможные слухи. Когда одна из соседок многозначительно посоветовала ей отправить Янека в какой-нибудь большой город, она начала лихорадочно уговаривать его.
— Мама, а чего мне бояться? Молодой. Кшиштофка работает в милиции, знает меня и в случае чего замолвит словечко, — смеялся Янек. Но перспектива выезда во Львов была более заманчивой, чем прозябание от скуки в городке. Там он мог по крайней мере учиться.
* * *
Минуло полтора года. Учеба всецело поглотила Янека. И вдруг все опять начало рушиться.
Второе возвращение домой, в июле 1941 года, оказалось более трудным. На каждом шагу его подстерегала гибель. Однако юноша благополучно миновал все препятствия и снова постучал в дверь дома, где провел свое детство.
Городишко серьезно пострадал в ходе военных действий. Монастырь — последний бастион «польского духа» — сгорел. Такая же участь постигла убогие еврейские лачуги, разбросанные вдоль берега пруда. На улицах стояли подбитые и сожженные танки.
В первые дни «нового порядка» в тихом городке начались погромы. Убивали евреев. Не щадили также поляков и украинцев. Одной из первых жертв гитлеровского террора стал старый Кшиштофка. Его повесили в собственном доме. Это была месть оккупантов старику за сына-большевика. Еще одно известие ранило Янека в самое сердце: Люся Гольдберг, его первая и незабываемая любовь, погибла от немецкой пули. Несколько недель Янек просидел не выходя из дома. А когда миновала волна погромов и убийств, он начал думать о возвращении во Львов. Правда, сделать это было пока невозможно. Тогда он отправился в деревню к знакомому крестьянину поработать на уборке урожая.
По дороге его схватили полицейские и избили до полусмерти. Очнулся он в грязном, вонючем бараке. Предназначенный для евреев лагерь располагался в двенадцати километрах от городка. Сюда гитлеровцы согнали около двухсот человек — рубить лес. Вместе с ними находилось с десяток поляков, арестованных за различные провинности против «нового порядка».
Мешковский пробыл в лагере шестнадцать месяцев. Испытал все муки постоянного голода, который высушивал кишки, ослаблял мышцы, парализовал мозг. Он завшивел, мерз в холодные морозные ночи, мок под дождем и умирал от жажды в знойные летние дни. Как-то вечером в бараке, где жил Мешковский, разнесся слух, что лагерь в ближайшие дни будет ликвидирован. В ту ночь Янек бежал…
К утру он добрался до своего городка. Постучал в усадьбу знакомого крестьянина. И здесь он узнал страшную весть: неделю назад умерла его мать.
Наступило самое трагическое время в жизни Мешковского. В стране бушевали убийства и погромы. Сам он находился в положении затравленного зверя. Это время заставило его задуматься о многом.
* * *
В первые недели 1944 года Красная Армия освободила городок. Мешковский сразу же вступил добровольцем в Войско Польское. В Сумах ему присвоили звание подпоручника.
Летнее наступление 1944 года принесло многим полякам долгожданную свободу. Но солдат в выцветших гимнастерках и конфедератках не всегда встречали в Польше цветами. Порой гремели и братоубийственные выстрелы.
У Мешковского не возникало никаких сомнений, где ему быть: по эту или ту сторону баррикады. Для него «та сторона» означала Богушайтисов, бездушную муштру в армии, которую бросили ее «вожди» в дни национальной катастрофы, завершившейся неизбежным поражением, страдания, угнетение, ненависть.
Несмотря на это, он так и не смог до конца избавиться от многих представлений, привитых ему в гимназии и военном училище. Брыла заметил это еще во время их первого разговора.
VI
Утром толстяк проводил их до самых дверей. У него было испуганное выражение лица.
— Вчера я что-то вам наболтал, не обижайтесь. Человек иногда мелет неизвестно что, а думает иначе… Я же поляк…
— Зачем вы это нам говорите? — снова обрушился на него Мешковский.
— Да просто так… Надеюсь, вы не используете это против меня?
— Я уже даже не помню, что вы говорили. Главное, что ужин был очень вкусный, — рассмеялся офицер. — А теперь покажите дорогу в военное училище.
Было прекрасное сентябрьское утро. Воздух дышал свежестью. День обещал быть жарким.
Застроенная низкими каменными домами улица круто взбиралась вверх к холму, на вершине которого посреди старого парка возвышался кафедральный собор.
Домишки были невзрачные, покосившиеся. Они напомнили Мешковскому родной город. И эта улица, узкая, грязная, плохо мощенная, как будто протянулась сюда из города его детства.
Замедлив шаг, они вошли в парк и по аллее подошли к собору. Огромное здание в стиле барокко по сравнению с маленькими домишками городка казалось еще более массивным и величественным. За собором тянулись огороды и сады, принадлежавшие, по-видимому, ксендзам.
Когда они прошли между грядками капусты, миновав аккуратно подстриженную живую изгородь, перед ними с вершины холма открылась великолепная картина. У подножия, замкнутая на горизонте другим холмом, лежала котловина. В центре ее выделялось большое, серо-бурого цвета здание, окруженное многочисленными особняками, домишками и корпусами, крытыми красной черепицей. Они образовывали улицы и переулки самостоятельного городка. К главному корпусу вела широкая террасная лестница. По обеим сторонам ее застыли орудия с поднятыми вверх стволами. Перед лестницей стояла высокая, стройная мачта, на которой развевался бело-красный флаг.
За зданием простиралось широкое поле. На нем размещались рядами выстроенные по ранжиру образцы современной артиллерийской техники — от небольших противотанковых пушек до мощных гаубиц и тяжелых зенитных орудий.
В городке вовсю кипела жизнь. Туда-сюда сновали люди в мундирах защитного цвета. Их фигурки, казавшиеся на таком расстоянии крохотными, виднелись на лестнице главного корпуса, на площадке с артиллерийской техникой, на учебном плацу, на склонах холмов. Проезжали машины с солдатами, шагали воинские подразделения.
Офицеры долго любовались открывшейся перед ними панорамой. Наконец Брыла с неподдельным восхищением сказал:
— Отличное училище, а?
Мешковский кивнул и энергичным шагом двинулся вперед.
Они быстро спустились с холма и вскоре оказались перед главным корпусом училища.
У входа дорогу им преградил дежурный подофицер:
— Вы к кому?
— Прибыли для дальнейшего прохождения службы.
— Пройдите к дежурному офицеру.
Вошли в вестибюль — огромный, величественный. Посредине его тянулись два ряда колонн, на которых висели изображения боевых польских наград. Вдоль стен стояли кресла и столики, предназначенные, по-видимому, для посетителей.
Дежурный офицер, капитан с приятным моложавым лицом, разговаривал с одним из курсантов. Они официально доложили о прибытии, но тот сразу же обратился к ним по-дружески:
— С фронта?
— Да.
— Ну и как относитесь к тому, что вас перевели сюда?
— Ну что ж, придется отсидеться немного в тылу… — пошутил Мешковский.
— Значит, вы считаете, что мы отсиживаемся здесь в тылу? — обиженно переспросил капитан.
Мешковский смутился. Начал неуклюже оправдываться, но дежурный офицер уже насупился, перешел на официальный тон и, сухо попрощавшись с ними, поручил одному из курсантов проводить обоих офицеров в общий отдел.
Тот повел их длинными темными коридорами. Они миновали десятки похожих друг на друга дверей, и когда уже совсем перестали ориентироваться, курсант вдруг остановился и сказал:
— Это здесь…
Мешковский одернул мундир, поправил ремень, поступал и вошел. С порога громко доложил сидевшему в глубине комнаты офицеру:
— Товарищ майор, подпоручник Мешковский и хорунжий Брыла прибыли для дальнейшего прохождения службы…
В общем отделе они пробыли с полчаса. Майор вышел. Его сменил невысокий полноватый поручник, веселый и разговорчивый. Закончив все формальности, он велел им прийти за документами через пару часов. Чтобы не терять времени, они решили зайти к коменданту училища.
— Вам бы лучше представиться сначала капитану Орликовскому, заместителю начальника училища по политико-воспитательной работе, — посоветовал Брыле поручник, — а то потом не застанете его. Он уезжает по делам.
— А где можно пока оставить наши вещи? — спросил Мешковский.
— Оставьте у меня. Начальнику училища доложитесь, как положено, по уставу, он это любит…
Когда они были уже в дверях, поручник вдруг окликнул их и обратился к Мешковскому:
— Трофейный? — Он показал на кобуру с пистолетом. — Покажите…
— Парабеллум…
— Да… Красивая штучка… Советую немедленно снять. Если Ольчик увидит, заставит сдать на склад. Не положено, а он страшный педант…
